«Богу надо помочь»

13 марта 2018 Григорий Померанц

Сто лет назад родился философ, культуролог, публицист Григорий Соломонович Померанц (1918—2013). Предлагаем вашему вниманию одно из его эссе.

***

Почему Богу надо помочь? Почему Всемогущий не послал легионы ангелов, чтобы спасти Иисуса? Или помешать Сталину морить голодом крестьян? Помешать Гитлеру истреблять евреев и цыган? Почему в делах человеческих Бог предпочитает действовать только через человеческое сердце? У Него есть ведь другие возможности. Бывают распутья в столкновениях сил природы, когда неуловимое прикосновение может изменить весь ход вещей. И незримое прикосновение Святого Духа бесконечное число раз решало в пользу маловероятного (бытия, жизни, свободы) против более вероятного. Шредингер называет жизнь отрицательной энтропией, то есть систематическим нарушением законов термодинамики. Почему Бог не создает ничего вроде этой отрицательной энтропии в борьбе добра со злом, любви с ненавистью?

Христос принял это с одной единой жалобой на кресте: Господи, зачем Ты оставил Меня? Так было надо. Без жалоб Иов принял божественный порядок, не пытаясь спрашивать, почему Бог не посылает свои НЛО, когда люди запутываются в своих делах и не могут выпутаться. Спрашивать бесполезно. Причин можно придумать много, но это наши причины, видные с нашего угла. Например – из уважения к человеку, из веры в его способность самому найти Божий след. Или для того, чтобы люди не теряли усердия в созерцании, в стремлении досмотреть мир до Бога, стать собеседниками Бога, сынами Божьими (ведь так легко найти уютный уголок по дороге, не достигнув цели!). Ужасы XX века можно понять как толчок к внутреннему преображению, о котором люди забыли, увлекшись успехами науки и техники…

Григорий Померанц

Все это может быть и так, а может быть совсем иначе. Например, если человек живет для лучшего (как говорит у Горького Лука) и важен только этот лучший, прошедший через горнило ликования и муки и выросший в своих мучениях… Что если миллионы других, не сумевших вырасти или просто не успевших, погибших в первом же бою, – не более важны, чем муравьи в полене, брошенном в печку? Янсений, учитель Паскаля, считал, что большинство людей заранее осуждены на роль, близкую к роли муравья. И только великие мучения сделали Иова собеседником Бога.

Даже когда Бог воплотился в человека – многие ли его поняли? И какой ценой?

Без страшного промежутка, без пустоты, в которую бросила Магдалину смерть Христа, – она бы не доросла до Христа. И весь XX век может быть понят как великое испытание, как мучительное осознание перекоса нашей цивилизации.

Путь наш не вьется, как тропки лесов и потоки,

Дивным меандром. Он – краткость, прямая.

Так лишь машина вершит путь свой искусственнокрылый,

Мы ж, как пловцы среди волн, тратим последние силы.

Ясность научно-технического мышления кажется лекарством от безумия массовых репрессий. Но Василий Гроссман увидел статистическое мышление в самом безумии, планирующем репрессии, когда миллионы людей истреблялись как комары или тараканы. Только опыт заставил мыслящего таракана затосковать по упраздненной душе:

Ему, может, легче б было,

Если б знать, что есть душа.

Но наука доказала,

Что души не существует,

Что печенка, кости, сало —

Вот что душу образует.

Есть лишь только сочлененья

И затем соединенья.

Против выводов науки

Невозможно устоять.

Таракан, сжимая руки,

Приготовился страдать…

И Олейников плачет над судьбой таракана, как Лебедев, прочитав о мадам Дюбарри, умолявшей палача: еще минуточку, господин палач, еще минуточку…

Бог, витая Духом Своим над Бездной, созерцает мгновения, когда прикосновение его направит хаос к космосу и к жизни. Но чем больше подобия Божьего в существах, созданных в пространстве и времени, тем больше Бог ждет от них умения самим найти Божий след и идти по Божьему следу, а не от принципа к принципу, и сегодня это ожидание более напряженно, чем прежде.

Вглядываясь в бесконечность пространства и времени, где несутся куда-то, разбегаясь, галактики, мы можем назвать одной из ипостасей вечно живой огонь творчества, уравновешивающий холод небытия, уравновешивающий инерцию, ведущую к смерти. Это подсказал мне Томас Мертон в своей заметке о Гераклите. Это подсказывают мне стихи Зинаиды Миркиной.

Но Бог не только уравновешивает движение материи к распаду. Он создает, где это возможно, близнецов нашей прекрасной Земли – жилища созерцателей, собеседников своих. И созерцание созерцателей погружается в тождество с вечно живым огнем Божьего творчества и поддерживает этот огонь любви своей любовью. И невидимое побратимство созерцателей, рассыпанных в пространстве и времени, непостижимым образом сливается в вечности в единую вторую ипостась, в космического Христа.

Этот образ подсказал мне буддизм. Одно из «тел» Будды в северном буддизме – Вайрочана, космическое «тело» Будды. Слово «тело» – такая же условность, как ипостась, гипостазис, подстановка, подмена неуловимого поворота Единого мысленно зримым образом. В ипостасях или «телах» мы созерцаем повороты, облики Бога, не разрушая Его единства.

Говоря, что Отец отдал на страдание своего Сына, мы вносим в Бога привычные разрывы между предметами, превращая Троицу в три разных существа. На самом деле, Сын отделен от Отца только в наших пространственных представлениях. С Божьей точки зрения ипостаси нераздельны, «Христос в агонии до скончания века» (Паскаль), и Бог сам кричит к Богу, как в стихотворении, которое меня каждый раз потрясает.

Бог в своем тварном образе сам тонкокож и открыт малейшему уколу. Способность к экстазу творчества и способность к мукам от суеты и шума окружающих одна и та же. На ложе созерцания достаточно горошины, чтобы она впилась в плоть, достаточно будней цивилизации, все дальше уходящей от Божьего следа. Осколки обид, возмущения, ненависти, злобы носятся в ауре цивилизации и постоянно ранят созерцателя. Без этой тонкокожести созерцатель и Бога не сумел бы почувствовать. Но созерцатель не выдержал бы своих мук, если бы единство Бога не оборачивалось бы к нему еще одной ипостасью – духом-утешителем, разлитым в природе и воплощенным в искусстве, когда искусство становится божественным, и в человеческом сострадании, когда Бог действует через своих ангелов-хранителей, живущих в человеческих сердцах.

Бог – поэт наивысший, писал Тагор. И красота земли – Божья поэма, каждое дерево – новый стих. Красота земли – воплощение творческой силы Бога как любви, обращенной к созерцателю. И созерцатель отвечает на нее любовью, обращенной к Богу. Он смотрит на дерево, как лирический герой Высоцкого на ошеломившую его женщину: «я ничего не пил, не ел, я только на нее глядел, как смотрят дети…». Так именно смотрит князь Мышкин на дерево: «Разве можно видеть дерево и не быть счастливым?» В известном телесериале эта фраза скомкана, подверстана к другой, поверхностной, но в подлиннике это глубокое убеждение, опирающееся на глубокий опыт. Так можно быть и блаженным от наполнившей тебя благодати. И вот в этом помощь человека Богу.

Любовь Бога требует ответной любви, требует души, раскрывшейся навстречу любви, как Суламифь Соломону. Мейстер Экхарт написал одну из лучших своих проповедей на тему из Песни Песней: «Ибо сильна, как смерть, любовь, свирепа, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные, она – пламень всесильный». Если взглянуть на Песнь Песней глазами историка – это народные песни о любви, но за напряженность чувства они были включены в Священное Писание и вдохновили мистика в его любви к Богу. Любовь к Богу – это любящее созерцание, идущее через Божий след вглубь, до вечно живого огня творчества. Таков человеческий вклад в хоровод духовного огня, который я чувствую воплощенным в рублевской Троице.

Идея, что Богу надо помочь, встретилась мне у Бёлля, а ему самому – у какого-то итальянского мыслителя, кажется, Папини. Бёлль ухватился за эту мысль как за выход из кризиса веры. Освенцим не укладывается в традиционное богословие и не укладывается Колыма. Вопли современного Иова требовали каких-то новых ответных слов. Не достаточно было почувствовать величие Бога и потопить в нем свое страдание, надо было почувствовать свою задачу, и эта задача была в словах: «Богу надо помочь». Надо было почувствовать вину человечества и каждого человека за недостаточную помощь Богу и, может быть, в первую очередь – вину праведника. Может быть, именно в этом «все в религии надо начинать с начала», как говорил Бёлль перед смертью.

Освенцим был слишком крупен, слишком хорошо организован – и не он один. Весь XX век окрашен хорошо организованной деятельностью темных вождей. Что можно ответить на вызов «скорбного неверия», как назвал это Семен Людвигович Франк, на искушение манихейского образа мира, расколотого надвое, мира всеблагого, но не всемогущего Бога и всесильного князя тьмы? Физический мир, целиком отданный раздору, давно бы погиб, ибо раздор истребляет сам себя, как Гитлер и Сталин, и существование физической вселенной, вопреки инерции саморазрушения, говорит о силе, противостоящей распаду. Но в делах человеческих Богу надо помочь. В делах человеческих Бог Всемогущ в человеческом сердце, когда наша любовь полной мерой отвечает Его любви, когда человеческие сердца полностью откликаются Его сердцу. А пока число сердец, откликающихся Богу, ничтожно мало, пока подавляющее большинство сердец глухо, Бог, присутствующий в своих тонкокожих сыновьях, сопричастных Ему, страдает вместе с ними, и угроза Апокалипсиса по-прежнему висит над нашей планетой.

Многие верующие до сих пор мыслят себе божественное вмешательство, опредмечивая его, воображая себе ангелов, вторгшихся в физический мир. Но в пространстве и времени нет ангелов, кроме тех, которые рождаются в нашем сердце. Другого вместилища для небесных воинств в пространстве и времени нет, и Бог воинств бессилен на земле, пока мы не стали его воинством. Бог не ярмарочный фокусник, он не совершает чудес, поражающих зрение и слух. Чтобы совершилось чудо, нужно сердце, которое раскрылось и повернулось к Богу, как сердце присяжных на процессе Бейлиса. Во время Второй мировой войны были попытки убедить командование ВВС союзников разбомбить газовые камеры Освенцима, но этот призыв не вызвал отклика, а у Бога нет бомбардировщиков. Бог только вдохновил некоторых заключенных, чтобы они молились за своих мучителей и за прекращение ненависти на земле. Записка с одной из таких молитв уцелела, ее часто цитирует Антоний Сурожский. Вторая ипостась складывается из таких сердец. Если бы их было больше, нас не искушало бы скорбное неверие.

То, что я пишу, мне подсказали Мейстер Экхарт и Томас Мертон, Силуан и Антоний, стихи Райнера Мария Рильке и Зинаиды Миркиной. Эти стихи раскрыли передо мной образ Бога, который из века в век отдает себя на распятие и из века в век воскресает. Стихи стерли различие между поворотами Единого, которые в человеческом уме превратились в отдельных лиц, и восстановили единство огненного хоровода, созерцаемого в творениях Рублева.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: