Ахилла

Отрывки из книги «В своем углу».

***

Перечитывал, листуя и попадая глазами на строчки, Алексея Толстого.

В стране лучей, незримой нашим взорам,

Вокруг миров вращаются миры;

Там сонмы душ возносят стройным хором

Своих молитв немолчные дары.

У Перцова, — я читал по купленному у него экземпляру А. Толстого, — отмечено «V» — единственная, кажется, отмета во всем томе.

Блаженством там сияющие лики

Отвращены от мира суеты,

Не слышны им земной печали клики,

Не видны им земные нищеты.

Когда я впервые, в 1908 г., купив себе новое издание А. Толстого, прочел эти строки, у меня дух захватило. Это было чистое волнение, прямое ощущение бессмертие души. Во многих стихах А. Толстого чудился мне тогда прямой и точный рассказ о бессмертии души, — тихая, кристальная речь, где, вместо слов, перекликались хрустальные белые колокольчики. И я ей поверил. Я и тогда знал и понимал, что Тютчев и Фет — «большие», а А. Толстой — «маленький», но такой вести у них я не нашел, а у него она била, как не сильный, но чистый и ясный родник… И помню, в наших беседах с покойным Разевигом о бытии, о мире надздешнем и высшем, мы часто говорили его стихами: то, что

Вместить не могут жизни берега,

казалось нам, плескалось в них ровным и тихим, а главное, верным — прибоем, и в нем слышалась несомненная весть о бессмертии. И мы ей верили.

И вот листую теперь.

И грустно изумлен.

Та юная весть о бессмертии души, полученная от второстепенного поэта, из немногих стихов, оказывается полнее, чище и свежее, чем та, которую получил я за протекшие 19 лет — от «специалистов» по передаче этой вести…

Что же это? что же?

Леонтьев хорошо чувствовал, что надо верить в бессмертие своей души для того, чтобы верить в Бога и его бессмертие. Так он писал Фету. Бессмертие Бога познается лишь чрез уверенность в бессмертии частицы этого Бога во мне — чрез бессмертие моей души. Надо ощущать в себе росток бессмертия, чтобы верить, что есть целый сад садов бессмертия — в другом: в Боге.

И если это давал «маленький» А. Толстой, — и верилось тогда хорошо и чисто, хоть и не доходило до подробностей и определенностей: сколько песчинок на дорожках в «саду садов», и как вернее проникнуть через калитку в этот «сад», и у кого в руках законные ключи от калитки. Я знаю, отчего «верилось» рассказу: оттого, что голос, его передававший, был чист и нежен, и так подлинно и музыкально был сам взволнован передаваемым, что не мог не взволновать и прислушивавшихся к нему…

И как грубы и пусты, как недостоверны со всеми своими «подробностями» и «точностями» кажутся пред ним — те рассказыватели, которых я видимо-невидимо переслушал за последующие 19 лет, — рассказчики в рясах или в сюртуках, скроенных по выкройке ряс.

Но те, кто рассказывал… Это был слог и голос «Путеводителя Бедекера» в сравнении со слогом и голосом Пушкина. Какой ужас — профессиональное, изо дня в день, рассказывание о бессмертии! Чем чаще и увереннее рассказ, тем больше в нем глухоты и немоты.

И вот изумилась душа… опять напав на старые страницы, опять заслышав:

В стране лучей, незримой нашим взорам, —

она начинает с грустью вспоминать забытое и совершенно достоверное… И для того, чтобы ей вспомнить, ей надо забыть: «Братия, в прочитанном сегодня Евангелии…» — обычное начало рассказчиков о бессмертии. Забыть их голос, тон, привычную уверенность рассказа, их веру в обеспеченность внимания слушателя, забыть все приемы и походку рассказчика, — одним словом, — нужно забыть все «профессиональное» о бессмертии, которое все знает, объясняет, как путеводитель, чтобы опять кое-что вспомнить из когда-то восстававших целомудренно и тихо в душе святых вестей о… стране лучей, незримых нашим взорам.

Оттого и атеизм, что Бог остался лишь в «специальных местах» (храм, часовня), в «специальных книгах» («духовные»), в «специальных словах» («проповеди» и «проповедки»), в руках «специальных людей» («батюшек»).

А прежде был — всюду: в природе, культуре, искусстве, театре, скоморохе, даже в святом сатире (и туда, в козлоногих, хотелось впустить Его, Истинного и Вездесущего). Но не все ходят в «специальные места», не все хотят слушать «специальные слова» и иметь дело со «специальными людьми», — остаются сполна без встречи с «Богом», — ибо «Бог» и о «Боге» остались только в специальных местах. Вот — колыбель умственного и душевного атеизма. А тут еще их «ежедневный» язык — убогий, жалкий, бескрылый, пытающийся лепетать о не ежедневном и вечном.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: