Ахилла

Продолжение заметок «О ключевом влиянии теории «Москва — третий Рим» на историю России». Начало тут.

***

Империя Романовых

Молодой царь Пётр решил прорубать «окно в Европу». С Запада были привезены новые технологии, нравы, моды. Теория «Москва — третий Рим» не вписывалась в этот новый курс, о ней как бы забыли чуть более чем на сто лет. «Как бы», потому что идея об особой и исключительной России, как хранительницы единственно верного понимания христианства, мессианская идея, продолжала жить в умах и проявлялась, например, в навязчивой мысли — освободить Константинополь. Есть свидетельства, что наследник престола Константин будет так назван с прицелом посадить его царём в освобожденный Второй Рим. Но это будет позже, вернемся к Петру.

Любовь Петра, царь-западника, ко всему голландскому и английскому сочеталась с продолжением политики Алексея Михайловича по все более жесткому закрепощению основной части коренного населения страны.  Уровень эксплуатации и отсутствия каких-либо прав у крестьян был в течение XVIII-го века доведен до фактически рабовладельческого. Деление на «две России» принимало все более чёткие очертания.

Старообрядчество продолжало нещадно преследоваться, церковной анафеме со всеми вытекающими и гражданским лишениям стали предавать не только староверов, но и тех, кто помогал им укрываться. Никто не смел и пикнуть, видя на множестве примеров, к чему это приведёт. Блаженные и юродивые были преследуемы и уничтожены «как класс», то, что допускалось даже при Иване Грозном, было искоренено. Контроль — усилен. Если до Раскола люди сами могли выбирать себе духовника, то теперь в обязательном порядке всё население было прикреплено к ближайшим приходам и в качестве духовника можно было иметь священника только из своего местного прихода. Вся дальше и глубже российская православная церковь становилась в большей степени государственной, чем народной.

Думаю, это одно из оснований той жестокости, которая была проявлена по отношению к церкви после 1917 года. Народную церковь при всём желании не получится подвергнуть таким гонениям как государственную, служившую прежде всего интересам власти, но не народа. Официальная церковь заранее благословляла любые действия власти, снимая с неё всяческую ответственность. Любимец Петра, официальный идеолог тогдашней русской церкви Феофан Прокопович писал:

«И тако всяк самодержавный государь человеческого закона хранити не должен, колми же паче за преступление закона человеческого не судим есть. Заповеди же Божия хранити должен, но за преступление их самому токмо Богу ответ даст, а от человек судим быти не может».

То есть даже если царь будет слугой антихриста, то и тогда народ обязан подчиняться ему, предоставляя всё «Суду Божию», ибо «…мы же единожды воли нашей совлекшееся, никогда же оной вперёд… употребляти не будем».   Цезарепапизм высшей пробы! Византия плюс! И всё, разумеется, не от человек, но от Бога. Замечу довеском, и у католиков тогда еще не была догматизирована непогрешимость папы.

Понятно, что при такой постановке вопроса самое сильное, яркое, честное в церкви и народе было принуждено либо к андеграунду старообрядчества, либо к бегству в казачьи вольницы, либо к тихому «бунту на коленях», переходящем в удобный момент к сопротивлению силой.

Запущенная Петром административная система обслуживания элиты ко второй половине XVIII-го века принесла свои плоды. Служивый класс постоянно рос, особенно в столицах, и начал создавать свою культуру, свой «мир». Именно эта культура и стала «русской классической», одной из самых интересных, серьёзных, красивых, влиятельных мировых культур последних столетий. Эта культура была, с одной стороны, подчинена и обслуживала элиту, с другой – была ей в большей или меньшей степени оппозиционна, пыталась создать альтернативные варианты развития. Причём, куда бы ни двинулась «русская мысль», всё не в сторону власти получалось. С Герценом понятно, но и славянофилы со своей соборностью явно не вписывались в «политику правящей партии», т.е. в систему, порождённую Алексеем Михайловичем.

В первой половине XIX-го века граф Уваров начинает пропагандировать свою знаменитую триаду «Православие. Самодержавие. Народность», что-то знакомое, да? Фактически это было возрождением идеологии Третьего Рима в новых исторических условиях.

Синодальная церковь

Русская церковь в первой половине XIX-го века начинает немного приходить  в себя после трагедии Раскола и множества структурных перемен, внесенных синодальным, по сути — государственным — управлением, и заметно  изменивших жизнь приходов и особенно монастырей.

Символом этого обновления церковной жизни стало явление старчества. Знаковой же фигурой явился саровский подвижник Серафим, неприметный старец из дальних нижегородских лесов. Если говорить не о символе, образе, а о реальном Серафиме, то достоверно знаем мы о нем мало. Иерархия и Синод не любили его до того, что если бы не прямые указания Николая Второго, старца бы не канонизировали, наследие его было нещадно ретушировано. Из его внешнего облика мы можем догадаться, что он был близок к староверам, носил лестовку вместо чёток и укороченную старообрядческую мантию, а это уже вполне выглядело вызовом в тогдашней официальной церкви.

Относился к нему настороженно и виднейший русский иерарх XIX-го века Филарет митрополит Московский. С одной стороны, взгляды Филарета были вполне консервативны, и он был сторонником сохранения крепостничества, с другой, митрополит мягко, но настойчиво стремился ограничить влияние власти на церковь. Интересно воспоминание о нём Герцена, человека, которого трудно заподозрить в симпатии к православию и Церкви:

«Филарет умел хитро и ловко унижать временную власть; в его проповедях просвечивал тот христианский, неопределенный социализм, которым блистали Лакордер и другие дальновидные католики. Филарет с высоты своего первосвятительного амвона говорил о том, что человек никогда не может быть законно орудием другого, что между людьми может только быть обмен услуг, и это говорил он в государстве, где полнаселения — рабы.

Он говорил колодникам в пересыльном остроге на Воробьевых горах: «Гражданский закон вас осудил и гонит, а церковь гонится за вами, хочет сказать еще слово, еще помолиться об вас и благословить на путь». Потом, утешая их, он прибавлял, что «они, наказанные, покончили с своим прошедшим, что им предстоит новая жизнь, в то время как между другими (вероятно, других, кроме чиновников, не было налицо) есть еще большие преступники», и он ставил в пример разбойника, распятого вместе с Христом».

За такие слова при Петре епископ вполне мог бы оказаться в опале, если не в одном возу с теми арестантами. Кстати, попробуем представить современного российского архиерея, говорящего такое.

К вызовам времени Филарет тоже оказался готов: его стихотворная переписка с Пушкиным и общение с доктором Гаазом — яркие свидетельства тому. Так любимый и чтимый нынешними церковными консерваторами синодальный перевод Библии на русский литературный язык дался Филарету с огромным трудом, дело встречало ожесточенное сопротивление консерваторов того времени. За одно только это считали его масоном и тайным протестантом, и это не в старообрядческой, а во вполне себе официальной церковной среде.

Староверы

К концу XVIII-го века давление на старообрядчество несколько ослабло. Отдельные епископы допускали у себя служение старым чином, несмотря на анафемы и прещения собора 1666 года. В 1800 году было официально введено «единоверие», т.е. практика служения старым чином при подчинении царскому Синоду. Это было сделано нехотя, и с большими ограничениями, епископов единоверцам дал лишь собор 1918 года. Сами же староверы-поповцы правдами-неправдами, не из России, но смогли обрести свой епископат, до того довольствуясь лишь беглыми из синодальной церкви священниками. Только в 1929 году со староверов были сняты клятвы, и решения собора 1666 года были признаны «недействительными». Вот так, а сколько крови и страданий.

Ограничения в правах со староверов были полностью сняты лишь событиями 1917 года. Даже в начале ХХ-го века старообрядец не мог жениться или выйти замуж без отказа от своей веры, притом католикам и лютеранам венчаться с православными разрешалось.

После отмены крепостного права Россия пыталась постепенно перейти на капиталистические рельсы, угнаться за европейской реальностью. Среди староверов было немало не знавших крепостного рабства крепких хозяйственников с жесткими моральными устоями и отлаженной дисциплиной. Даже в условиях ограничения в правах многие из них достигали больших успехов в торговле и промышленности. Но воспользоваться в полную меру их услугами русское самодержавие не могло, триада Уварова не предполагала другого вида православных, кроме как подчиненных имперскому синоду.

Маргиналы

Пропуская очень многое в этих очерках, не могу отказаться от хотя бы краткого упоминания о различных народных религиозных движениях тех лет. Мне видится это важным и само по себе, и в контексте.

В народе немало было бого- и правдоискателей буквально от сохи. Безусловно, существовали и сомнительные личности под их видом, и отдельные движения вполне справедливо можно было бы назвать «тоталитарными сектами», выражаясь современным языком. Но все же много было и настоящего, и искреннего. Общение с такими людьми убедило Бердяева «в неверности народнической точки зрения на существование пропасти между культурным слоем и народом». О таких людях внутри официального православия любил писать Н. Лесков. Но значительная часть их не вмещалась в рамки ни имперской церкви, ни старообрядческих согласий.

Белогвардейскую эмиграцию обычно называют «первой волной». На деле, первые волны состояли из религиозных беженцев, и вызваны не действиями богоборческого большевистского режима, а жёсткими преследованиями романовской империи и синодальной церкви. Староверы бежали в глухие места, нередко на пограничные территории, а если их гнали и оттуда, то заграницу. Некрасовцы стали верными слугами турецкого султана. Духоборы, доведённые до предела, когда смерть стала казаться избавлением, благодаря помощи «безбожников» Л. Толстого, П. Кропоткина и др. смогли спастись в Канаде. Там они создали «Христианскую общину всемирного братства», живут они и по сей день в Британской Колумбии. Что же проповедовали эти «враги» империи и веры православной? Вот их начала.

Духоборы:

1. Уважают достоинство и честь человека, как в самом себе, так равно и в себе подобных.

2. Члены общины смотрят на все существующее любовно и с восхищением. В этом направлении стараются воспитывать детей.

3. Под словом Бог члены общины разумеют силу любви, силу жизни, которая дала начало всему существующему.

4. Мир Члены общины уважают и любят Бога, как начало всему существующему.

5.  Мир состоит из движения; все стремится к совершенству и через этот процесс старается соединиться со своим началом, как бы возвратить созревший плод семени.

6. Во всем существующем нашего мира мы видим переходные ступени к совершенству, как, например, начинается с камня, переходит к растениям, потом животным, из которых самым крайним можно считать человека в смысле жизни, в смысле мыслящего создания.

7. Уничтожать, разрушать что бы то ни было члены общины считают предосудительным. В каждом отдельном предмете есть жизнь, а следовательно и Бог, в особенности же в человеке. Лишить жизни человека ни в каком случае непозволительно.

8. Члены общины в своем убеждении допускают полнейшую свободу всему существующему, в том числе и существованию человека. Всякая организация, установленная насилием, считается незаконной.

9. Главной основой существования человека служит энергия мысли, разум. Пищей вещественной служат: воздух, вода, фрукты и овощи.

Чем мешали эти люди Российской империи? Неужто они были бесполезны или, даже, вредны для русской цивилизации?

«Быдло»

Столь популярное сейчас в «либеральной» русскоязычной среде слово. Вроде сказал, и все понятно: «мы — не они». А не худо и не бессмысленно в контексте нашего разговора, пусть и не претендуя на полноту раскрытия сложной темы, попробовать кратко рассмотреть корни бывшей в имперские времена маргинальной, и ставшей столь значимой в последнее столетие «быдло-культуры».

Появилась и сформировалась она в бедняцкой крестьянской среде. Надо помнить, что Россия находится в зоне рискованного земледелия. Выживать здесь тяжело. И у человека, рождённого в бедняцкой среде, было очень мало шансов подняться. В чём-то помогали общинные начала, но полностью вытянуть проблему они не могли в рамках существующих религиозно-общественных отношений. На этом состоянии безнадёжности и росла «быдло-культура» — в землянках, постоянно голодная и пьяная, она отравляла жизнь крестьянства. Безусловно, свою роль сыграли и «государственные питейные дома». Я без иронии в контексте готов сказать, что водка явилась «оружием против русского народа», только придуманное и введённое сверху, самой Российской имперской властью. Нужен был дешёвый напиток, бьющий по ногам и хорошо наполняющий бюджет, вот и ввели в оборот. У традиционных, живших в изоляции староверов, водки не было, была лишь брага. А это, как вы понимаете, не одно и то же по действию и доступности.

Не допустить, ограничить развитие «быдло-культуры» система почти рабовладельческого крепостничества, безусловно, не могла. Наоборот, она стимулировала её развитие. Тут нужна была альтернативная система общественного и государственного устройства. Опять же, у старообрядцев «быдло-культура» не развивалась, пусть и в таких же, а порой и более тяжёлых климатических условиях, своих вытягивали как общей строгостью порядка, так и через взаимопомощь.

Понятно, что при росте промышленности в конце XIX-го века в город шли в основном бедняки, многие из которых и были носителями «быдло-культуры», причём в городской среде соблазны усиливались, переходя на новый уровень. Так «быдло-культура» заняла своё место среди городского населения, став уголовной «гоп-культурой». В отличие от религиозных движений и народного свободомыслия, царская власть не видела большой опасности в «быдляке», попросту не замечала проблему. И так вплоть до 1917-го года, а там — «Комитеты сельской бедноты» и далее со всеми остановками. Освобождённая «быдло-гоп-культура» прочно заняла своё место. Большевики всего лишь хотели использовать её, выпустив джинна из бутылки, но какому джинну хочется обратно в бутылку?

Рубеж веков

К началу ХХ-го века русская философия достигла мирового звучания: гений Достоевского и Толстого, В. Соловьёв, Н. Фёдоров, Л. Шестов, В. Розанов, П. Флоренский — казалось, сейчас проявится, сформируется она — Русская Идея. Заметим, кстати, что чаемая многими тогда идея — указание пути из тьмы истории и обыденности к свету будущего, что должна показать Россия миру, — тоже ведь некое культурное отражение мессианской идеи, и здесь, в лучшем, без Третьего Рима не обошлось.

Интересно о том времени вспоминал Бердяев:

«…религиозно-общественные течения начала века… — все против индивидуалистической культуры, все ищут культуры коллективной, органической, «соборной», хоть и по разному понимаемой. И осуществилось лишь обратное подобие этой «соборности» в русском коммунизме, который… создал культуру социального заказа, подчинив всю жизнь организованному извне механическому коллективу».

Церковь по-прежнему находилась под жёстким прессом государства. Мысль о соборе, меняющем всю бытность церковную, становилась более чем популярной, идея возрождения патриаршества была символом выхода русского православия из-под контроля государства, царская власть была вынуждена разрешить «предсоборное присутствие», которое принялось деятельно и вдумчиво готовить Церковь к глубоким реформам. Благо, начало ХХ-го века — золотое время российской гуманитарной науки. Никогда более она не поднимется на такую высоту. Духовная академическая наука также возросла исключительно. Университетские профессора читали курсы в духовных академиях, преподаватели духовных заведений, бывало, преподавали в светских. Да, в процентном отношении не так много было высокого уровня профессоров и действительно образованного духовенства, но для подготовки качественных предсоборных документов хватало.

Но в обществе шли и другие процессы, система Романовых рушилась. Служилый люд, растущая буржуазия, рабочие, крестьяне – все хотели перемен, никого не устраивало, что страной по-прежнему владеет элита с чиновной и военно-полицейской обслугой. При этом официальная церковь продолжала исполнять репрессивные функции. Что говорить о каких-нибудь толстовцах? Николай Бердяев должен был быть предан суду и сослан на вечное поселение в Сибирь всего лишь за защиту православных «имяславцев» — это вменилось ему в «богохульство». Спасла его Мировая война и последовавшая революция.

Внутри же самой церкви синодальное руководство по-прежнему стремилось навести «порядок». Так, когда в Госдуму проходило духовенство от различных партий, то все они были принуждены либо снять сан, либо перейти исключительно к монархистам. Притом, заметим, духовенство, имеющее связи с черносотенцами, не преследовалось никак. Много ли было последних? Судя по крестных ходам, приветствовавшим Февральскую революцию, не так уж.

Роковое для Романовской империи решение вступить в мировую войну (надо отдать должное последним и таким разным рыцарям монархии — Столыпину и Распутину, они пытались удержать от этого шага) было принято не без влияния идей «панславянизма», в которых вполне можно увидеть облегчённую версию теории «Москва — третий Рим». Царь Николай не мог оставить «братьев-славян» и вверг страну в войну, которая не нужна была России, к которой она была не готова, послав сотни тысяч своих граждан на смерть.

Самодержавие оказалось обречено. Вместе с его падением произошла неожиданная перемена в народной религиозности. Народ был малограмотен, в том числе и в вопросах веры, это старообрядцы занимались духовно-религиозным воспитанием в своей традиции, никонианское же духовенство, в основной своей массе, больше привыкло распоряжаться, повелевать, нежели учить вере и Евангелию. Народу веками вбивалось в голову: «Бог на небе — царь на земле». Царя не стало, и уравнение нарушилось. После Февральской революции количество причащающихся солдат моментально упало в разы – нет царя, нет места и Богу.

***

В завершение, еще один штрих к картине падения империи.

Вспомним о Кровавом воскресении. Если позволить себе ненадолго (надолго точно не стоит) предположить, что царская семья была-таки убита большевиками-атеистами именно «ритуально», как нас теперь убеждают, то почему и Кровавое воскресенье нельзя назвать «ритуальным убийством»? Стрелять в безоружных людей с иконами на главной площади страны в воскресный день? (Лично отдавал царь приказ или кто из подчиненных — при неограниченной монархии понятно, кто за такого уровня вещи отвечает.)  Кровавое воскресенье — вполне себе «ритуально» и с соответствующими печальными последствиями для династии и страны. Ритуал на ритуал, так сказать.

Окончание следует

Читайте также

• «Хоть медведя дай нам в алтарь, и мы рады тебя, государя, тешить»