Ахилла

Письмо от читательницы, которая попросила не открывать ее имя.

***

Активный младенец, который ни минуты не сидит на месте и способен созерцать самые яркие и интересные штуки (новые игрушки, шарики, цветы, представление — да хоть что) ну, максимум минут пятнадцать – этот младенец у открытых алтарных дверей зависает на руках минут на тридцать. Иногда на сорок. А бывало, что и на пятьдесят — почти всю литургию!

Чудесное состояние было открытием со старшей дочерью и повторилось с младшей. На нет это счастье начинало сходить в среднем после двух лет, а к четырем – ребенок как ребенок (как там сестренка говорила малышу: расскажи мне, какой Он, Бог, а то я уже начинаю забывать). Для меня это было (в минуты сомнений и тягостных раздумий) одним из бесспорных доказательств того, что в церкви реально присутствует Дух Святой, и при Евхаристии сослужат ангелы. Потому что рациональных объяснений поведение младенцев не имело.

Выработалась тактика – стояла я обычно в первом ряду у алтарной преграды с левой стороны, лет до двух дочери были на руках, а потом становились тяжелыми и располагались у ног – немножко стояли, а чаще присаживались (для этих целей у старшей был маленький стульчик, а младшую я привыкла сажать прямо на обширную дамскую сумку или рюкзачок). Зимой он был набит детской курткой, и было мягко и удобно. Младенца одолевала общительная радость, он часто тянул ко мне ручонки, и надо было нагнуться к нему, погладить, улыбнуться, и стоять дальше. Никогда мы даже не держали в руках игрушек – они были не нужны.

Обычно мы ходили мы в наш любимый храм – на окраине Москвы, рядом с Химками. Как только ребенок начинал тяготиться службой, просился на улицу, мы тихонько отползали, благо, большую часть года выйти можно было через боковую дверь – совсем близко. С двух лет время, когда ребеныш созерцал, а я умилялась, неуклонно сокращалось, и когда это уже было сильно меньше получаса, мы начинали дислоцироваться ближе к канунному столику, где было много мамочек, или вообще во дворе – по настроению и погоде.

Иногда мы паломничали, и в других местах все было более или менее так же, что для меня опять доказывало, что от каких-то зримых реалий храма эта штука почти не зависит! Где-то хор никакой, где-то темновато, и созерцать вроде особо нечего – а они ВИДЯТ!

Никаких прещений клира и молящихся в бытность старшей дочери младенцем мы не встречали. Вели мы себя тихо, игрушек не носили, а наклониться к ребенку, погладить – ну что здесь такого? И с младшей было то же самое.

Было воскресенье, мы продвигались в очереди к кресту. Дьякон Константин стоял в стороне, смотрел в нашу сторону и делал призывающие кого-то жесты. На свой счет жесты я отнесла далеко не сразу – прямых контактов с хором, лавкой и прочая нету, в воскресную школу мы не ходили, и звать ему меня вроде было не с чего. Но оказалось, что звал он меня.

Вид отец Константин всегда имел очень строгий, если не сказать грозный. Тощенькое красное личико нахмурено, седая профессорская бородка задрана куда-то вверх, дискант был жидковат, а довершала образ манера очень резко начинать общехрамовые молитвы. От его «Верую» я каждый раз приседала – как будто кто-то нашкодил, а он только заметил и взревел… И сейчас личико морщилось от негодования.

«Что ж там такое?» – думала я, пробираясь.

— Мне поручил с Вами поговорить отец настоятель. Вы играете с ребенком у алтарной преграды. Это потому, что у Вас нет страха Божия и недостаточная воцерковленность. Если вы позволяете себе играть с ребенком во время службы, то находиться вы должны вон там! — и грозный перст отца Константина указал на площадку перед выходом, где была самая толчея.

Ребенок внимательно так смотрел и слушал.

А я опешила. Попыталась что-то объяснить. Что ведь тихо. Да и не игра это вовсе. Что уже много лет, и давно, и никогда же ничего, и даже наоборот…

Через минуту поняла, что объяснять бесполезно. Стала слушать рассеянно. Интересно, кто и зачем настучал. Заняли чье-то место? Какую церковную матрону задели? И чем? Да, спасибо большое, да, мне все понятно. До свидания.

Но ведь и времени оставалось совсем немного – красавице уже три с хвостиком, и у нее как-то быстрее проходит… Месяцем раньше, месяцем позже. Вот чепуха. В Церкви двадцать лет — вроде невозможно в душу плюнуть так, чтобы ушла из храма из-за такой ерунды.

Храм сменили. Менять надо было вообще-то раньше. У нас таких персонажей не видно. Уютные местечки для детей, в углу карандаши цветные и раскраски кладут, поят чаем и литургии детские проводят. Да и вообще — другой воздух. В Москве еще можно храм найти.

Пока меняли – и чудное время кончилось.

Но что-то остается потом. Проверено.

Рисунок Оли Абловой