Ахилла

По разным причинам столетний юбилей октябрьской революции не вызвал широкого обсуждения в российском обществе. В то же время несколько видных политических и религиозных деятелей публично выразили свою оценку событий 1917 года. По мнению патриарха Кирилла, «мясорубка» революции стала следствием страшных преступлений, которые «совершила интеллигенция против веры, против Бога, против своего народа, против своей страны». Противоположную точку зрения ожидаемо высказал Геннадий Зюганов. Лидер КПРФ убежден, что революция была неизбежна в стране, которая на тот момент представляла собой «клубок острейших противоречий между пролетариатом и буржуазией … между помещиками и крестьянством». По его словам, октябрьская революция не только стала «благом для страны», но и оказала «решающее влияние на всемирно-исторический процесс».

Столь полярные оценки одного и того же события неудивительны из уст представителей двух групп, принадлежавших в царской России к противоположным лагерям. Идеологическое противостояние этих групп в конечном итоге и привело страну к кровавым событиям 1917 года. Однако в российском обществе второй половины XIX-го века были и другие, достаточно сильные движения, способные предложить альтернативные пути развития России. Потенциал одного из них очень точно охарактеризовал генерал Ф. Трепов, губернатор Санкт-Петербурга в 1873-1878 годах. Осознавая, какую опасность для существования страны представляет деятельность нигилистов-революционеров, он однажды воскликнул: «Если Пашков будет иметь успех, мы спасены!» Кто этот таинственный Пашков, о котором, благодаря стараниям советских историков, современным россиянам практически ничего неизвестно? И в каком смысле успех его дела мог спасти Россию?

Полковник Василий Александрович Пашков (1831-1902) был одним из богатейших людей России, служил в кавалергардском полку и военном министерстве. Вел светский образ жизни, но в начале 1870-х годов его интересы резко изменились: он пережил религиозное обращение и стал, как сказали бы сегодня, неформальным лидером движения, известного в народе как «пашковцы», хотя его сторонники предпочитали называть себя «евангельскими христианами». Начавшись в столице в середине 1870-х годов с так называемого великосветского пробуждения, движение евангельских христиан быстро распространилось по всей России и охватило все слои тогдашнего общества. Масштабы этого движения были столь значительны, что о нем писали Ф. Достоевский, Л. Толстой, Н. Лесков. Евангельские христиане не ставили своей целью создание новой конфессии – все они принадлежали к Православной церкви в силу крещения в младенчестве, и оставались в ней после своего обращения. Однако в основу их обновленной веры было положено Евангелие — они дорожили своим правом изучать Библию и общаться с Богом напрямую, без посредничества церковной иерархии и традиций.

Чтобы оценить привлекательность евангельской веры в России второй половины XIX-го века, нужно помнить, что до 1905 года религиозная принадлежность в Империи считалась неразрывно связанной с национальной. Она приписывалась человеку от рождения и не подлежала изменению. Русская Православная Церковь считала весь восточнославянский мир своей «канонической территорией», а всех славян — прихожанами своей церкви. Переход в другую веру рассматривался как преступление против царя и отечества. Регистрировать браки и рождение детей имела право только государственная церковь, так что дети русских, перешедших в другие исповедания, считались незаконнорожденными. Как следствие, они не имели тех же прав, что их сверстники, включая возможность учиться в церковно-приходских школах и даже быть похороненными на общем кладбище. Любые формы «прозелитизма» преследовались по закону, публикация и проповедь неправославных учений находилась под запретом.

При этом, вопреки распространенному сегодня мнению, дореволюционные годы с большим трудом можно определить как время всеобщей веры и святости. При безусловном наличии многих подвижников и благочестивых людей, особенно среди монашества, в среде крестьянства, составлявшего абсолютное большинство населения России, господствовали невежество и суеверия. По признанию самих православных священников, они были следствием крепостного рабства, длившегося веками, и практически полного отсутствия просвещения. Священник Арсений Рождественский писал в 1889: «Простой народ ходит если не во тьме, то во мраке. Самых основных истин православия он себе не усвоил. По его понятию, сила молитвы заключается в одних словах. Наш крестьянин видит в иконе не изображение только, но самое существо. На священника крестьянин смотрит как на человека, выучившегося совершать богослужение и разные требы». В 1873 году «Херсонские епархиальные ведомости» отмечали: «Вера народа во все святое – бессознательна. Он называет себя христианином и не может дать отчета, почему так называется. (…) Он молится Богу, болтая только языком, ограждая себя крестным знамением машинально». Не на много лучше ситуация была и в среде самих священников: для многих из них служение было, главным образом, способом прокормить свои семьи. К этой картине нужно добавить колоссальное экономическое неравенство в стране, слабые институты правосудия, коррупцию и взяточничество, цензуру и преследование инакомыслия, а также продолжительные имперские войны, ложившиеся тяжелым бременем на крестьянство.

В 1870-х годах этот традиционный социальный уклад испытал серьезные потрясения, связанные с реформами Александра II, и в особенности, с отменой крепостного права. Тысячи бывших крестьян потянулись в города, где заложили основу рабочего класса. Открывались народные школы, люди учились грамоте – в том числе, впервые за столетия получали возможность читать Библию на родном языке (по словам одного крестьянина-евангелиста, «раньше мы только корку Евангелия целовали, а что внутри написано – того не знали»). Появился мощный запрос на личные свободы – свободу самоопределения, вероисповедания, прессы, передвижения, и пр. Формировались новые социальные классы и новое самосознание русского человека, которое искало формы для выражения, в том числе, и религиозные. Евангельское христианство привлекало людей тем, что понимало веру как свободный и личный отклик человека на призыв Бога, как сознательный выбор следовать учению Христа. А это предполагало и личную ответственность перед Ним за свою жизнь, семью, страну.

Забегая вперед, скажу, что движение пашковцев было практически подавлено совместными усилиями царской власти и господствующей церкви. Глубокую обеспокоенность у «двухглавого орла» вызвала как религиозная, так и социальная сторона этого движения. Дело в том, что евангельские христиане стремились не только к личному нравственному обновлению, но и к мирному преобразованию всей России на евангельских началах — духовному, культурному, социальному и экономическому. Три аспекта этого преобразования были особенно важны для пашковцев.

Во-первых, они прилагали серьезные усилия в деле распространения грамотности. В 1876 году пашковцы открыли «Общество поощрения духовно-нравственного чтения», которое за 8 лет распространило около миллиона экземпляров Нового Завета и евангельских трактатов. Во многих уголках империи это была единственная доступная литература для обучения чтению. Пашков на собственные средства издавал журнал «Русский рабочий», который в доступной форме излагал нравственное учение христианства. В основе его материалов лежало убеждение, что святость – это не только подвиги, доступные единицам, удалившимся от мира: она, в той или иной мере, доступна каждому, что кто позволяет учению Христа преображать свой внутренний мир, поступки, семью, отношение к работе и окружающим людям.

Во-вторых, евангельские христиане активно участвовали в нуждах общества. Будучи часто людьми большого достатка, петербургские пашковцы открывали столовые для бедных, школы и сиротские приюты, швейные мастерские для вдов, приюты для бездомных и престарелых, ремесленные училища. Они издавали школьные учебники, платили стипендии бедным студентам, ходатайствовали за несправедливо осужденных, посещали тюрьмы и каторги, и оплачивали услуги адвокатов тем, кто в этом нуждался. Достоевский в «Дневнике писателя» писал о результатах евангельской проповеди среди великосветской публики: она «делает чудеса над сердцами людей (…) многие поражены: ищут бедных, чтобы поскорей облагодетельствовать их, и почти хотят раздать свое имение». Таким образом, в отличии от принципа «все твое – мое», исповедуемого революционерами, евангелисты старались жить по принципу «все мое – твое».

И, в-третьих, общины евангельских христиан демонстрировали братскую любовь и единство между верующими разных сословий. Современники нередко удивлялись тому, что на их богослужебных собраниях «крестьянин сидел бок о бок с графом, и дамы из высшего света за обедом прислуживали братьям-простолюдинам». В домах аристократов-пашковцев собирались вместе представители высшего света, рабочие, кучера, лакеи, студенты, разночинцы. Фактически, это была первая серьезная попытка преодолеть разрыв между аристократией и остальным обществом в стране, строго разделенной на сословия. Не имея четкой социальной программы, какая была у социалистов-революционеров, и просто поддерживая эволюционные перемены, вдохновленные текстом Евангелия, пашковцы, по словам голландского историка Э. Хайера, представляли собой «единственную группу из всех социальных и религиозных обществ в 1880-х годах, способную начать широкомасштабные перемены в Российской империи».

Очевидно, что инициативы евангельских христиан резко противоречили как методам марксистов, которые боролись против существующего строя, так и спайке государственной церкви с самодержавием, которые видели своей целью сохранение социального, экономического, и политического уклада. В итоге, обер-прокурор Священного Синода К. Победоносцев обратился непосредственно к царю с обвинениями в адрес Пашкова и графа Корфа (еще одного лидера евангелистов), прося принять жесткие меры по подавлению движения. В 1884 году все собрания пашковцев были распущены, их литература конфискована, Пашков и Корф высланы за границу, общество поощрения духовно-нравственного чтения закрыто. На евангельских христиан из низших сословий обрушились суровые гонения, которые длились почти 20 лет – сотни верующих были арестованы и сосланы в Сибирь или Закавказье, некоторые пожизненно. У других отнимали детей, или целыми семьями заставляли покидать родные города и села. Нередки были погромы и избиения. По словам русского историка Павла Милюкова, если бы не усилия царского правительства, русская реформация «была бы состоявшимся фактом». Но в итоге то, что могло стать реформацией в среде Православия, было вытеснено в секту. Инициатива социальных перемен отныне переходила к социалистам. Десятилетия спустя Николай Бердяев напишет, что русская революция стала расплатой за грехи и болезни прошлого, в которых повинны и интеллигенция, и господствующие классы, и русское Православие. Революция, писал он, это «вызов и напоминание христианам о неосуществленной ими правде».

Почему сегодня важно помнить об этой странице нашей истории? На протяжении последних лет мы являемся свидетелями стремительного выдвижения РПЦ на позиции де-факто государственной религии. На наших глазах формируется и новая аристократия из людей, получивших доступ к власти и национальным богатствам России. При этом миллионы граждан России живут за чертой бедности; по уровню алкоголизма, абортов и распространения ВИЧ мы стабильно занимаем одни из первых мест в мире. Мы все чаше слышим упреки в адрес аморального запада, но практически никогда не слышим, чтобы наши духовные лидеры возвысили голос за несправедливо осужденных, озаботились состоянием сирот, смертельно больных или заключенных. Не слышим мы и их выступлений против военных преступлений, коррупции и преследования политических оппонентов. Результаты религиозного возрождения в стране измеряются главным образом длиной очередей к ковчегам со святынями. В то время как свободы для служения других христианских конфессий становится все меньше, руководство РПЦ постепенно навязывает российскому обществу «византийскую» — по сути, тоталитарную — модель общественного развития. Все это наводит на мысль, что из истории последних ста лет не было сделано серьезных выводов. К сожалению, когда историю игнорируют, она имеет тенденцию повторяться.

Говоря о необходимости национального примирения и согласия в этот трагический юбилей, важно помнить, что подлинное примирение предполагает покаяние, и прежде всего – покаяние церкви. Оно подразумевает отказ от псевдоисторических мифов о собственной непогрешимости и признание своих неудач в деле евангельского просвещения нации. Необходимо покаяние в том, что сливаясь с властью, церковь неизбежно принимает на себя роль гонителя несогласных. Сегодня есть соблазн обмануться количеством посетителей, заполняющих храмы по праздникам, вместо того, чтобы учить — и учиться самим — жить по Евангелию ежедневно. Но плодом покаяния, по слову Христа, должно стать стремление к правде – т.е. к личному благочестию и общественной справедливости. Наши надежды на национальное согласие оправдаются, когда граждане России, независимо от своего статуса, начнут уважать общие для всех законы и дорожить жизнью, правами и достоинством ближнего как своими. Только это по-настоящему изменит нашу общественную жизнь, экономику и политику. Это непростой и долгий путь, но другого у нас, по всей видимости, просто нет.

Иллюстрация: слева направо: К. Победоносцев, В. Пашков, В. Ленин