Ахилла

25 марта я устроила плач Рахили в епархиальном управлении. Потому что мы получили отказ.

А 26 марта нашего благочинного вызвали в митрополию вместе с моим мужем, отцом Дмитрием. В кабинет зашел только благочинный. Указ был подписан. Вручив его отцу Дмитрию, благочинный назвал его иудой. Из 12 ставленников владыки Евлогия только один вот так усиленно просился прочь. Больше благочинный с нами, иначе как с иудами, не общался.

***

В этот день два года назад мы отнесли владыке Евлогию последнее из многих наших прошений — просились в Александровскую епархию.

Приехали во Владимир с малышкой пораньше. Были все помощники владыки. Мы долго ждали, а когда наконец все собрались и нам разрешили войти, то меня почти сразу же, вместе с малышкой на руках (Жене был годик) выдворили из кабинета.

В кабинете моему батюшке владыка объяснил, что не стоит слушать малодушную и маловерную жену, которая утверждает, что негде жить и нечего есть — это ей все кажется. Молиться надо. И сына Господь излечит, и жильём через благочинного обеспечит (благочинный митрополиту пообещал нас жильем обеспечить, а мой батюшка имел наглость в этом обещании усомниться!). Только считать я умею, и семь лет ожидания показали, что дальше будет только хуже.

В последний год жизни на прежнем месте нас спасал от голода и холода крестный моей младшей дочери — отец Джованни Гуайта.

***

Митрополит Евлогий был благосклонно расположен к моему мужу с самого начала, принял его в число клириков, несмотря на отсутствие прописки в паспорте. После рукоположения мужа определили на приход в провинции, где мы должны были начать новую, незнакомую жизнь.

Довольно скоро мы узнали, что приходская жизнь здесь не имеет ничего общего с таковой в столице. Более того, нас захватил вихрь склок, забот об устройстве. Было много переездов, много моих болезней. А после рождения первой дочери, в то лето, когда ей должен был исполниться годик, сыну окончательно поставили диагноз «аутизм».

Это и было время, когда я впервые увиделась с отцом Джованни. Я долго собиралась приехать к нему в храм на Большой Ордынке, где работает мама, но довольно нерешительно. Особенно меня впечатлили слова мамы о нем — она сказала, что это человек, который никогда не унывает! Сначала я думала, что отец Иоанн откуда-нибудь из Молдовы, поэтому он говорит с акцентом и называют его Джованни в шутку. Но оказалось, что он действительно по происхождению итальянец, родом с Сардинии. Тогда я не могла понять, как такое могло случиться — теперь мне совершенно ясно, что никаких причин, кроме любви к нашей стране и православной вере, для того чтобы провести здесь более половины жизни, у него не было и нет.

Оглушенная всем тем, что говорили врачи, назначением сыну серьезного препарата, я собиралась все же пойти в храм на Ордынке. Был канун Успения. Я так устала и отчаялась, что ощущение несчастья было самое всеобъемлющее и непреодолимое. Погода была под стать — мелкий моросящий дождик, туман, неуместный для этого времени холод. Я была голодна, у меня болела голова… Растерянность и чувство совершенной беспомощности, я даже помолиться не могла, просто стояла на службе, ничего не понимая, и кое-как приглядывала за Славиком.

Он не хотел быть в храме, и мы пошли на Софийскую набережную — «смотреть кораблики». Корабликов было много, несмотря на погоду. Я уговорила его зайти в храм Софии, где пел мой прежний коллега, с которым у меня была странная история длиною в десять лет. Я была сильнейшим образом влюблена безо всякой взаимности, так как он был женат. Но мое расположение пригодилось ему не раз, когда ему был недосуг выполнять некоторые свои обязанности по работе (мы были регентами хоров в одном храме: он — профессионального, а я — любительского).

Я в тот вечер увиделась с ним, и это была последняя наша встреча, о чем совсем не жалею. И даже саму эту встречу ни к чему вспоминать в подробностях. Попрощавшись с этим человеком, я удивилась чувству своего полного одиночества, как будто не только Бога, но и никого из людей больше не существовало. Это казалось самым неоспоримым опытом жизни — бесконечное одиночество, из которого нет выхода. С этим странным ощущением я вернулась на Ордынку, в храм. Служба шла к концу, Славик сильно устал и капризничал. Я наблюдала и это, и саму службу как будто из-за невидимой, но очень толстой и прочной стены… Мама сказала мне, что отец Иоанн здесь, исповедует, и буквально за руку, без очереди, меня к нему подвела, забрав на это время Славика.

Отец Иоанн показался мне тихим и усталым человеком, склонившимся над аналоем в молитве. Ничем не похожим на итальянцев из фильмов. Сразу назвал меня матушкой, потому что мама ему говорила обо мне. Я не решилась взглянуть ему в лицо, и говорила, глядя на его руку, лежащую поверх аналоя. Когда он наклонился ко мне, чтобы слышать исповедь, я сразу поняла всю абсурдность своих ощущений полного отчаяния и одиночества. Даже в тот вечер мне удалось в нем увидеть Того, перед Кем отец Иоанн свидетельствовал о моих словах. Он слушал меня очень внимательно. Тем не менее я знала, что я так и уйду от исповеди с той же усталостью и горем, протестом в душе. Помню, что говорила без всякого покаяния – говорила о своем отчаянии и неприятии болезни сына. Это длилось менее пяти минут, потом отец Иоанн прочел разрешительную молитву, и, благословляя, положил мне на голову руку. Было такое ощущение, что я вдруг стала крошечной девочкой, готовой беспомощно разрыдаться перед ним.

На следующий день он, проходя, благословил нас с сыном. Потом я, после его беседы в храме с одной из прихожанок, догнала его и попросила дать мне адрес электронной почты, чтобы писать ему письма. Потому что он принял нас как родных, без лишних слов, и помог мне увидеть в сыне человека, личность, а не только его болезнь и ее проявления: даже не помню дословно, что он тогда сказал, но я была поражена тем, как он это сказал. Славик обнял его и поцеловал, отец Иоанн прослезился, гладил сына по голове…

***

Сын всегда помнит его, и говорит, что «Джованни настоящий». Лучше и не скажешь.

Маленькое отступление

Проповедник Аспергер

Славик ходит по дому и с семи утра цитирует Страстные Евангелия:

«Если Ты Христос, спаси Себя и нас!»

«Распни, Распни Его!»

И так далее…

***

Ехали на днях в автобусе: Слава встал и, сделав размашистый жест над головами пассажиров, изрек: «Христос умер за наши грехи! За каждого из нас!..»

После чего уселся со спокойным лицом и продолжал путь, радуяся.

P.S. Евангелие я детям не читаю. Они сами интересуются.

***

Я писала, отец Иоанн долго не отвечал, а потом пришёл ответ на праздник зимнего Николы:

«Дорогая матушка!

Наконец я получил Ваши письма! Я все прочел и должен сказать, что остался в сильном впечатлении от прочитанного. Помню нашу встречу в храме, помню Вашего болящего ребенка, о котором молился и молюсь. С Вашей мамой я несколько раз общался, и ей тоже, по другим причинам, непросто.

Я плохо знаю русскую деревню, но могу себе представить ситуацию. И в Москве на приходах бывает непросто, хотя по-другому. Мне тоже в последний год временами было достаточно трудно, но понимаю, что Ваша действительность намного тяжелее. И не столько по всяким бытовым причинам (дети, хозяйство, материальное положение…), сколько по духовным: тут и усталость, и болезнь ребенка, и чувство беспомощности, и одиночество… Понимаю, сочувствую, буду молиться.

Что могу Вам сказать, матушка? Вы ведь все знаете лучше меня! Надо держаться, матушка дорогая, держаться и восстановить отношения с Богом. Без Него все теряет смысл. Я понимаю, что в такой ситуации Вы чувствуете себя никому не нужной, брошенной. И все же. Быть может, наивысшую любовь к нам Спаситель показал на кресте, именно когда почувствовал себя брошенным, не только людьми, но и Отцом. Его страшный вопль Богооставленности «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» есть вопль любви. Что Он, Сын Божий, пережил в то страшное мгновение, когда Ему показалось, что нет рядом Отца? Но, проходя через эту бездну оставленности, Он взял на Себя и Ваше одиночество, и чувство оставленности каждого человека. Вот почему именно когда чувствуем себя брошенными всеми ближними, и даже Богом, Он на самом деле рядом, как никогда! Он Сам, любви ради к нам, уже пережил мрак одиночества и именно наше личное отчаяние, отчаяние каждого из нас, Он взял на Себя.

Посмотрите на Него, матушка, подумайте о Нем в Его Богооставленности, когда Вам трудно и невыносимо. Скажите Ему сквозь слезы, что Вы Ему благодарны потому, что Ваше бремя Он взял на Себя. Это будет наилучшая молитва, и Вы увидите, что что-то новое родится в Вашем сердце.

Вы говорите, что иногда ропщете. Где-то месяца два назад я был обижен… на своего архиерея! И получилось так, что пришел домой с одним собратом-священником, и в разговоре между собой мы не только роптали на владыку, но и осуждали его. После того, как собрат ушел, перед сном я стоял перед иконами, читая вечернее правило. И вдруг заметил, что икона Спасителя мироточит. Я человек западный, значит – скептик по воспитанию и совсем не склонен к таким вещам. Но тут факт был очевиден – капля тянулась по иконе. Потом смотрю внимательнее и вижу, что она идет прямо из глаза Спасителя, словно слеза… Может быть, это все совпадение и вполне естественное явление (комнатная влажность, или еще что-то). Но для меня это стало явным и совершенно понятным знаком: не могу я роптать, не имею права…

А совсем недавно у меня был день рождения и, просыпаясь утром, я почувствовал огромную радость. Радость и благодарность Богу за все Его благодеяния: за жизнь, веру, Церковь, таинства… Благодарность даже за те трудности, с которыми сталкиваюсь. Родители меня назвали Иоанном (Джованни) еще за три года до моего рождения, когда мама впервые забеременела. Но родилась моя старшая сестра! Потом была еще одна сестра, а когда, наконец, родился мальчик, родители заметили, что оба хотят назвать меня Иоанном, но мама – в честь апостола, папа – в честь Крестителя… Спор между ними, можно сказать, разрешил владыка Иларион, который в постриге дал мне имя Иоанн в честь Предтечи. Но я умудрился родиться в день памяти свт. Иоанна Златоуста! Так вот, когда в этом году проснулся я в день его памяти и мой день рождения, я вспомнил его последние слова, которые передало нам Предание: «Слава Богу за все!» Но эти слова святитель говорил не когда занимал важную архиерейскую кафедру, или когда все им восхищались и называли его Златоустом, а когда бежал, больным и уставшим, через перевалы из одного места ссылки в новое, более отдаленное…

Вот мне кажется, что нам надо благодарить Бога именно когда нам трудно и почти невыносимо, когда едва видим смысл того, что делаем…

Держитесь, матушка! Я о Вас буду молиться. И Вы обо мне помолитесь! Да поможет Вам Господь!

Ваш иеромонах Иоанн».

***

Я приезжала на его именины после Крещения, но тогда без подарка. И хорошо: его не поздравляли и другие, никто не спел «многая лета», не знаю, почему, меня это очень огорчило. В тот день он мне о причастии говорил со слезами — я запомнила это очень хорошо. Мне стало страшно в тот момент, потому что я едва ли смогу когда-нибудь так глубоко осмыслить Таинства. И еще одно поняла — что отец Иоанн долго там — на Ордынке и в ОВЦС — не задержится. Действительно, его перевод и лишение занимаемых должностей произошли у мамы на глазах. Это другая уже история, очень грустная.

В следующий раз мы встретились с ним в феврале 2013. Эта февральская встреча была единственной в своем роде — он тогда позволил мне немного поговорить с ним прямо во время исповеди. Я привезла ему образ святителя Николая, в день летней памяти которого я родилась, и подарила от нас с мужем, поздравив с прошедшими именинами. Больше такого разговора не было ни разу. Все наши последующие встречи были такими, как первая — очень короткими.

На следующий день мы были на концерте в консерватории — играли произведения митрополита Илариона. Батюшка приехал в консерваторию после треб, ужасно усталый, в пыльной рясе и с огромным чемоданом в руках. Я увидела его в фойе во время антракта после первого отделения. И мы с мамой решились подойти, чтобы взять благословение. Руки у него были очень горячие и как будто совсем обессиленные. Он стоял в окружении духовных чад — они и тут его отыскали. Я стеснялась своего платья, и мне было грустно осознавать, что моя усталость не такова, какова усталость этого человека, оставившего всё ради Бога.

Потом я много думала об отце Иоанне, пытаясь себе представить его жизнь здесь — в холоде, среди чужих людей, чужого народа… Я чувствовала, что ничего не понимаю и не могу спросить: его монашеское облачение вполне соответствует его поведению. О нем и другие, ходившие к нему, не знали почти ничего.

Уже позже я узнала, как он, подростком, ушел из дома. Жил в Женеве, торгуя на улице цветами, учил таким образом французский язык, потом поступил в Лозаннский университет.

Мне так захотелось доверить отцу Иоанну всю свою душу без остатка, ничего не скрывать, и я начала было идти по этому пути — как бы наощупь, но при этом постоянно ощущая, что, кажется, делаю все мыслимые и немыслимые ошибки. Поскольку с самой первой встречи я открывала душу преимущественно в своих письмах к нему, мне должно было быть гораздо легче разобрать свои ошибки, чем при устном общении, однако я все равно запуталась. Он велел мне не ждать ответов на мои письма, но сказал, что всегда их прочитывает с предельным вниманием. Просто ему некогда — у него очень много послушаний, он ведь не только священник и ученый — он монах и всегда на послушании, и днём, и ночью…

Послушание было для меня словом таинственным и пугающим. Как и монашество вообще. Мне хотелось приблизиться к этой тайне и к душе отца Иоанна — насколько возможно понять его и получить пользу от общения с ним.

Ведь у меня произошло почти полное отпадение от церковной жизни за годы жизни с мужем в провинции. Теперь я вижу, что причиной были не те обстоятельства, которые казались причинами в свое время, а моя неспособность видеть, что же во мне есть Божьего, что меня роднит с Ним. Было какое-то подсчитывание грехов и пристрастный поиск недостатков — сначала в себе, потом в окружающей жизни. Это быстро привело меня к отчаянию и нежеланию продолжать труд над собой.

***

Первые месяцы нашей совместной жизни были сплошной катастрофой. Сразу после свадьбы я забеременела, с большим трудом выносила и родила сына. В Ковров, на место служения мужа, мы перебрались, когда Славе только исполнилось пять месяцев от роду. Я ехала туда, совсем не зная жизни, с разрушенной верой, и была уже тогда не в состоянии просто и искренне помолиться.

А мой муж, до женитьбы аж тринадцать лет живший при монастыре, последние девять лет — в Оптиной Пустыни — растерялся перед провинциальной реальностью. До свадьбы мы с ним успели кое-как разобраться в столичной приходской жизни. Но мы не знали жизни Церкви в советское время, а столкнулись именно с некоей ее разновидностью, только в более современном виде.

Петь в хоре меня здесь не приняли. Общения с прихожанами почти никакого, материальные трудности и переезды — это место и само по себе не радовало ничем. Я проводила дни дома в суете, унынии, ропоте — это тоже быстро вошло в привычку. А когда выяснилось, что сын болен, стало, к сожалению, образом жизни… Молитву и все остальное забросила полностью — без столь любимого мною богослужения, вокруг которого легко и красиво всегда строились мои сутки, и без пения на клиросе пост, молитва, чтения — все стало в моих глазах бессмыслицей и тягостным трудом, а я стала все реже причащаться, ощущая себя вне Церкви даже и после Причастия.

Мои походы в храм с капризным малышом напоминали тюремные свидания –— нервозно и дергано, я старалась слушать и ребенка, и службу какими-то урывками, мучительно осознавая, что нет и не было у меня в уме краткой молитвы, которая могла бы меня спасти от неминуемого опустошения души и крушения. В хор не брали, а просто быть прихожанкой оказалось слишком непривычно.

Мучительно и долго рвались и корежились отношения с прежними знакомыми. Помогали почти исключительно люди мало нас знавшие. Первые годы жизни в Коврове дали много противоречивых впечатлений о жизни, в основном, мрачных, а рядом с ними были неожиданно яркие и светлые, как пасхальные дни. Но в себе, в своей жизни я неимоверно запуталась. И вот, наконец, решившись взяться восстанавливать разрушенное, я собралась, по маминому совету, приехать с сыном к отцу Иоанну.

Мама сказала, что это человек, который не поддается унынию никогда. Это помогло мне преодолеть все мои сомнения. И он потянул незаметным образом за те ниточки, которые торчали из спутанных клубков. Вcе постепенно распуталось, потому что, как бы там ни было, padre Giovanni не оставлял нас до самого волнующего момента, когда 26 марта 2015 года владыка Евлогий отпустил нас в Александровскую и Юрьев-Польскую епархию.

По приезде на новое место отец Иоанн все время так же помогал — не только морально, но и материально. Четыре года он буквально спасал нас, как родной отец заботился. Без него я не представляю всего того, что теперь, кажется, было у нас всегда. Мы научились жить друг с другом в той реальности, которая нас окружает, c церковной ее частью и даже с аутизмом Славика и не очень дружелюбным отношением к поповской семье со стороны внешних. Понято и принято многое, благодаря терпению и мудрости отца Джованни, который всегда больше слушает, чем говорит…

***

Tutta la famiglia

Папа, как всегда, упирается головой в облачко. Символично. Авторитет неоспорим. И близость к Божественному.

Я слишком симпатично вышла. Остальные похожи!

А Славка в стихаре — как мечтал!

Читайте также:

• Плохо молитесь… мало верите

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: