Ахилла

Предлагаем вашему вниманию очередное интервью из цикла «Исповедь ухожанина». Сегодня наш собеседник — Сергей П., преподаватель.

***

Я не атеист, я сомневающийся

Страшные вещи в мире творятся, и кому-то помогает Бог, кому-то не помогает — это лотерея. Мне сложно понять логику в этом. Уильям Лобделл в книге «Теряя веру» (о которой мой знакомый священник сказал, что автор потерял веру, но сохранил честь) рассказывает, как увидел на машине наклейку: «Сегодня умерло от голода двадцать тысяч детей. Почему ты думаешь, что Бог ответит на ТВОИ молитвы?»

С другой стороны, у меня в жизни были моменты, когда, возможно, не сразу, но я получал ответ — на свой вопрос, просьбу, крик. От Бога или от своего сознания — мне сложно сказать. Сразу говорю — я не атеист, я сомневающийся. Сейчас я не хожу на службы — кроме больших праздников, но, кроме светского вуза, работаю на приходе и в епархии — где, как — говорить не могу, в силу понятных причин. Что я человек сомневающийся, все знают.

О своих сомнениях я честно говорю, мне не надо, как в XIX веке, нести на службу справку об исповеди и причастии. И я благодарен Церкви, что я, несмотря на то, что уже не прихожанин, могу реализовывать себя как профессионал в церковной сфере. Тот кризис веры, который со мной случился — никак не связан с внутрицерковными проблемами. Причащаться окончательно перестал, когда произошла личная, семейная трагедия, о которой я не хочу говорить.

Почти все, о чем пишет «Ахилла», я видел в церкви в юности

Крестился я еще в школе. Инициатива была мамы, но мне самому было очень интересно. Я много болел, а после крещения болеть перестал — вот вам, пожалуйста, чудо. 1988 год, мне 7 лет. Открывались храмы, у церкви был колоссальный кредит доверия. Я был пономарем, и моя учительница даже отпускала меня на всенощные, когда надо было. А потом я подрался с одноклассником — после этого она меня уже не отпускала, вот так я опозорил церковь.

С 14 до 18 лет церковь никому не интересна — у меня было так же, хотя к церкви я относился достаточно уважительно, хула на Бога, на церковь мной воспринималась очень остро. Просто меня не тянуло в церковь, а тянуло во двор. Примерно с 18 до 23 я возвращался, снова был алтарником, думал о поступлении в семинарию, о том, чтобы стать священником. В это время я не задавался теми вопросами, которые мучают меня сейчас. Потом понял, что священство — не мое призвание. Через полгода после того, как человек приходит в алтарь, понимание святости места проходит. Священник уже не святой отец, а твой старший товарищ, вы вместе выпиваете.

Все, о чем «Ахилла» пишет, я в церкви видел — кроме педофилии и голубизны. Плохо, что я это видел в юные годы. Когда в 17–18 лет видишь то, что совершенно не сочетается с тем, что говорится с амвона — это отталкивает, конечно.

В 23 года пошел учиться в светский вуз на заочку, пономарем мне быть надоело, устроился в церкви охранником.

Если ты в алтаре как на конвейере, да еще где-то работаешь или учишься — то тебе уже ни до чего, постепенно перестаешь причащаться. Что меня так долго держало там? Отличная компания, одна из лучших в моей жизни, я тогда, дурак, не ценил ее. Со многими из этих людей отношения до сих пор поддерживаю. Там была человечность. Это и есть христианство на самом деле. Может, не так часто вспоминали о Боге, но друг другу помогали.

Дело не в церкви, а в обществе

Потом знакомый батя, руководитель епархиального отдела, пригласил меня работать к себе, я пошел и не жалею. С тех пор работаю одновременно в двух сферах — светской и церковной, думаю, это полезно для моего психического состояния. И я скажу, что все одинаково, минусы одинаковые.

У меня есть знакомые, которые работают в полиции, в медицине — все то же самое. Разрыв в доходах, принцип «сильный всегда прав» — это есть везде. Церковная система неидеальна, были времена, когда она была еще хуже. Дело-то не в церкви, а в обществе. Церковь, армия, образование, медицина — срез общества со всеми плюсами и минусами. Другое дело, что церковь должна влиять на оздоровление общества, а это незаметно.

Мне нравится одна песня Глеба Самойлова, в которой есть строчки: «Никто не умер — никто не выжил». Это про нынешнее общество, и церковная реальность как часть этой общественной реальности, она тоже — ни живая, ни мертвая.

Говорят, что слишком много административного давления — нужно много писать, но у меня на светской работе и у моих знакомых то же самое. Поневоле думаешь, что это какой-то один человек заставляет и патриарха Кирилла, и министра образования, и министра здравоохранения и прочих заниматься этой бюрократией. Это тотально. Но поскольку по русской традиции строгость законов компенсируется их неисполнением, то все пускают пыль в глаза.

Татаро-монгольское иго в церкви

По моим наблюдениям, если священник не работает в епархии, он относится к этому критично, но спокойно — кто-то занимается прихожанами, кто-то уходит во внутреннюю эмиграцию, все приспосабливаются. Кураев заговорил — все видели, что с ним сделали, но о. Андрей известная фигура, он может себе это позволить. У любого священника, обладающего какими-то талантами, есть ответственность перед прихожанами, какая-то община, к нему приходят со своими бедами люди. Если он не тупой и не дурной, то люди вокруг него как-то сплачиваются. Ну, вышел он, сказал что-то, и что с ним сделают? В лучшем случае поедет в деревню Гадюкино, а скорее всего просто запретят.

Современная ситуация в Церкви мне отчасти напоминает татаро-монгольское иго. Когда князьям, чтобы сохранить людей, приходилось платить дань — как сейчас епархиальный налог. Что татаро-монголы, что архиереи не заставляют же нас веру менять. То есть священники, можно сказать, заложники своей ответственности перед людьми. Если вы надеетесь на революцию в церкви, знайте — этого никогда не будет.

Говорят, что не бывает хороших архиереев, бывают плохие и очень плохие, наш не очень плохой все-таки. У нас нет жесткого беспредела. Поборы не такие страшные, как в других епархиях, у нас никого не загнобили, больше пугают — так у нас и на работе пугают.

По доходу — никто особо не бедствует. По работе я больше знаю священников не городских, а в области, но и там не бедствуют.

К тому, что говорят церковные спикеры — Смирнов, Ткачев, раньше Чаплин, — все привыкли уже. Раньше Чаплин что-то скажет, все хватаются за голову — как нам идти к молодежи, в армию, в школу, нас сейчас помидорами закидают… никто ничем не закидал. Молодежь этим не интересуется, ей наплевать, что сказал Чаплин. Если в епархии есть хорошо работающий молодежный проект, он будет работать, что бы они там ни говорили.

Везде все плохо, но финансовые потоки в государстве относительно прозрачны, а в Церкви нет. Поборы за последние годы стали в несколько раз больше, на местах денег почти не остается, а это очень плохо. Сужу по своему приходу, на многие приходские проекты денег не хватает, все выдаивается. Хотя много красивых слов про развитие.

Хуже всего — счастливые люди

О Боге думаю каждый день, книги читаю. Но ответа не нахожу. Библию, наверно, надо читать всю жизнь, но для этого какой-то запал нужен, нужно по-настоящему в Бога поверить, полюбить Его, а что я себя насиловать буду? Какие-то основные вещи, конечно, мне известны. Новый Завет знаю, Ветхий — намного хуже. Но в церковь не тянет. При этом каждый день думаю о смерти. Мне страшно, врать не буду. С другой стороны, она мне представляется неким избавлением. Меня беспокоит — есть люди, которых я люблю, например, моя жена. Я помру, а она останется, или она умрет — как я без нее? Это пугает. Пугает — а что будет со мной потом? Я не понимаю, что такое жить вечно. И если придется предстать перед каким-то судом — стыдно и страшно. Если ничего нет — жизнь бессмысленна.

Но если бы у меня не было ропота на Бога, моя жизнь тоже была бы бессмысленна, ничего бы не понимал и жрал бы хот-доги. На самом деле не Бог, а люди делают мир таким хреновым. То, что медведь задрал человека, мы слышим раз в году, а убийства, насилие — каждый день.

Я думаю, если Бог есть, то я для него, может быть, более интересный экземпляр, чем некто с двумя извилинами, кто тупо бьет Ему поклоны. При этом я не корчу из себя героя, я не раз поступал непорядочно, причем, чем я был моложе — тем хуже. Так что о грехе я тоже думаю, и вспоминая свою жизнь за 30 с лишним лет, понимаю, что мне за многое стыдно.

Не отсутствие веры мешает мне быть счастливым. Мешает личная семейная трагедия, такое бывает у многих людей. Когда это случилось, я и сорвал с себя крест.

Думаю, что концепт счастья — беда нашего общества. А счастье вообще невозможно в принципе. Большинство людей живет в парадигме сказки — сейчас я пройду некие испытания, а потом бац — и придет счастье! Победить дракона, жениться на красавице. В нашей жизни — сделать карьеру, жениться, нарожать кучу детей и умереть в один день со спутником жизни. Я такого не видел. Если Бог есть, слава Богу, что он такого не допускает. Да я сам бы не хотел такого счастья.

Но тут такая дихотомия (из моего опыта общения с людьми) — хуже всего счастливые люди. Они так держатся за свое счастье, что ни с кем не делятся и, если что, ногой оттолкнут. Я вот, к своему стыду, будучи гуманитарием, фильм «Титаник» посмотрел только неделю назад. Как там люди себя по-разному ведут, когда корабль начинает тонуть. В этом плане лучше, когда нечего терять. С точки зрения счастливых людей Иисус плохо кончил, и апостолы тоже, они же не счастье проповедовали. А в церкви сейчас акцент на другом — на деньгах. Церковь наша огонь и воду прошла, а медные трубы пройти не смогла.

Сейчас меня не сильно беспокоит вопрос возвращения в церковь, мне намного важнее разобраться в своих отношениях с Богом, со своей смертью, со своими грехами, за которые мне стыдно — даже если Бога нет. Нет, я никого не убил и не изнасиловал, меня, если верить Данте, за язык на том свете подвесят — язык у меня поганый в плане осудить кого-нибудь, обидеть. Если я хочу плавать, мне надо сначала сломанную ногу залечить, а потом уже в бассейн нырять.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: