Ад: встреча, которая никогда не состоится
19 октября 2018 Ксения Волянская
Как-то раз увидела комментарий одного батюшки: «кто не верит в вечные муки, тот не православный». А ведь и правда — какое же православие без веры в вечный ад? Как любить добро и Бога без трепета перед вечным концлагерем? Как удержать себя от греха без веры в то, что за него будешь вечно гореть в пекле? И не подразумевал ли Федор наш Михайлович Достоевский в своей любимой православными максиме «если Бога нет — то все позволено» — «если ада нет — то все позволено»?
Педагогикой страха и ада называл подобный подход о. Александр Шмеман. Кстати, вот почему в том числе не любят Шмемана настоящие правильные православные — у него слово ад в дневниках встречается 9 раз. В огромном томе — 9 раз. Сад, страдание, снегопад — намного чаще. А «радость» — 390 раз. То ли дело Игнатий Брянчанинов, доказывающий, что адские муки вечны, с явно ощутимым удовольствием, и верящий в то, что ад располагается внутри земли; или преподобный Варсонофий Оптинский, который говорил, что люди стали понимать адские муки как-то слишком духовно и отвлеченно, как угрызения совести. А между тем будут мучения и для тела, того самого, которое нам выдадут после воскресения.
На днях обсудила с френдами в ФБ наши представления об аде. Меня не удивило, что есть экс-верующие, которые уверенно говорят, что ада нет, это совершенно понятно. Но оказалось, что есть и верующие, которые говорят: «еще не хватало его представлять» или «никогда не представляла!». Вот это, думаю, здоровая психика, аж завидно. Ведь ад — это то, без чего православное мировоззрение как башня на песке — не устоит под порывом ветра.
И тут православные делятся на два типа: одни обожают населять ад своими реальными и виртуальными врагами, воодушевляясь праведным гневом, другие примеряют ад к себе и впадают в уныние. Третьих — которые не желают ада другим, но и не заморачиваются примерять его к себе — как-то мало, а может, просто эти тихие, добрые люди не являют себя в миру в той степени, как первые две категории.
Коллективный образ ада, созданный моими виртуальными знакомыми, выглядит так:
Бог никого в ад не отправляет — Он всех встречает одинаково, но «для одних окажется светом, а для других — огнем». Но как будет ощущаться этот огонь для разных людей?
Ад — это я, навечно оставленный сам себе на растерзание, без удержу посторонних забот, усталости, отвлечений. «Спасите меня от меня!» — как взывал А. Белый. А еще один образ — пассажир вечно едущего ночью автобуса, который никуда не приедет.
Ад — это отсутствие любого блага, в малейшей даже степени. В бытовом — сплошные неудобства, возведенные в степень или даже порядок. Крайнее стеснение, только в форме абсолютной.
Ад — это полная невозможность общения, но по причине собственной закрытости ко всему бытию.
Возможно, ад — что-то типа «черной дыры», все время умираешь, но не можешь умереть.
Ад заключается в том, что душа человеческая лишается всех привычных защит и иллюзий и остается наедине с бесконечными муками совести.
Конечно, вспомнили и про сартровское «ад — это другие», очень актуальное для социофобов. Процитировали шестнадцатилетнего юношу: «темная комната, а уж каждый там видит в этой темноте свое, самое ужасное». Отсюда всплыл Оруэлл со своей комнатой № 101 в «1984», где непокорных граждан пытают их самыми жуткими фобиями. Пришли к мысли, что возможно, ад — для каждого свой. Интроверты там страдают от невозможности уединения, любители общения — от одиночества, злые — от невозможности излить злобу, алкоголики — от того, что нечего выпить, влюбленные — от невозможности встречи…
В 19 лет, будучи уже смутно верующей, но далекой от Церкви, да и от христианства, я написала рассказ про ад. Я уже тогда об этом думала. Сюжет был вкратце таков: я обнаруживала себя в странной комнате с телефоном. Я звоню любимому человеку, я слышу его голос, мы договариваемся о встрече, я куда-то иду, по незнакомым странным местам, я жду, но его нет. Я возвращаюсь, снова звоню, он не отвечает. Потом он звонит сам, мы снова договариваемся — на этот раз, что он придет. Я жду долго, но он не приходит. И так повторяется много раз, пока я не начинаю понимать, что эта дурная бесконечность невозможности встречи, это чередование надежды и безнадежности — это и есть ад. Тогда я не смотрела ни одного фильма ужасов и не знала, что навязчивые повторы, лейтмотивы — один из приемов, которым пользуются, чтобы пугать зрителя. Но некоторые прозрения бывают даже у вполне заурядных людей, в какие-то душевно наэлектризованные периоды жизни.
Конечно, когда я стала православной, святые отцы, да и просто отцы, раскрыли мне глаза на единственно правильное понимание ада, как места вечных и страшных мук всех грешников. И, конечно, всех неверующих.
Странно, но я мало боялась ада — видимо, с самого начала в моей духовной практике образовался какой-то дефект. Зато я страшно озаботилась возможной загробной участью своих близких. Очевидно, я полагала, что, приняв крещение, я получила хотя бы некоторые намеки на гарантии от адских мук, а вот некрещеные члены семьи ходят по краю пропасти. Сейчас стыдно вспоминать, как я пыталась приобщать к вере своих близких, грузила их своими нравоучениями как малых детей — и все из страха, что мы не встретимся в той жизни.
Равнодушно я к этому относиться никак не могла. До крещения в православии я раздумывала о конфессии, к которой присоединиться, и от протестантизма меня отвратила прочитанная где-то брошюрка с двумя историями: одна про то, как в правильной христианской семье с любовью пороли детей, и другая — о правильной христианской жене, которая среди ночи встречала накрытым столом пьяного мужа с собутыльниками, а на вопрос «с какого дуба ты упала», отвечала, что делает это из жалости — дескать, муж-грешник наверняка проведет вечность в аду, так пусть хоть тут порадуется. Так вот, столь философического отношения к возможным страданиям близких я не обрела, от чего они, бедные, и страдали несколько лет, пока у меня не закончилась острая фаза ортодоксикоза.
И надо сказать, что даже в этой острой фазе изречения о том, что праведники будут веселиться в то время, как грешники мучиться, вызывали у меня стойкое неприятие. Какими благоуветливыми словесами не замаскируй мерзость — она мерзостью и останется. Если загробный расклад именно таков — я, пожалуй, предпочту быть подальше от праведников, кайфующих от созерцания мук грешников.
Забавно, что мой взгляд на ад сделал полный оборот вокруг умственной оси, и спустя почти тридцать лет после воцерковления пришел к тому, от чего ушел, к сюжету моего изорванного в неофитские времена на мелкие клочки рассказа. Если ад есть, то для меня он будет в невозможности встречи с близкими, в вечно обманывающейся надежде, а всякие бдящие черви пугают меня куда меньше.
А все-таки православный бэкграунд оставил во мне неистребимую печать: даже сомневаясь в том, что ад есть, я никогда не употребляю пожелания «горите в аду» — не только по отношению к жуликам, которые впаривают старушкам ненужные приборы за десять тысяч, но даже по отношению к врагам человечества. Меня вполне устроит помещение каждого из них или всех скопом на необитаемый остров.
Иллюстрация: фрагмент картины «Страшный суд» из притвора храма Николая Чудотворца, село Быньги, Свердловская область. Фото «Ахиллы»
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
