Ахилла

День клонился к вечеру. Над морем стояли легкие облака, предвещавшие хорошую погоду в грядущем дне. Внезапно на небосводе появились две черные точки. Едва заметные у горизонта, они стали приближаться, постепенно увеличиваясь в размерах. Вскоре стало ясно, что это — птицы. Парочка летела ровно, близко друг от друга. Птицы в последний раз взмахнули крыльями, затем ловко спланировали на песчаную отмель. Они сделали по инерции несколько шагов вперед, неуклюже переваливаясь на кривых лапках, и сложили крылья за спиной. Пару раз крякнули. Внезапно вместо крыльев у птиц появились человеческие руки. Острые носы тоже как-то сами собою втянулись или преобразовались, и стали вполне симпатично выглядеть на девичьих головках, что заменили птичьи. Что сказать про кривые перепончатые лапки? Их также в одночасье сменили весьма изящные человеческие конечности. А вместо серо-черного оперенья странные существа облеклись в ярко-красную одежду, столь резко выделяющуюся среди блеклых тонов прибрежного пейзажа.

Две женщины в красном, о чем-то тихо переговариваясь, стояли на берегу моря. Одна из них была светловолосая, с длинными, слегка волнистыми локонами, распущенными по плечам. Росту она казалась небольшого, несмотря на каблучки, которые постоянно уходили в песок. При разговоре она переминалась с ноги на ногу и поэтому казалась то чуть выше, то чуть ниже. Она что-то доказывала своей спутнице и часто встряхивала кистями рук — дурная привычка! И тогда растопыренные пальцы ее, с длинными ногтями, окрашенными в алый цвет, напоминали яркий веер. Голос у блондинки был нежный, мелодичный, но слегка хрипловатый, точно простуженный.

Собеседница ее носила греческие сандалии и короткую, едва доходившую до колен тунику. Коротко остриженные темные волосы стягивала широкая лента, завязанная в узел на затылке. Она была ширококостной, но худощавой и напоминала спортсменку-бегунью. Речь этой «птички» отличалась немногословностью и состояла, в основном, из коротких отрывистых фраз; иногда же слова заменялись кивком или покачиванием головы. Словно говорить ей вообще было неохота, вот, разве что — передавать мысли, как это делают многие представители животного мира…

Итак, обе молодые женщины стояли на берегу моря и о чем-то мирно беседовали. Но взгляд их то и дело устремлялся в сторону береговой линии. Казалось, они чего-то ждали. Или человека, который вскоре появится и пойдет к ним навстречу. Или события, которое вот-вот должно произойти. И когда заходящее солнце краешком своим уже коснулось стеклянной глади моря, на берегу показалась темная фигура. Местная старуха-нищенка, собирающая пустые бутылки после того, как опустеет пляж, медленно брела вдоль берега.

— Есть! — радостно прошептала блондинка. — Наконец-то! Дождались.

Она от удовольствия потирала ладони, стараясь не повредить свои красивые ногти. Брюнетка просто кивнула, вперив острый взгляд в сторону женщины, бредущей по песку. Глаза ее хищно прищурились. Ноздри слегка раздувались от вожделенного ожидания.

— Сейчас… — наконец изрекла обладательница туники. — Хозяин на этот раз должен быть доволен!

— Без тебя знаю, — хрипло шепнула блондинка. — Стой и жди; она сама подойдет.

***

Нищей женщине на вид было лет шестьдесят. Впрочем, внешность порой бывает обманчива. Годы, горе, болезнь, разбитое сердце, наконец… Что сломило эту несчастную, превратив в убогое, худющее и согбенное существо — жалкое подобие человека?

Руки ее тряслись. Прядь седых волос выбилась из-под дырявого темно-серого платка. Она прихрамывала, точнее, приволакивала при ходьбе правую ногу.

Пустых бутылок не было: песок покрывали только водоросли, битые ракушки, да изредка тускло поблескивали в последних лучах солнца разноцветные стекла, окатанные морем. Нищенка приближалась к двум подругам, зачем-то поджидавшим ее. Но она не видела их; вообще, ничего, решительно ничего не замечала она вокруг, и только старалась внимательно смотреть себе под ноги. Но ей в этот вечер явно не везло!

«Сейчас споткнется», — шепнула беловолосая девица.

«Ну», — протянула «бегунья», кивнув головой в ответ.

Действительно, пройдя еще метров пять, женщина внезапно споткнулась обо что-то твердое — то ли это был занесенный песком камень, то ли обломок деревянной доски, выброшенный морем. Она вскрикнула от неожиданности и упала, неловко растопырив руки. Но тотчас попыталась встать. Плохо сгибалось колено больной ноги. Обе девицы тут же услужливо подбежали к старухе и помогли ей подняться.

— Спасибо! — тихо поблагодарила нищенка.

— Не за что, не за что, — радостно закивали головами девицы.

— Ну как же… Вы такие добрые!

Старуха вздохнула. Она поправила платок, совершенно сбившийся на голове.

— Ты еще не знаешь, какие мы добрые, — прошептала одна из девиц. И добавила чуть громче: — Можем помочь, мы всем помогаем.

— Чем — мне — помочь? — монотонно произнесла нищенка.

Словно ветер пронесся вдоль берега моря. Пронесся — и стих. И опять наступила тишина.

Блондинка потянула за подол ветхого платья старой женщины. Потом взяла ее за руку и стала разглядывать ладонь.

— Никуда не годится, — решительно заявила она. — Вот он, переломный момент!

Нищенка ничего не поняла. Печальная улыбка осветила ее лицо, покрытое морщинами.

— Да, дела-а… — подхватила темноволосая «птичка». — Что делать-то будем?

Они немного помолчали. Старуха тоже ничего не говорила. Она не удивлялась тому, о чем говорили эти красотки. Да и помощи-то ей никакой не нужно было. Усталость сковывала тело.

— Ладно, давай по порядку! — наконец, изрекла беловолосая. — Во всем виновата яма, верно?

Женщина вздрогнула.

— Что, неприятно вспоминать?

Бедная нищенка вдруг сделала несколько резких движений в обратную сторону, пытаясь уйти от девиц. Но те схватили ее за руки и стали удерживать силой.

— Да ты не бойся, не бойся нас, мы поможем, все проблемы решим, сейчас, сразу, — забормотали девицы. Стриженая вдруг вытащила из кармана небольшое зеркальце на длинной ручке и, протянув старухе, велела посмотреться в него.

Та нехотя подчинилась, и тут же ахнула от изумления. По ту сторону зеркала на нее глядела симпатичная молодая женщина. Никаких морщин, никакого шрама на лице.

— Вот видишь, вот видишь, — затараторила блондинка. — А это только подумала! Смотри, какие перемены.

— Надо, чтобы ты не только подумала, но и сказала: «Ямы не было!» Всего-то ничего, пустяки?

— И что тогда? — прошептала нищенка.

— Тогда ты станешь такой вот, как там. В зеркале, то есть.

— Что, просто сказать? — ошарашено спросила старая женщина.

— Да: и сказать, и подумать. Мысль, воплощенная в слово. Это сила, как-никак! А уж остальное — наша забота…

Краешек солнца все дальше уходил за горизонт. По воде потянулись кроваво-алые пятна.

— Скоро станет холодно, — невпопад прошептала нищенка.

***

— Эй, Машенька, беги домой. Скорей! Скоро станет холодно. Смотри, какой снег!

Мать выглянула из окна и стала кликать своего ребёнка — шуструю девочку, катавшуюся во дворе с ледяной горки. На девчонке была потертая шубейка и мальчишечья шапка-ушанка, наползавшая на лоб. Ребёнок разгорячился, увлекшись игрой, и уговоры матери не подействовали.

— Кушать, кушать! — прокричала она тогда. Тут же непослушное существо, скатившись напоследок на животе, прихватило свою дощечку — ледянку, заменявшую саночки. Девочка, наконец, прибежала домой.

За столом уже сидели другие дети: две сестрички, Катя и Алёнка, одна младше на год, другая тремя годами старше. Самого маленького, Ванятку, еще не научившегося ходить, мама держала на руках…

***

— Если б они тогда не стали разбегаться в разные стороны, — многозначительно изрекла брюнетка.

— То, может, и в голову бы не пришло — вот так вот, сразу, всех вместе в ту яму, — подхватила светловолосая. — И последнего-то, последнего-то зачем?

Нищенка очнулась от воспоминаний. Она задрожала, услышав слова «птичек».

— Зачем вы… — начала она фразу.

— Что, больно делаем? Зачем больно? Чтобы помочь! Сказали уже.

— Отпустите меня, — робко попросила нищенка.

— Отпустим, отпустим, а как же! Только давай сначала кое-что проясним.

Девицы переглянулись.

— С ними всегда тяжело, это понятно. Особенно, когда их много. Пеленки стирай, орут по ночам, а ведь тебе еще и работать. Ну и почему, скажи, о себе-то не подумала?

Брюнетка кивнула головой, продолжая беседу:

— Да, о себе, о себе, о ком же еще! Во что превращалась с этими… детёнышами? Твой-то что, зря стал из дома уходить? Сама виновата.

Нищенка остолбенела. Ей говорили правду, сущую правду, но с каким-то привкусом глубокой горечи… а, может, даже и гнусной была эта правда.

— Что же я могла поделать? — пробормотала она.

— Как что? Для себя бы жила! Вот последнего-то зачем оставила? Почему в детдом не сдала, дефективного своего? Говорили тебе, говорили!

— Он… солнечный, — прошептала старая женщина, внимая, скорее, своим воспоминаниям, нежели злому карканью «птичек».

— «Был» — ты хотела сказать? В прошлом…

Они что-то ещё несли, не в меру гадкое. Но нищенка их почти не слушала.

***

— Он не придёт ни сегодня, ни завтра.

Свекровь неторопливо расставляла тарелки. — Понимаешь, он ведь ещё молодой. Ещё пожить для себя не успел.

— Чем же я виновата? — спросила бедная мать. Рыдания подступали к горлу. Но усилием воли она попыталась не дать слезам выхода.

— Тяжело ему! Кормить, поить, пелёнки…

— Стираю я. Работаю тоже.

— Ну, это само собой. А висят везде? Какому мужику понравится?

— Он… насовсем? — спросила мать.

— А кто ж его знает? Да мне жаль тебя, Люська, чес-слово, жаль. Но и о нём-то подумай!

Машенька уже крепко спала. Катюша с Алёнкой внезапно проснулись от громких слов бабушки и сонно таращили глазки.

— «Кыш-кыш, ходит мышь», — стала зашикивать их мама. «Хоть бы Ванятка с Маней не проснулись!» — подумала она с беспокойством.

— Ма, почитай еще!

«Тук-тук,

Ходит жук.

Бом-бом,

Ходит гном.

Кыш-кыш,

Ходит мышь.

Спи малыш!

Спи, малыш…»

Мама сочиняла на ходу какие-то наивные стишки, напоминавшие колыбельную. Дети воспринимали, скорее, не смысл их, а мягкий ритм и долгую, протяжную «Шшшь…», сразу навевавшую сон. Вскоре они снова уснули, и наступила тишина. Свекровь, наконец, ушла в свою комнату. И тогда мать, не раздеваясь, кинулась на кушетку и разрыдалась, зажимая руками рот.

А наутро весёлый солнечный лучик пробился через дырку в занавеске и скользнул по лицу. Она проснулась. В струйке света, переливаясь радужными цветами, плавали пылинки. Это было так красиво, просто сказочно! На какой-то миг маме показалось, что она находится не здесь, а на другой планете, где нет ни горя, ни бед, а только покой и утренняя тишина. Словно это утро всегда было и всегда будет. А затем лучик остановился на лице маленького Ванятки. И тот вдруг стал улыбаться во сне…

***

— Ванятка… солнечный, — тихо повторила старая женщина.

— Вспомни: они били тебя по лицу, когда он рождался. А ты даже и слова-то не могла сказать. Потом простыни грязные, халат, рубаха — всё в крови. Пыль, хлорка, тараканы. И вонь, вонь, вонь…

Девицы разошлись не на шутку. Говорили одна за другой. Словно вся прошедшая жизнь этой нищенки лежала перед ними, как раскрытая книга. Или как кинолента.

— Да и не стоило таких усилий, знаешь ли! Ведь Ванятка-то твой (девицы усмехнулись), сама знаешь, сколько времени не говорил. Наверно, дефективным родился. Впрочем, узнать-то ты уже и не узнаешь…

***

— Мам, а почему Ванятка не говорит?

— Не знаю, детка! — Мама печально вздохнула, переворачивая блин на сковородке. — Но ведь он всё понимает, верно, малыш?

Мальчик, сидящий за столом, крепко держал в руке ложку. Он мягко и немного виновато улыбнулся сестре.

— Четвертый год уже. Как в школу-то пойдет? — ехидно изрекла свекровь. — Говорили ведь тебе, говорили. Пока не поздно, сдай его в детский дом. С такой оравой живём, да ещё и…

Она махнула рукой, не докончив фразу. «Я виновата, — сказала про себя мама. — Во всём. И в том, что родила этих детей, и что живу на белом свете, и даже в том, что над плитой опять висит тряпка или чей-то носок, убрать не успела, а еще селёдку не нарезала Антону, а тот опять злой придёт и будет просто орать, в открытую: „Чтоб ты сдохла…“ Гос-споди! Зачем эти мысли? Зачем они летают?»

— Ты хоть тряпку бы убрала! Грязнуля…

«Ну вот, началось. Лучше, наверно, умереть».

Но маме не довелось погрузиться в свои печальные мысли. Потому что вдруг истошно закричала младшая, Алёнка, а за ней — и две её сестрички. Чуть позже к детскому крику присоединились причитания свекрови: «Ах ты, смерть моя прилетела…»

Не кричал только Ванятка. Он сидел за столом, по-прежнему крепко сжимая в руке ложку, и широко раскрытыми глазами смотрел на гигантскую осу, даже, скорее, шершня, который залетел в дом через открытую форточку и теперь описывал круги под потолком, прямо над детскими головами.

Словно всё зло, окружавшее маму, воплотилось в этом опасном насекомом. Еда на столе привлекала его. Возможно, что, покружив над столом, оно просто село бы на тарелку с блинами. Но дети, не на шутку испугавшись, стали махать руками и визжать от страха. И мама шикнула на ребят, велев им не шевелиться. Дети замерли возле стола. Что до свекрови, та буквально вжалась в стену. На некоторое время наступила тишина. Только зловещее гудение на очень низких тонах было слышно всё отчётливее: насекомое опускалось ниже и ниже, по-прежнему описывая круги над столом. Звук казался торжеством воплощенного зла. И вдруг…

— Мам?..

Она повернулась на звук. Ванятка звал маму, он нуждался в помощи. Ее немой, убогий Ванятка… заговорил! Сейчас огромное насекомое ужалит мальчика, вот оно уже витает прямо над его головой. Ну, хватит!

Мама быстро скрутила газету — первое, что попалось под руки.

— На, получай!

Шершень, сбитый на лету, грузно шлепнулся прямо в розетку с вареньем. Мать тут же быстро накрыла её блюдцем и вынесла в коридор. Потом вернулась и обняла детей.

— У-ле-тел! — произнес по слогам мальчик. Он слегка заикался, но говорил вполне внятно.

— Мамочка, мы победили! Это была наша смерть, ты победила смерть! — радостно закричала Алёнка.

А свекровь с тех пор больше уже не ворчала на маму, и даже стала заступаться за неё, если Антон, вернувшись с работы пьяным, слишком сильно начинал буянить.

***

— Вспомнила? — скрипучим голосом спросила брюнетка. — Осталось тебе и самое последнее вспомнить. Ты готова?

Нищенка ошарашено молчала.

— Война началась. Вы ведь не ожидали, что будет война? Ну, признайся! «Если завтра война, если завтра в поход…» А на самом-то деле кто в это верил?.. Вот так вот, внезапно. Бомбёжка. Вам казалось, что шарики какие-то с неба падают и лопаются. Как мыльные пузыри. Но вы побежали. О, чувство опасности всегда сидело у тебя в голове! Это ведь было похуже того шершня, верно?

— Я…

— Опять оправдываешься? Зачем? Давай начистоту. Ты просто столкнула их всех в одну яму. Небольшую такую, но достаточно глубокую, чтобы сразу не выбрались. А то от страха они врассыпную… И Ванятку, того буквально за ногу поймала. Он бежать, а ты его — раз! — и к сестричкам. Саму-то что задержало прыгнуть? Ага, игрушку вижу. Медведя с одним оторванным ухом, плюшевого. Ваняткину радость. Два-три шага в сторону от ямы. Взяла медведя, и… Вот тут-то и встряхнуло! Земля задрожала, в лицо песок, осколки, камни острые — эко разнесло, аж кожа повисла, а кровища-то, кровища! Но ты кое-как подползла, зажимая рану, к краю той ямы. Нет, нельзя заглядывать вниз. И кричать так тоже не надо.

А медведя чего на память себе не взяла? Плюшевого-то того? Эх, жизнь, житуха! Вот тебе и «победившая смерть». Хотела спасти, а получилось наоборот. Чушь, одним словом, вырисовывается. Что дальше смотреть будем?

Нищенка молча сидела на земле.

— Да, успокойся ты! Это была последняя боль. Больше боли не будет.

Девицы говорили, радостно перебивая друг друга.

— Уж как мы поможем, мы всем помогаем…

— Гадость, — вдруг сказала нищенка.

— Да, гадость. Согласны. Вся твоя жизнь — сплошная гадость. Круги крови, грязи и унижений. И так без конца.

После войны сюда подалась, к матери. А та — что? Тоже всех схоронила. И пить начала по-чёрному. Нужна ты ей! Да и работать-то тебе где? Чуть выберешься куда — в слезы: всё яму вспоминаешь… Зато Антончик-то твой ни разу не вспомнил! Хорошо ему живётся, бывшему твоему. Хоть бы слезинку утёр! Вот и нет, вот и не надо. И ты постепенно дошла до ручки. Бутылки собираешь по вечерам. Тряпки всякие. Мать бы не пила, может, и питались бы нормально. Смотреть на тебя противно: кожа да кости.

— Уходите, — прошептала нищенка.

— Вот так вот, сразу? Зачем? Наберись терпения! Самое интересное ещё впереди.

Брюнетка вдруг дотронулась до больной ноги старухи.

— Встань!

Та, нехотя, повиновалась. Наверно, чтобы самой уйти поскорее. Сделав несколько шагов прочь от говорливых девиц, она вдруг осознала, что произошло чудо. Невероятная легкость, никакой хромоты! Она в изумлении остановилась.

— Как вы это сделали?!

«Птички» усмехнулись и пожали плечами.

— То ли мы еще можем!

— А — что — вы — можете — ещё?.. — вдруг робко и с надеждой в голосе спросила нищенка.

— А чего ты хочешь? Ну, понятно, время вспять мы не повернём. Не в наших силах это сделать. Но вот боль — боль твою мы снимем без труда.

— Как? — прошептала старуха.

— Да очень просто. Ты ведь можешь стать одной из нас. Ну, то есть, как мы: молодой, красивой, и всё такое.

— У меня снова болит нога, — сказала старая женщина. Действительно, чудо продлилось недолго. Забыв о своей хромоте, она сделала резкий шаг и, охнув, оступилась.

— Давай присядем!

Обе подруги по-птичьи закивали головами, приглашая старуху снова сесть на песок, еще не остывший от дневного тепла.

— Сначала осознай одно: вся твоя жизнь — сплошная грязь, мерзость, цепь неудач, трагедий и болезней. Разве не так?

Нищенка слушала незнакомок. Она подперла рукой голову и слегка покачивалась в такт словам, будто это был речитатив или странная, дикая песня.

— Круги, круги, круги… Из них сплетается никому не нужная цепочка. Потом она снова рассыпается на звенья, и ты уже мёртвая. Знаешь, дети выросли бы и забыли про тебя. Не льсти себя надеждой. Сколько старух одиноких по земле бродит, неужто не видела?

— Что же мне надо делать? — вдруг спросила нищенка.

Девицы обрадовались перемене настроения старухи, но попытались скрыть своё внутреннее торжество. Лица их оставались серьёзными и сосредоточенными.

— А танцуй!

Они прикоснулись к несчастной, и та вмиг преобразилась: никакой хромоты, никакого шрама на лице. Мягкие светло-каштановые волосы. Дерзкое красное, почти флуоресцентное платье чуть ниже колен. Тонкие стройные ноги. Туфельки-балетки словно приглашали к танцу столь внезапно изменившую свой облик старую женщину. Или не старую, а просто слишком рано постаревшую от чрезмерных страданий?

— «Не было никакой ямы!» Скажи: «Не было ямы!»

— Не — бы-ло… — начала нищенка.

— И танцуй, ну!

Одна из девиц сделала неуловимый знак рукой. Тотчас полилась мелодичная музыка.

— Не думай больше ни о чём, просто танцуй! Тебе уже легко, а скоро станет ещё легче. Нет боли, страданий, нет ни старости, ни дурных воспоминаний, нет ничего, что мешало бы тебе жить нормальной и достойной жизнью!

— Нет… — как эхо, повторила нищенка, заворожённая словами «птичек». Она с изумлением разглядывала свои руки, касалась локонов, накручивая их на палец.

— Это ты, ты, — усмехнувшись, закивали подруги. — Теперь тебе уже не надо ни о чем никого просить, ни перед кем не оправдываться, или унижаться. Ты будешь сама выбирать себе мужчин, когда захочешь. И бросать их, если кто надоест. Красота и бессмертие — вот тебе всё это, просто так, за ничего, бесплатно. Как подарочек, а? Нравится?

Нищенка кивнула. Она вдруг подхватила подол платья и закружилась в танце. Глаза её ожили и наполнились внутренней радостью.

— Хочешь оставаться такой навсегда? Никогда не стареть? Не испытывать ни боли, ни страданий? Хочешь???

— Да! — воскликнула нищенка.

— Ещё раз повтори.

— Да, да, да!

— Тогда, взамен, скажи нам то, о чем мы просим вот уже битых полчаса. Что ямы не было.

А женщина плясала, почти не касаясь земли, и наслаждалась удивительной легкостью своего тела, радуясь тому, что ничего не болит, ничто больше не тревожит и не беспокоит её.

И вот в тот самый момент, когда она открыла, было, рот, чтобы сказать о яме, а, точнее, навсегда отречься от самых тяжелых и страшных воспоминаний, равно как и от всей своей прошедшей никчёмной жизни, — на тёмно-синем, подёрнутом закатной дымкой, небе внезапно появились силуэты детей. Их было четверо: три девочки стояли рядом, крепко держа друг дружку за руки, и мальчик с игрушечным медведем в руках. Он стоял чуть поодаль от остальных детей. Все они смотрели на женщину в красном, которая не видела их и самозабвенно танцевала на берегу моря.

— Отрекись, — заторопили её девицы. — Быстрее. Иначе волшебство прекратится, и ты снова станешь безобразной старухой. На сей раз навсегда.

Но женщину словно что-то задерживало произнести заветные слова. Девицы нахмурили брови.

— Завтра утром, — прохрипела одна из подруг, — сюда придут двое: старик и мальчик. Они должны будут пройти берегом километра два, вдоль пляжа — до самого пирса. Мальчишка первым наткнется на безобразную мертвую старуху, у которой чайки уже успеют выклевать глаза. Он закричит от ужаса и омерзения. Старик, проходя мимо, что-то шепнет о падали. Дыхнёт похмельной гарью. Потом ещё полежишь на солнышке. Распухнешь немного. Потом закопают… Эй, ты что, оглохла?

— Я не хочу прежнего. Ничего прежнего не хочу! Боли, крови, мук… Не хочу-у-у-у!

А дети смотрели с небес на женщину в красном. Девочки что-то отчаянно кричали, обращаясь к ней. Но она не слышала. И музыка лилась громче, и девицы наперебой говорили все новые и новые гадости, но, в общем-то, по делу.

— Не было ямы, — наконец, изрекла преображенная нищенка, словно примеряя на себя эти слова — как примеряют новую одежду. Тотчас силуэты детей исчезли, и небесная гладь сохранила только легкое облачко на том месте, где они стояли. Впрочем, и оно быстро рассеялось. Но вдруг, напоследок, сквозь дивные чарующие аккорды вечерней мелодии прорвался тоненький детский голосок. Звук, абсолютно нелепый, абсурдный и совершенно не вписывавшийся в эту музыку. Но он прозвучал и, состоявшись в пространстве и во времени, коснулся сознания танцующей женщины. Коснулся — и словно разорвал собою Вселенную.

— Мам?..

Она вдруг остановилась.

— Ванятка? Девочки!

Женщина посмотрела на небо — туда, откуда донесся голос. Небо было пустым. Но она, ни в чём уже не сомневаясь, тотчас устремилась навстречу этому звуку. Ибо душа её, отделившись от тела, больше не испытывала притяжения земли…

***

— От дура-то! Ну, дура, ну, дура! — проскрипела в сердцах блондинка.

— Почти, дрянь такая, в руках была, — кивнула её подруга.

— Да-а… Хозяин будет недоволен.

— Ещё как недоволен! Ладно, чего там! Промахнулись… Кого-нибудь другого найдём. Давай, полетели, а?

Девицы внезапно стали уменьшаться в размерах. Вместо стоп у них опять появились кривые перепончатые лапки. Головы вытянулись и преобразились в птичьи. А тела в одночасье облеклись чёрными и серыми перьями.

Важно переваливаясь на толстых лапках, подруги что-то крякнули друг дружке и вдруг, сорвавшись с места, устремились в сторону моря, уже успевшего потемнеть и покрыться всполохами последних лучей заката. Вскоре две чёрные точки стали почти не видны на небосводе. А потом и исчезли вовсе.

***

Лёгкие волны, перекатываясь одна за другой, несли хлопья морской пены и, оставляя её на берегу, с весёлым шипением отступали назад. Море слегка шумело, чайки кричали тревожно. Но солнышко уже вставало, туман рассеивался, и все вокруг предвещало наступление нового летнего дня.

Два путника, старик и мальчишка, брели вдоль берега моря по направлению к пирсу. Мальчик то и дело забегал вперёд, поднимал с земли разноцветную гальку и, весело хохоча, кидал её в море. Ботинки его давно промокли, но он не снимал их с ног, так как опасался, что ему попадёт от деда.

Старик шёл степенно, щурясь от первых ярких лучей солнца. Он хотел бы и сам побегать, как внучок, но ведь кто-то должен быть в этом мире солидным и серьёзным! А то и чайки галдят наперебой, и море убрано, как невеста в ажурных кружевах пены, и яркие блики солнца играют на мокрых прибрежных камнях. В общем, кроме него, старика, всё вокруг такое несерьезное, легкомысленное! Ох, что делал бы мир, не будь в нем таких, как он…

Пока пожилой человек размышлял подобным образом, мальчишка успел забежать далеко вперёд. Он, видимо, нашёл что-то на берегу, остановился и стал звать дедушку. Тот, удивляясь, заторопился и вскоре увидел большое белое пятно на золотистом песке. Птица? Такая огромная?

— Деда, я Ангела нашёл! — закричал мальчишка. — Тут спит Ангел.

— Тише, дурак! Какой такой Ангел?

Он подошёл совсем близко. На песке лежало тело молодой женщины, очень красивой. Светло-каштановые волосы рассыпались по плечам. Она была одета в длинное, переливающееся перламутром, платье.

Сначала дед удивился одежде: такой ткани он никогда в жизни не видел. Потом кинул пристальный взгляд на неподвижно лежавшую прекрасную женщину.

— Деда? Она спит? А почему с открытыми глазами?

«Какая красивая… — прошептал про себя старик. — И откуда только взялась здесь?»

— Она не спит, — ответил старик. — Она смотрит в небо…

Он печально вздохнул, перекрестился и снял шляпу.

Первая публикация — в газете «Вера Эском», 2015

рисунок Марии Хромовой

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: