Ахилла

Храм у отца Леонида был маленький — даже не храм, а так, железный вагончик. Поэтому не заметить нового посетителя было невозможно.

Старик сидел на деревянном сундуке, который служил одновременно и лавочкой для прихожан, и хранилищем приходского барахла. Одет старик был неприметно, но чистенько: старый пиджачок, брюки годов семидесятых, в руках красная бейсболка «Чикаго Буллз», которую он чинно придерживал на коленях, — сразу было видно, что дедушка из интеллигентов. Его слезящиеся глаза смотрели куда-то сквозь иконостас, а к губам прилипла виноватая, привычная за долгие годы, застенчивая улыбка.

Когда молодой настоятель вошел в храм и стал прикладываться к иконе на аналое, старик попытался вскочить, хотя ему это далось с трудом, он прижал бейсболку к груди, как шляпу, и сделал светский полупоклон, еще более смущаясь и виноватясь. Уши у старика были большие, мясистые, из них торчали пучки рыже-стальных волос, такая же буйная поросль торчала из характерного носа.

Отец Леонид стариков уважал, поэтому тоже приветливо улыбнулся, поздоровался и спросил:

— Вы что-то хотели? Меня ждете?

Старик обрадовался, увидев, что к нему ласково обратились:

— Нет-нет! — мягко пришептывая, заспешил он. — Я просто… Я просто мимо шел, увидел, что тут церковь, вот, решил зайти, посмотреть, посидеть… Можно? Я не мешаю?

— Ну что вы, — еще более добродушно сказал отец Леонид, — конечно, нет. Каждый может прийти в храм и посидеть.

— Просто дело в том, — старик стал мять бейсболку и крепче прижал ее к груди, — некрещеный я, да и в Бога не верю: может, таким нельзя в храм заходить?

— Можно, можно, — поспешил успокоить его священник.

— Это хорошо! Спасибо вам! — дедушка схватил отца Леонида за руку своими большими, поросшими седыми волосками и испещренными старческими пятнами, прожилками и вздутыми венами, руками. — Я очень рад, что вас увидел! Вы знаете… мне просто не с кем поговорить. Совсем не с кем. А тут, в храме, мне так хорошо, да еще вот вы со мной разговариваете… Можно я буду приходить иногда?

— Да, конечно! Приходите, как захотите, …ээ, вас как, простите, зовут?

— Иван Соломонович я — да, я старый еврей! Очень старый, — старик хитренько прищурился, будто собирался сказать ужасную непристойность: — Мне уже 87 лет!

— Ну и отлично, и приходите, — опять улыбнулся отец Леонид. — У нас, кстати, и библиотека есть — вон, в углу шкафы стоят, можете записаться, книги брать.

Иван Соломонович ахнул:

— Библиотека? Книги?! Да вы что? Ох, какая радость! У меня тоже дома есть библиотека, о-очень много книг, я их все читаю. А вот послушайте! — он приосанился, сжал бейсболку, как Маяковский, и с чувством продекламировал:

Вечер нежный. Сумрак важный.

Гул за гулом. Вал за валом.

И в лицо нам ветер влажный

Бьет соленым покрывалом.

Все погасло. Все смешалось.

Волны берегом хмелели.

В нас вошла слепая радость —

И сердца отяжелели.

Оглушил нас хаос темный,

Одурманил воздух пьяный,

Убаюкал хор огромный:

Флейты, лютни и тимпаны…

— А? Как? — старик улыбнулся уже гораздо смелее, как старому приятелю. — Я много стихов знаю, очень много. Ну, тогда я, с вашего позволения, запишусь в библиотеку, а девочка ваша в лавочке пусть мне посоветует, да?

***

В следующий раз отец Леонид встретил Ивана Соломоновича через пару месяцев. Только теперь он собирался уходить, а старик заходил в храм, неся под мышкой книгу и неизменную красную бейсболку. Любитель поэзии так и засиял:

— Батюшка! Как я рад! А я вашу книгу прочитал, вы знаете!

— Очень рад, Иван Соломонович! — отец Леонид поправил на плече ремень своей походной сумки, показывая, что он уже уходит.

— Да, да, — понял старик и нежно коснулся плеча собеседника. — Да, жизнь, молодость, надо спешить… Но вы вот послушайте:

И в зле добро, и в добром злоба,

Но нет ни добрых, нет ни злых,

И правы все, и правы оба,—

И правоту поет мой стих.

И нет ни шведа, ни японца.

Есть всюду только человек,

Который под недужьем солнца

Живет свой жалкий полувек.

Он удовлетворенно тряхнул головой:

— Идите, идите, а я пока вот с девочкой побеседую, книжечки выберем… Спасибо вам! — старик поклонился и пропустил священника к двери.

***

Прошло еще пару месяцев, и вновь встреча как в первый раз: Иван Соломонович с кепкой в руках на сундуке, а отец Леонид пришел на всенощную. Старик поманил его рукой, предлагая присесть рядом.

— Вот как так, скажите мне, — глядя куда-то в пустоту, начал старик. — Столько лет живу, жена была — умерла, да, давно уж. Дети, внуки — правнуки! Я живу с сыном, невесткой, с внуком — внук уже парень большой, студент, да. Вот только почему я не могу с ними поговорить?.. — голос старика горестно дрогнул. — Почему? У них своя жизнь, я понимаю. Но я пытаюсь с сыном поговорить, а он отмахивается — и в телевизор. Зову внука: «Давай я тебе книгу почитаю. Давай расскажу интересное, о жизни», — отмахивается: «Отстань». А сам в компьютер свой или гулять. Нет, я все понимаю, но хоть иногда можно поговорить?.. Просто поговорить…

Старик помолчал, глаза с пожелтевшими белками помутнели от наплывающей влаги.

— А вот приду сюда, поговорю с вами, с девочками в лавочке — и мне веселей. А домой не хочется возвращаться… А может, вы ко мне придете? — вдруг с надеждой спросил он. — Библиотеку посмотрите, там много интересных книг, старинных даже.

— Ладно, — кивнул отец Леонид. — Как-нибудь обязательно зайду.

— Да-да, — обрадовался старик, — как-нибудь. Вы мне только позвоните, что придете, номер телефона записан в моей карточке библиотечной.

— Обязательно, Иван Соломонович!

***

Прошло еще месяца три. Был теплый летний вечер, канун большого церковного праздника. Началась всенощная. Где-то в середине службы отец Леонид заметил, что Иван Соломонович сидит на табуретке у самого выхода, голову откинув к стенке, в руках какой-то пакет. Сидит и что-то бормочет, вздыхает, шуршит пакетом. Обычно отец Леонид сразу же раздражался на тех, кто приходит в храм шуршать пакетом, делал резкое замечание, но дедушка был ему симпатичен, поэтому он ничего не сказал.

Прошел полиелей, началась самая скучная часть: чтение канона. В это время отец Леонид услышал глухие размеренные непонятные звуки: бум, бум, бум. Как будто кто-то ударял чем-то тяжелым по железу. Сначала ему показалось, что звук идет откуда-то издалека, но потом его больная спина подсказала, что вибрация идет по стенам храма. Он вышел из боковой двери алтаря и кивнул работнице лавки в сторону выхода: мол, проверьте, что там.

Та вернулась через пару секунд:

— Там этот дедушка, который сидел у входа, — прошептала она отцу Леониду на ухо. — Он сидит на земле у стенки храма и бьется головой о стенку.

Отец Леонид нахмурился, поколебался и сам пошел к выходу, не снимая фелони. Иван Соломонович сидел на пыльной земле, прижавшись спиной к металлической стенке храма, и мерно бил затылком, при этом всхлипывая и приговаривая:

— Не хочу!.. Я не хочу! Не хочу жить!.. — в руках он продолжал комкать целлофановый кулек, глаза у него были закрыты как в трансе. И отца Леонида торкнуло: он подбежал к старику и схватил того за руки: кулек был весь темно-красным внутри, в пальцах у старика было зажато лезвие, а на обоих запястьях были неглубокие свежие разрезы, из которых сочилась кровь.

Работница лавки, любопытная тетушка, охнула, увидев это зрелище.

— Срочно несите аптечку! — скомандовал отец Леонид. — Надо кровь остановить, забинтовать!

Служба в храме прервалась, выскочили еще несколько прихожан на помощь.

— Надо его родных вызвать! — подсказала певчая. — Но как?..

— Телефон! — вспомнил священник. — Он же записан в библиотеку! У него в карточке записан домашний телефон — звоните его сыну!

В то же время отец Леонид пытался разжимать пальцы старику, чтобы забрать лезвие. Тот отчаянно сопротивлялся, не открывая глаз:

— Нет, нет!! Не отдам! Я не хочу жить! Я не могу больше так жить! Я устал жить! — старик рыдал, выдирая руки и все крепче сжимая в пальцах лезвие. — Я не могу больше! Простите меня, старого идиота, простите! — пачкая себя кровью и отпихивая руку священника, продолжал Иван Соломонович борьбу за смерть. — Я вам всем службу испортил! Я даже вены не смог правильно порезать, старый я дурак! Я и кулек специально взял, чтобы не испачкать вам кровью тут! Простите меня, но я хочу умереть!

Он безутешно рыдал, а отец Леонид сидел с ним рядом и гладил его по плечу одной рукой, а другой придерживал сжатый кулак старика, чтобы тот не натворил бед лезвием. Пальцы старика тоже были изрезаны. Лавочница принесла бинты и, кое-как пристроившись, забинтовала страшные запястья.

Минут двадцать прошло в попытках уговорить старика расстаться с лезвием. Тот открыл глаза, немного успокоился, но лезвие не отдавал. И тут старик глянул в сторону, глаза его расширились от испуга: там стоял мужчина лет шестидесяти, хмуро глядя на него. Потом мужчина подошел, протянул руку:

— Все, хватит! Давай сюда бритву! Хватит устраивать концерт!

Иван Соломонович безропотно протянул лезвие, сжался, виновато моргая на сына:

— Я ничего… Я сейчас…

Сын твердо взял старика за плечо, встряхнул, поднял и быстро повел к машине. Старик смиренно семенил рядом, не оглядываясь.

— Извините нас, — буркнул мужчина, садясь в машину. — Спасибо, что позвонили.

***

Больше отец Леонид не видел старика. И должна быть какая-то мораль в рассказе, но морали никакой нет. Лишь тягостное чувство вины, занозы глубоко в душе из-за того, что так и не позвонил, не пришел в гости, не послушал стихов… А старик, наверняка, уже умер.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: