Ахилла

Журналистские были и небыли

Горбачев, перестройка, гласность, митинги… В России очередная революция… Злой и голодный народ… В нашем магазине на улице имени Октябрьской революции свободно можно было купить только аджику и горчицу. Все остальное — по талонам. Простыни талонов на всё: от крупы и водки до постельного белья и носков. У меня совсем недавно родилась дочь, и я разбился в поисках детского питания. Да что там я, теща — заведующая аптекой — со своими связями не могла его достать.

И вот в это смутно-голодное время как-то к жене пришли подруги. Ирина и Ольга с ней учились на одном курсе. Лет им по 27-29. Обе не замужем. Но Ольга уже разведена и сын есть. Ирина — феминистка, вроде как, в долгом поиске.

Ленка смущенно стала накрывать на стол. «Не парься…» — остановила её Ирина. Из прихожей принесла оставленный там большой пакет. Небрежно стала выкладывать содержимое. Сыр, ветчина, красная рыба, две баночки икры красной… Что-то еще. И.. две бутылки вина (красное и белое), кажется, итальянское. Мы изумленно смотрели на Ирку.

— Ого! Откуда такое богачество? — не выдержав, спросил я. — Неужто твой English так кормит? Или гуманитарная помощь подоспела твоему инязу от загнивающего запада? (Ирина работала на кафедре английского, знала итальянский.)

— Брось ты, кому нужен наш убогий вуз. Я уже четыре месяца, как оттуда ушла. Мы нынче люди, можно сказать, духовные… я одной ногой, не знаю, правда, какой, в веру пришла.

— Это как? — спросила Ленка.

— А всё просто, в епархии я работаю у САМОГО (интонационно выделила она это слово) митрополита нашего Кирилла. Переводчицей. Немцы, канадцы и прочие шведы по линии православной церкви зарубежной приезжают часто. Ну… вот отец Василий, знакомый брата, и предложил мне. Жалование — не ассистента кафедры, и… все остальные льготы, премии и преференции, так сказать… Это, — кивнула она на деликатесы, — и есть преференции.

Мы часа два просидели за вином и отменной заморской закуской. Говорили, конечно, о Горбачеве, перестройке, нехватке денег, носков, лекарств для стареющих и больных родителей, и вообще о том, как дальше жить…

Когда в прихожей уже прощались, Ирина вдруг обратилась ко мне:

— Что ты там говорил про тещу… Про дачу, яблоки, сливы… Сахар нужен?

— Ну да… с сахаром напряжёнка… Пропадает всё, — промямлил я.

Она вынула из сумки блокнотик, ручку. Что-то быстро записала.

— Вот, держи… Это телефон отца Василия. Позвони, скажи, что от меня. Ну и представься официально. Мол, журналист, пишу о вере, о храмах… Ты ж писал, помню, много…

Иркин листок с телефоном не известного мне отца Василия валялся у меня в рабочих бумагах дня четыре. Как-то, улучив момент, когда в кабинете никого не было, я набрал номер. На все мои невнятно-уничижительные пояснения, кто я, что я и зачем, на том конце просто ответили: приезжайте. На следующий день, сразу после утренней летучки, я отловил редакционного водителя Толика. Сразу поняв, что можно без проблем (хоть и за деньги) заполучить мешок сахара, Толик, конечно, согласился.

На соборный двор мы заехали часа в четыре дня. Я вышел из машины и догнал неспешно идущую в сторону собора монашку. Извинившись, спросил, где найти отца Василия. Она показал на крыльцо одного из епархиальных белых зданий. Я было двинулся туда. Но в это время на крыльцо вышел здоровенный чернобородый священник. По описаниям Ирины, это и был отец Василий. Я представился, начал что-то говорить, как вдруг понял: отец Василий меня не слушает и куда-то смотрит поверх моей головы. Я оглянулся. Никого, кроме толиковой «Волги».

— А что это за машина такая? — вдруг спросил отец Василий с явным украинско-молдавским акцентом. Я тут же понял, что его очень смутил номер «Волги» — 007. Объяснил, что мы из редакции и никакого отношения к обкому партии не имеем, а «Волга» только приписана к высокому партийному гаражу.

— Ну это уже другое дело… заезжайте за собор к четвертому складу, — показал рукой отец Василий.

Достав откуда-то из-под рясы огромную связку ключей, эконом открыл большой амбарный замок и вошел в склад первым. Я двинулся за ним и чуть ли не уперся в блестящий бампер огромного автомобиля. Это был «Мерседес». Оранжевого цвета! Никогда в жизни такого цвета машины я не видел. Не видел и позже. Но тут же меня переклинило другое. На полках большущего склада я увидел изобилие! Толик у меня за спиной даже нервно засопел, закашлялся. Видно, дыхание перехватило. Здесь было всё! Или почти всё, если брать в расчет то, что было в магазинах тогдашнего Смоленска. Мы с Толиком загрузили в «Волгу» три мешка сахара, и тут я осмелел, обнаглел и пошел, как говорится, ва-банк.

— Отец Василий, а может, что из детского питания у вас есть, а то… это… дочка родилась недавно… — начал я.

— У нас всё есть, как не быть, — спокойно и достойно ответствовал священник-эконом. Или эконом-священник. Он прошел к соседнему складу, кажется, пятому. Так же спокойно и уверенно открыл замок. Щелкнул выключателем. Слева в дальнем углу склада урчал компрессор двух контейнеров-холодильников. На полках было не меньшее изобилие, чем в предыдущем складе. Отец Василий подвел меня к одному из стеллажей и выдвинул на свет упаковку с бело-голубой картинкой-этикеткой, красивым малышом и надписью «NAN».

— Всю возьмешь? — спросил он.

— У меня, наверное, денег не хватит, — замялся я.

— Бери. Потом как-нибудь рассчитаешься.

А Толик в это время с противоположного стеллажа метал себе в большой пакет банки рыбных, мясных и овощных консервов, пачки и упаковки печенья и спагетти, бутылки оливкового масла и еще что-то, и еще что-то…

Мы рассчитались с епархиальным экономом Василием по полной, оставив все наличные деньги.

Когда выезжали из арочных ворот соборного двора, заморосил серый дождь. Настроение стало еще более муторным при виде нищих, стоящих и сидящих под дождем у этих святых ворот. Детское питание для дочки, сахар для тещи, три блока сигарет «Винстон» для себя… Счастье-то какое привалило! Блин! Но жить почему-то не очень хотелось. Так жить…

Через пару недель по просьбе, а скорее всего, с подачи все того же отца Василия я временно, на четыре месяца, стал редактором газеты Смоленской епархии «Народное слово». Раз в неделю я приходил на соборный двор в кабинет, так называемую келью, протоиерея Михаила, отвечавшего за общественные связи, рисовал макеты четырех полос очередного номера, вычитывал и правил материалы, подготовленные им и другими авторами, священниками разных приходов, доводил газету в типографии. Платили мне очень недурно, почти ставку корреспондента областной, еще пока партийной газеты «Рабочий путь». Часто в перерывах, особенно в обеденный, прогуливаясь по соборному двору, я видел, как в те самые арочные святые ворота въезжают громадные фуры с иностранными номерами. Они огибали величественное здание собора и сворачивали влево.

«Ага, — думал я, — к тем самым складам… Гуманитарная помощь прибыла. Проза жизни. Святость святостью, аскеза аскезой… Но в миру всем хочется кушать. Но здесь-то кушают не только хлеб насущный. Здесь хлеб этот с маслом едят и даже с икрой… И даже просто икру, и даже ложками…»

Уже тогда среди нашего брата журналиста и вообще по Смоленску ходили слухи о том, что эта большая «православная» гуманитарка имеет не очень приятный привкус и запах. Что из Смоленской епархии она расходится по городам и весям России, в различные коммерческие конторы, естественно, не за так. А на благотворительность и богоугодные дела если и идет какая-то часть, то очень не значительная. Меня, как заведующего отделом криминальной хроники областной газеты, очень даже подмывало заняться этой темой. Но детское питание для дочки и сахар для тещи сдерживали. И я не переступил через себя.

А еще через полгода федеральный «Московский комсомолец» разразился статьей «Табачный митрополит».

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: