Архиерей у Христа на елке
8 января 2022 Алексей Плужников
Святочный рассказ
Рождество отслужили как обычно: велелепно. Протодиаконы гудели и рычали, надрывая глотки, попы трепетали, потирая потные руки. Да и как было не трепетать в его присутствии. Когда он стоял посреди храма во всем своем величии, когда медленно расчесывал гребнем из слоновой кости свою знаменитую бороду — белую, длинную, густую, когда хмурил свои не менее великолепные снежные брови и смотрел мрачно поверх очков на провинившегося — о, в таких случаях не только руки потели, но и накатывали приступы тошноты, медвежьей болезни и звоночки о приближающемся инфаркте…
Текст читает Ксения Волянская:
Владыку трепетали все. Он был не только великолепен, но и велик. Велик во всем: начиная от размеров его загородной резиденции и заканчивая теми обедами, которые требовалось закатывать каждый раз, когда он приезжал на приход. Велики были и суммы, которые собирались с попов несколько раз в год «на подарок» дорогому архипастырю.
Деяния архиерейские были не менее велики. Собор достраивался, губернатор и прочие чиновники были в его кулаке и смиренно подходили под благословение, приходы открывались пачками, попы — ну, попы никак не могут быть великими деяниями — они всегда были и будут разменными пешками: того сняли, этого перевели, того уничтожили, этого запретили, кого довели до больницы, а кого и до петли… Но всегда можно было рукоположить новых, был бы генерал, а солдаты найдутся.
Владыка сидел на трапезе и мрачно смотрел на священников, иподьяконов, протодьяконов, ктиторов, которые жрали, пили, один за одним поднимали льстивые здравицы в его честь. Но он кривил брезгливо рот: здоровье было уже не ахти, ни вкусно поесть, ни выпить даже любимого когда-то коньячку — врачи настрого запретили, припугнув быстрой дорогой на кладбище. (Православное кладбище, кстати, в епархии тоже уже было, и владыке там заранее отвели лучшее место — около великолепного кладбищенского храма, сразу за алтарем.)
Вечером того же дня архиерей попарился в баньке и сидел в одиночестве около камина в своей резиденции, задумчиво попивая чай. Нездоровилось, мысли были мрачные, хотелось то ли кого-нибудь уничтожить, то ли, наоборот, взять и неожиданно наградить, а потом смотреть, как награжденный меняется в лице, утирает испарину со лба и начинает лебезить и целовать ручку благодетеля…
Он взглянул в окно. Ночь была темная, тихо кружился снег, где-то вдалеке, в лесу завыл печально и протяжно волк. Голова кружилась, сердце билось неравномерно, руки странно подрагивали, а окно куда-то уплывало…
Хотел было позвонить келейнику, чтобы вызывал личного врача. С трудом стряхнул с себя слабость и открыл глаза…
***
Телефона рядом не было. Не было и кресла, в котором он сидел до этого, не было и комнаты. Он стоял посреди леса, в одном домашнем подряснике, мягких тапочках, а в руках у него почему-то были спички. Он вздрогнул, потряс головой, ущипнул себя за руку, но абсурд не исчезал. Холод пробирал его насквозь, тапочки были полны снега, сквозь облако проглядывал месяц, а где-то тут, в опасной близости, слышался волчий вой…
«Господи, что это… Морок, сон… Но почему так холодно? — архиерей попытался собрать воедино скачущие обрывки мыслей. — Или, или… или я умер?!» Ужас сжал его сердце. Он поднял руку, чтобы проверить, бьется ли сердце, но рука сжала спичечный коробок. «Спички… огонь, тепло…» — мелькнуло в голове. Он попробовал чиркнуть спичкой, но она фыркнула и сломалась, вторая зажглась, но тут же ее задул ветер, третья… В коробке было всего пять-шесть спичек, а значит, скоро у него не останется ни одной…
Он бросился бежать, вернее, попытался. Проваливаясь в сугробы чуть ли не по пояс, натыкаясь на коряги, пни, он стал выбираться туда, где, казалось, лес реже и есть какой-то просвет. Уже через десяток метров он потерял тапочки, но не стал останавливаться и искать их — в них было так же холодно, как и босиком. Потом он упал, пополз, встал, упал вновь, встал и… через некоторое время (минуту, час, два?) действительно выбрался на то ли просеку, то ли лесную дорогу. А волчий вой окружал его то слева, то справа, обманывая, запутывая…
Дорога была вроде как укатанная, без сугробов, зато скользкая — он упал такое количество раз, что перестал даже подсчитывать, просто поднимался и брел дальше, не чувствуя своих ног. «Обморозил, — пульсировало где-то на краю сознания, но он старался не обращать внимания на эту страшную мысль. — Господи, Господи… я дойду… Только дойти и тогда… Помогут, спасут…»
Впереди мелькнул крохотный огонек. «Волки!» — заледеневшие волосы на голове архиерея шевельнулись (или ему так показалось). Но огонек был один, и он не двигался. Владыка пошел навстречу этой светящейся точке. С каждым шагом она увеличивалась, казалось, что даже воздух вокруг слегка потеплел.
Огонек оказался окном. Дом, в котором светилось это окно, был вроде как бревенчатым храмом, но каким-то странным. Купола не было, иконы над входом не было, не было колокольни, креста, но почему-то владыка понял — это храм. Он бросился бежать, молясь, чтобы не упасть в последний миг и не умереть прямо на пороге, не достигнув тепла.
Долгожданная дверь. Он пошарил руками в темноте, но не смог найти дверную ручку, начал стучать, но звуки странно гасли, будто дверь обита чем-то мягким. Он вспомнил про спички, чиркнул одной, но в ее свете не увидел ни ручки, ничего — дверь была гладкой, и самому ее открыть было невозможно.
Тогда архиерей поковылял к единственному светящемуся окну. Оно было замерзшим и находилось довольно высоко от земли — ему пришлось привстать на окоченевшие пальцы ног и проскрести в морозном узоре небольшой «глазок». Он прильнул к нему и увидел…
***
То, что он увидел, было странно, даже нелепо. Внутри храма, — который был ничем не похож на храм, — ни алтаря, ни икон, ни подсвечников, — но все равно это был храм, и владыка четко это понимал, — прямо посреди стояла великолепная, украшенная елка. Вокруг елки весело суетились бородатые мужики, некоторые в подрясниках, некоторые без. Один был почему-то в больничной пижаме, другой — с веревкой на шее. Кто-то сидел прямо на полу и разворачивал коробки с подарками, кто-то срывал с елки пряники, шоколадки и пихал их себе в рот, жуя и приплясывая. Другие собрались в группку, положили друг другу руки на плечи и, видимо, пели, потому что слаженно открывали рты и одновременно их закрывали. «Боже, да это колядка… — вдруг узнал знакомый размер архиерей. — Они празднуют Рождество…»
Окно стало замерзать вновь, ему пришлось подуть на него остатками тепла своих легких. Он вдруг понял, что знает гостей праздника. Конечно, вот же отец Петр, которого он отправил в запрет еще три года назад за то, что тот не сдал вовремя конвертик ему, архиерею, на именины. Тогда благочинный по приказу владыки «нашел» огрехи у протоиерея, который честно прослужил тридцать лет, и того вышвырнули и из штата епархии, и из приходской квартиры. Говорят, он потом умер где-то в нищете…
А этот с веревкой — ну, конечно, отец Иов, ученый иеромонах, которого он сослал «для смирения» в глушь, в монастырь, где главными науками тамошних иноков были пьянство и разведение цесарок для стола владыки. Единственной виной Иова была одна критическая статья, в которой он в нелестном контексте упомянул владыку и его страсть к коллекционированию панагий. История была темная, но однажды иеромонаха, доктора богословия и философии, любимца заграничных конференций и знатока шести языков, нашли в петле в амбаре. Считалось, что повесился по пьяни, но как было на самом деле — архиерей тогда выяснять не стал, только постарался замять дело так, чтобы оно не всплыло в прессе.
Ну да, а вот отец Семен: он послал того с шестью детьми служить на хутор, в котором остались лишь развалины огромного храма XVIII века да три или четыре избушки с доживающими свой век старухами. Отец Семен чего-то там плакался, приходил, стоял на коленях, просил за больную матушку, какую-то ерунду нес то ли про туберкулез, то ли рак…
Вдруг все гости праздника повернулись в одну сторону — в комнату вошел мальчик. Странный мальчик — он медленно шел по храму, ласково улыбаясь, а бородатые мужчины становились на одно колено и подставляли головы под его благословение. Мальчик гладил каждого по голове, что-то шептал, целовал каждого в лоб…
Владыка заколотил руками в стекло:
— Пустите, пустите! Я погибаю! Я тут, пустите меня, мне холодно, я один!.. — он сполз в снег, более не силах стоять на цыпочках. — Господи, Господи… — всхлипывал он, а слезы замерзали на щеках. В кулаке у него по-прежнему был зажат коробок. Он с трудом открыл его, там лежала последняя спичка. Холод обволакивал мозг, сознание уплывало. Он чиркнул последней спичкой: «Вот согреюсь, вот так… Господи, Господи…»
***
На следующий день после Рождества все настоятели епархии, как обычно, собрались в кафедральном соборе. Это был день, когда поздравляли архиерея, с обязательным вручением конвертика от преданных сынов любящему отцу. Взнос в этот раз был увеличен в два раза: «А что поделаешь, инфляция!» — разводили руками отцы-благочинные.
В храме все выстроились в торжественном ожидании. Двумя рядами стояли служащие маститые протопопы, протодьякон стоял лицом к западу, размахивая кадилом и прочищая горло, иподиаконы были наготове — вот-вот в храм войдет их грозный владыка.
Но вместе грозного владыки в храм вбежал старик — босой, в домашнем подряснике, с растрепанной белой бородой, лицо его было безумно, и грязные полосы тянулись от глаз ко рту. Старик упал на колени на орлеце, там, где должен был стоять владыка при встрече.
— Простите меня! — вскричал безумец. — Простите меня, отцы, простите, братие, простите, люди христианские! Недостоин я быть вашим архиереем, грехи мои велики и тяжки, пусть Христос простит меня — ухожу я, ухожу!
Все стояли в остолбенении, только рука онемевшего протодьякона привычно продолжала размахивать золоченым архиерейским кадилом, испуская клубы лучшего ладана «Рождественский», который использовали только на больших праздниках.
***
Больше владыку никто не видел. Говорят — но это только слухи, — что в городах и весях епархии стали порой встречать странного, босого деда Мороза: с огромной белой бородой — явно не ватной, а настоящей, — в засаленном рубище и нелепой красной шапке. Ходил он всегда с мешком за плечами, опираясь на посох. Говорят, — но это не наверняка, — что чаще всего его видели около бедных храмов и домов сельских священников, а потом там находили мешочки, наполненные… Но, впрочем, это не точно.
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
