Ахилла

Окончание, начало тут.

***

Страсти по Святой Руси

Под словосочетанием Святая Русь можно понимать разное.

По-видимому, сначала под Святой Русью понималось исключительно небесное Царство Христово, небесный Иерусалим, а не какое-то локальное, привязанное к местности образование. Новокрещёный в киевской купели русский народ стал восприниматься как народ-богоносец, наделённый особой, новой благодатью. Но со временем Святая Русь стала мыслиться и как Святая Земля на подобие того, как Палестина — Святая Земля Библии. В XVI в. идея Святой Руси обросла дополнительным значением: после послания старца Филофея великому князю Василию появилось представление о Третьем Риме. Теперь Московское Царство стало восприниматься как единственный после падения Византии оплот истинной христианской веры. Миф Святой Руси вдохновлял славянофилов и почвенников в XIX в. Причём, иногда Русь как народ, семейство противопоставлялась России как государству. Так, у В.А. Жуковского есть размышления о том, что несмотря на междоусобную раздробленность сохранялось единство русских, объединенных общим языком и общей верой.

Надо сказать, что и поныне миф Святой Руси является основанием для национально-объединительных концепций русского мира. Так, патриарх Московский Кирилл в Киеве во время концерта на площади незадолго до Майдана произнёс: «Россия, Украина и Беларусь — это и есть Святая Русь!»

Если всерьёз говорить о феномене святости, то можно сказать, что концепт Святой Руси нуждается в обновлении. Действительно, Русь знает множество святых «в земле Российской просиявших». Среди наиболее значимых, наверное, можно упомянуть имена преподобных Сергия Радонежского и Серафима Саровского. В их жизни небесное измерение человеческого бытия явило себя с особой силой.

Преподобный Сергий известен миру не только как монах-отшельник, и даже не только как человек, стоящий во главе движения основателей монастырей, но и в каком-то смысле как святой-политик, редчайший случай не только в российской, но и в мировой истории. Однако, после такого исключительного соединения в одном человеке политика и святого пути политики и святости разошлись. Святость была маргинализирована, ушла в монашескую жизнь, в русские леса. Сакральное пространство святости не удалось расширить до размеров государства. Впоследствии государство без святости нередко обретает азиатские, демонические и имперские черты, постепенно увеличиваясь в размерах, оно становится чем-то автономным от церкви и пугающим. А церковь для государства часто нужна как прикрытие, как идеологическое основание государства.

Во времена преподобного Серафима, можно сказать, начинается обратное движение святости в мир. Возникают мирянские общины. Саровские, а потом оптинские старцы открывают двери для духовного окормления мирян, для диалога церкви и интеллигенции. В довершение всего в 1903 г. происходит канонизация преподобного Серафима и приезд императорской четы на его прославление, когда состоялся перенос мощей святого.

Однако, несмотря на, казалось бы, наметившееся встречное движение церкви и государства, церкви и общества огромные массы народа остаются в состоянии духовного невежества. «Русь была крещена, но не была просвещена» — сказал Н.С. Лесков. И эта непросвещённость, темнота скоро выльется в агрессивное богоборчество…

В 1917-1918 гг. прошёл Поместный собор Православной российской церкви. На соборе были приняты важнейшие решения, касающиеся церковной жизни. Однако собор не заметил главного — Суда Божьего над церковью. Русская революция, которая была не только следствием экономического и политического кризисов, явилась также как следствие кризиса религиозного…

Прежде чем представителям РПЦ предлагать концепт Святой Руси в качестве национальной идеи, необходимо возродить русскую церковь, вернув её к евангельским основаниям через катехизацию, просвещение и научение, через критическое отношение к своей собственной истории. А это процесс не быстрый… В противном случае под мессианскими идеями восторжествуют клерикалистские тенденции, и вместо Святой Руси мы получим подменную несвятую Святую Русь или, что хуже, новый тоталитаризм веры в духе Хомейни…

Кроме того, есть ещё одна глобальная проблема, связанная с тем, что Россия не только многонациональное, но и полирелигиозное образование. Как с этим быть? Как христианская Святая Русь может органично в общем нарративе соединиться с мусульманским Кавказом и Заволжьем, с буддийским Востоком, с иудейскими синагогами? Как Святая Русь примирится с неоязычеством и атеизмом?

Вопросы эти слишком тяжеловесны и для философского, и для религиозного осмысления. Но интеллигенция никогда не уклонялась от них. Попробуем поговорить и об этом.

Выход из истории как обретение своей идентичности

Современный писатель, литературовед и публицист Д.Л. Быков, говоря об основном идейном противостоянии в СССР во второй половине ХХ в., называет в качестве такового противостояние Г.С. Померанца и А.И. Солженицына. А.И. Солженицын, по мнению Г.С. Померанца, создал миф о русском народе, в котором таится духовная сила. Г.С. Померанц попытался противопоставить мифу о народе миф об интеллигенции. Если народу, по Г.С. Померанцу, нужен вождь, пророк, указующий ему Божью волю, то интеллигенту нужны мыслители как участники диалога, в ходе которого совершался бы каждодневный поворот в глубину и в высоту. Однако Г.С. Померанцу не удалось найти участников такого диалога. Потенциальные участники диалога (советские ученые, инженеры, учителя…) не оказались, по его мнению, ни духовно цельными, ни свободолюбивыми, ни нравственно стойкими, ни критически мыслящими… Также нельзя было говорить о способности этих людей чувствовать Бога и следовать Его воле… В этой ситуации Григорий Соломонович выбрал «выход из истории» и, как он сам пишет, стал считать себя в «полной отставке от истории», снял с себя политические задачи⁵.

Такой же, по сути, выход из истории, но уже в религиозном смысле как некую неизбежность для постсоветского времени обозначает М.Н. Эпштейн.

Он в своей статье 1996-го года⁶ говорит о том, что семидесятилетний атеизм в Советском Союзе был совершенно новым явлением в мировой истории. Он затронул самые широкие слои общества, разлился в массы, сформировав несколько поколений сознательно неверующих людей. По аналогии с библейским народом Божьим карикатурно появился и просуществовал в пространстве и времени народ-безбожник — советский народ, имевший свою «святую землю», страну победившего социализма, и распространившийся во времени на три-четыре поколения. Именно в СССР атеизм явил некую полноту и завершенность. После краха советского атеистического государства на его месте образовалась в том числе и религиозная пустыня. Что может появиться здесь? По мнению М.Н. Эпштейна, возрождения религии в прежних традиционных формах явно недостаточно. Люди, выходящие из пустыни атеизма, ищущие веры и жаждущие жизни по вере, помнят о полноте и завершенности атеизма и поэтому не могут удовлетвориться теми формами религиозной жизни, которые предлагают им традиционные религии и конфессии. Они неизбежно будут искать иную форму и иную полноту, возможную только на базе единоверия, т.е. на базе такой веры, где религиозные различия были бы приглушены, а на первый план вышло бы то общее, что есть практически у всех вер и всех религий…

Но обрести эту форму и полноту новые «адепты» «Бедной религии» не могут и вынуждены, по сути, сделать тот же выбор, который в своё время сделал Г.С. Померанц — выйти из истории, только сейчас уже не в политическом, а в религиозно-практическом смысле. Не поэтому ли одна из основных тем в РПЦ в настоящее время это тема расцерковления?

Вопрос, по нашему мнению, заключается не в том, правильным или не правильным можно считать этот выбор (выход из истории). Он в каком-то смысле неизбежен и внутренне обоснован. Но, наверное, разумнее поставить вопрос по-другому: окончателен ли этот выход из истории или его можно рассматривать как промежуточный этап в жизни и российской интеллигенции, и современных ищущих, думающих, верующих людей? Это можно понимать как молчание, самоуглубление, поиск себя нового, но поиск не только для себя, но и для других…

Значит возможен в такой позиции и социальный разворот?

Итак, в ходе проделанного небольшого историософского экскурса выявилось, что, с одной стороны, существующие нарративы и социальные модели трудно совместимы. А с другой стороны, они все так или иначе связаны. Часто эта связь инверсивна — как отталкивание от того, что было раньше. При этом, если выставить рассмотренные концепции в ряд, в этом ряду довольно трудно обнаружить нечто единое, общий знаменатель, подходящий для всех концепций. А ведь именно наличие общего знаменателя и может удержать страну от распада.

Действительно, вот этот ряд: единая историческая государственная преемственность с общими границами и законами; единый, но многонациональный народ, объединенный общностью судьбы, но разобщённый языками, культурами, вероисповеданиями, историческими путями; уже сделанная западная прививка «христианского аристотелизма» с усилением роли христианского антропоцентризма, но при этом доминирование «христианского платонизма» с его трансцендентным теоцентризмом с отсылкой к подлинной святости, труднодостижимой, но существующей в лице лучших представителей народа; тотальность, полнота бытия и соединённость достигнутых единств веры, интернациональности, универсальности, единства в достатке; необходимость отказа от тоталитарного слоя действительности через национальное покаяние и принятие на себя метафизической вины в ясперсовском смысле; при этом углубление веры через принятие внутрь своего религиозного сознания атеизма…

Российская нация — это экспериментальная нация, нация-проект, как США или Израиль. Центр её бытия не в настоящем и прошлом, а в будущем. Россия — это страна с «небесной опорой», которая держится не за «низ», а за «верх». Без исторического смысла нация теряет опору. Российская идентичность — это гибридная идентичность. Чтобы эта идентичность выявилась в истории, необходим новый метанарратив, некий макросинтез, в котором могли бы уместиться все предыдущие нарративы. Возможно ли это в эпоху постмодерна, который, как известно, отрицает вообще возможность существования метанарратива в настоящее время? И, если всё-таки возможно, то как?

Теория «большого синтеза»

Вообще говоря, идеи постмодерна так или иначе соотносимы с понятиями идентичности и социальной группы. Когда мы говорим о нации, уместно говорить и о национальном нарративе, а национальный нарратив из-за большого количества людей, составляющих нацию, по определению, — метанарратив. Поэтому, пока существуют нации, будут существовать и метанарративы… В этом смысле задача поиска национального нарратива вполне корректна. Эта задача не снята с повестки дня, и за её решение ответственны национальные элиты. Понятно, что это нетривиальная задача.

Попробуем теперь поговорить о новом метанарративе, о том, каким он мог бы быть в теории, исходя из описанных выше условий.

И в этой нашей попытке мы обратимся к знаменитой пушкинской речи Ф.М. Достоевского⁷, будем опираться на неё. Ф.М. Достоевский отмечает, что в А.С. Пушкине и в его творчестве с особой силой выразилась всемирная отзывчивость русского народа: «мы не враждебно, а дружественно приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий…» Быть русским, по Ф.М. Достоевскому, значит стать братом для всех людей, всечеловеком, а славянофильство и западничество — только лишь недоразумение, хотя и исторически необходимое, но удел России — всемирность, братское стремление к единению всех людей. Причём, эта всемирность не отменяет национальной самостоятельности, которая требует смирить гордыню и найти «себя в себе». «Русский скиталец» не успокоится, пока не обретёт «всемирное счастье», «дешевле он не примирится». В подкрепление пушкинской речи, которая, по воспоминаниям современников, стала событием, Ф.М. Достоевский пишет объяснительное слово к ней⁸. В нём он подтверждает основные идеи, высказанные в речи и вдобавок замечает, что на нашей земле «все восемьдесят миллионов её населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть»…

Пушкинская речь была произнесена Ф.М. Достоевским в 1880 г. на заседании Общества любителей российской словесности и вызвала большой резонанс среди интеллигенции того времени. С тех пор прошло много лет. Население страны сейчас составляет около 146-ти миллионов человек. «Духовное единение» народа, отмеченное писателем, в полной мере явило себя в советское время в тех единствах, о которых мы говорили выше.

Если говорить о некоем предназначении нации, о её особом даре и особом пути, то у этого дара и пути могут быть свои искушения. Так, если удел России — всемирность, то искушение, «темный двойник» этого дара — имперскость. И страна на протяжении многовековой истории очень часто проваливалась в эту подмену. Удержать от этого «геополитического искушения» может, как раз, привитая западно-правовая система ценностей, основанная, по мысли С.С. Аверинцева, на западном «христианском аристотелизме». Западная система ценностей — это спасение России от самой себя, от своего темного «Я». Без неё, без уважения прав и свобод личности, страна будет уничтожать сама себя в форме государственного террора, как это было и в царское, и в советское, и отчасти в путинское время… Более того, западная система ценностей, очеловечивание необузданного человека — это пропуск в цивилизованный мир, в европейско-американскую семью народов, это необходимый политес, нужный для того, чтобы тебя уважали и слушали. Без этого никакое общение невозможно, и Россия не выполнит никакой исторической миссии. Российский народ должен в полной мере стать западным, цивилизованным народом.

При этом, получив прививку западного «христианского аристотелизма», вовсе необязательно отказываться от восточного «христианского платонизма» с его идеалом святости. Основным препятствием на пути воплощения идеала святости в конкретных историко-географических современных условиях является имперская составляющая Русской православной церкви — доминирующей конфессии на территории России. Если мы говорим о макросинтезе как о резонансе нескольких «структур», то каждая из этих «структур» нуждается в подготовительной коррекции, обусловленной событиями ХХ в. Так для русской церкви ХХ в. — это время небывалого агрессивного богоборчества, когда, с одной стороны, церковь испытала невиданные гонения за веру и явила целый сонм новомучеников, а с другой стороны, это время Суда Божьего над церковью, следствием которого может стать смена церковной нормы и экклезиологический поворот как к своим евангельским корням, так и к новым формам церковной жизни, адекватным современности. Монашеско-аскетическая «экклезиология пустыни», когда основное религиозное действие — это уход от мира, и монархическая по сути, поместно-приходская «экклезиология примирения с миром сим» должны смениться новой «экклезиологией полиса», когда на первый план духовного делания встаёт не уход от мира и не потакание миру в его грехах, а творческое спасение мира, преображение его в место, где может почивать Дух Божий… Необходимыми условиями новой «экклезиологии полиса» являются возрождение катехизации и духовного научения, активное участие в церковной жизни мирян, полноценная общинная жизнь с возможностью возникновения свободных очагов духовного общения (о. Александр Мень называл такой тип церковности открытым христианством)… Отсюда и главное искушение такого подлинного обновления церковной жизни — это трансляция прежних форм церковной жизни, застарелый клерикализм и фундаментализм при сохранении духовного невежества народа, заигрывание с государством на основе отжитых т.н. симфонических принципов…

Однако для христианства, конечно, не стоит забывать, есть и более высокие задачи. Христианская Церковь в надконфессиональном смысле — мессианский народ Божий, призванный выполнять то, что в христианской традиции называется Великим поручением Господа Иисуса Христа⁹. Нерелигиозные люди боятся мессианизма как чего-то такого, в чём смутно видится энергия тоталитаризма. Но тоталитаризм и имперскость — это не мессианизм в духовном смысле этого слова, это, скорее, лжемессианизм, некая антихристова подмена подлинного мессианизма, в котором должно возобладать единство, не нарушающее свободы: тотальность без тоталитарности, где присутствует и самоценность каждой личности и динамическое равновесие прочих ценностей; универсальность всех, сохраняющая уникальность каждого…

Можно допустить в качестве богословского теологумена, что мессианизм — это надконфессиональное и даже надрелигиозное явление. Мессианское Царство — это «океан», в который впадают «реки» и «течения» разных традиций, имеющие в себе «печать истины» и очищенные в ходе исторического процесса от всего нечистого, что несовместимо с Царством… В этой связи необходимо освободиться от гордыни вероисповедания, сохраняя при этом глубину веры в подлинном смысле этого слова.

Так или иначе, мессианские концепции есть у многих народов. Не всегда, конечно, они оформлены в национальную идею, но всё же. Допустим, американизм зиждется на мессианской идее новой земли обетованной, где должно восторжествовать новое царство свободы. Знаменитое «In God We Trust» («На Бога уповаем») — до сих пор официальный девиз США, который печатается на оборотной стороне долларовых банкнот. Религиозная толерантность в сочетании с универсальными этическими ценностями — одна из причин экономического и политического успеха страны. При этом религиозное единство американской нации — это всё-таки разобщенное единство религиозных «анклавов», позволяющее через работающие институты защиты прав личности обеспечивать мир и связанность.

С интересными мессианскими концепциями выступают израильские религиозные мыслители. В трудах Авраама-Ицхака Кука, Пинхаса Полонского, Арье Бараца, Дмитрия Радышевского и др. особое религиозное значение придается возвращению евреев на Святую Землю — в Палестину. Сионизм даёт возможность еврейской народной душе обрести «национальное тело» в виде государства Израиль, что подобно воскрешению народа из мертвых. Это событие воспринимается не только как избавление народа из сверхдлительного двухтысячелетнего изгнания, но и как начало новой мессианской эры, где государство Израиль будет играть особую роль. Наряду с индивидуальным прочтением Торы есть и общенациональный уровень, когда некоторые заповеди обретают смысл, «оживают», только когда субъектом диалога с Богом становится народ, а не отдельная личность (например, заповедь о почитании родителей, «экологические» заповеди и др.). Это оказывается возможным только в государстве Израиль. Здесь, на Святой Земле, по мнению Дмитрия Радышевского, евреи смогут посвятить жизнь своей миссии (выполнению Божественной задачи). А миссия эта заключается в том, чтобы теургически освящать и преображать материальное бытие в соответствии с духовным сознанием.

Идеологической основой существования Европейского Союза можно считать «Европейскую конвенцию о защите прав и свобод человека и основных свобод», вступившую в силу в 1953 г. вскоре после окончания Второй мировой войны. К основным ценностям ЕС можно отнести право наций на самоопределение; парламентаризм, демократическое устройство государства и общества, включающее особое внимание к соблюдению прав меньшинств, их поддержка; верховенство права, правовую культуру; рыночную экономику, базирующуюся на частной собственности; социальную справедливость, опирающуюся на социальное партнёрство; приоритет прав человека, суверенитета личности над государственным суверенитетом, либеральный индивидуализм; светскость общества и культуры, во многом основанную, однако, на христианском наследии; толерантность и мультикультурализм. Возможно, устройство Европейского Союза — это будущая модель мирного безвоенного сосуществования государств и наций. Если так, то что мешает рассматривать её как прообраз исполнения библейских мессианских пророчеств? Разве было в истории время, когда можно было считать исполнившимся пророчество Исайи «и перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Ис. 2:4)? Может быть, Европейский Союз показывает всему миру, как это пророчество может быть исполнено?

Мессианская идея в исламе трансформировалась в идею халифата, когда царство справедливости осуществляется в теократическом исламском государстве. Надо сказать, что халифат своим нетерпением к инакомыслящим и инаковерующим вряд ли имеет историческую перспективу, если внутри ислама не будет изменено отношение к нему. Однако, сама идея единого пространства веры — это мессианская идея. Отличие мессианской идеи от её фундаменталистских карикатур прежде всего в том, что единое пространство веры должно быть также и единым пространством свободы…

При этом в границах Российского государства никогда не было халифата. Особенность российского ислама в том, что он, с одной стороны, был удалён от центра возникновения ислама, где сейчас расположено государство Саудовской Аравии, а с другой, после указа Екатерины Второй 1773 г. «О терпимости всех вероисповеданий» мусульмане жили «по соседству» с представителями других традиционных вероисповеданий, многовековое единство жизни христиан и мусульман — это российская особенность. Мировой ислам, испытывающий экономический, образовательный, идейный и культурный кризис, вынужден искать способы выхода из этого кризиса. Российский ислам не исключение.

Итак, вернёмся теперь снова к «большому синтезу». Как его можно было бы описать? Наверное, можно было бы говорить о нём как о толерантном и просвещённом теизме, в который органично включаются как часть этого синтеза суперэкуменический диалог и синтез авраамитских религий. Религиозное единство советского времени стояло на фундаменте атеизма, новое религиозное единство постсоветского времени может стоять на базе теизма, в котором религиозные различия приглушены (не значит, что они отсутствуют), но единство обеспечивается причастностью к тому глубокому общему, что есть в каждой богооткровенной традиции. В качестве этого общего можно принять, например, веру в Творца и десять заповедей. Причем к атеизму должно быть у верующих также уважительное отношение. Атеизм внутри веры может восприниматься как неготовность примириться с примитивной верой и с обрядоверием, как поиск более глубоких ответов на экзистенциальные вопросы бытия и вызовы современности. Поэтому атеизм и секуляризм необходимы как трезвая критическая составляющая любой религии. Надо ли говорить, что в постсоветском обществе эта составляющая представлена, пожалуй, более, чем где-либо в другом месте. Поэтому именно в России просвещённый теизм имеет самый большой внутренний сдерживающий противовес, чтобы не свалиться в тоталитарный религиозный фундаментализм.

Современная теология и как толкование Писания, и как формулирование вероучительных принципов всё более перестает быть узкоконфессиональной и даже узкорелигиозной, двигаясь, с одной стороны, по направлению к плюрализму, а с другой, через фильтрацию и отбрасывание крайностей — к универсализму, т.к. через здоровую религиозную конкуренцию, как правило, выявляются более предпочтительные аспекты. Как правило, мироощущение современного верующего человека становится синтетическим, но необязательно синкретическим: оно складывается из различных влияний.

Многим памятна фраза М. Хайдеггера, который говорил, что «время временится из будущего». Если принять идею «большого синтеза» как некий «магнит», притягивающий из будущего, то этот «магнит» должен привести к корректировке «магнитных полей» традиционных религий. Они ненасильственно сами изнутри себя должны измениться таким образом, чтобы всё лучшее из них смогло бы войти в эту новую реальность. Это касается и вероучительных особенностей, и духовных практик. Нет, ни в коем случае ни христианство, ни иудаизм, ни ислам не должны исчезнуть, но должны появиться новое христианство, новый ислам, новый иудаизм… Причём вряд ли этот процесс будет возглавлен представителями иерархии и даже неформальными духовными лидерами. Это, скорее, будет следствием общей среды жизни, как было в советское время, и открытой среды общения, где люди будут свободно сами для себя брать лучшее из каждой духовной сокровищницы человечества. Просвещённый теизм предполагает знание как своей религиозной традиции, так и других традиций. Именно просвещения часто не хватало и российскому христианству, и российскому исламу. Ф.М. Достоевский писал, что в России есть небывалое для Европы духовное единение. Может ли это единение проявиться и в религиозном аспекте? Почему нет?

Известно, какое напряжение происходит между условно западным обществом и условно исламским миром. Причём, это касается, в основном, практик жизни. В России при всех отличиях и особенностях этого нет. В Европе и Америке религиозная жизнь устроена «анклавами», она подобна лоскутному одеялу. В России всё-таки есть некое единое пространство жизни, можно спорить о его качестве, но оно есть. И это единое пространство можно воспринимать как преимущество. Причастный к этому единому пространству российский ислам может в духовном смысле возглавить мировой ислам. Да, он более молодой и менее традиционный, в этой своей новизне он чем-то похож на «молодое христианство» Киевской Руси. Да, он оторван от мировых центров ислама, но зато он и более свободен. И эта свобода может быть воспринята как дар, как то, что может послужить будущему обновлению всего ислама. Россия имеет большой авторитет в исламском мире. И этот авторитет может послужить духовным задачам.

Наряду с исламо-христианским диалогом и синтезом актуальна задача иудео-христианского диалога и синтеза. ХХ в. и для русского христианства, и для иудейства ознаменовался Катастрофой: для русского христианства это было агрессивное богоборчество, сопровождавшееся массовыми гонениями, для иудейства — Шоа (Катастрофа европейского еврейства). Ужасы ГУЛАГа, Холокоста и Второй мировой войны соединились в одну, уводящую в бездну, воронку. Солидарность с жертвами прошлого обозначает возможную общность судьбы в будущем. ХХ в. разворачивает мировое христианство в сторону иудейства, а иудейство возвращает к своим библейским истокам. В этом центробежном согласном движении происходит, как будто, концентрация сил для принятия какого-то нового откровения… Еврейский мессианизм очень понятен русскому сердцу, а русский — еврейскому. Но если традиционный еврейский мессианизм национален, то русский мессианизм интернационален. Поэтому в России еврейство имеет широкое поле для деятельности и может преодолеть национальную замкнутость.

Итак, «большой синтез» должен включать в себя и соединять в себе трудносоединимое. Но, тем не менее, такое соединение возможно. Национальный нарратив России может включать в себя в творческой переработке национальные нарративы многих стран и народов, беря от них лучшее: американскую свободу, европейский аристократизм и гуманизм, русскую всеохватность, интернациональность, святость и жертвенность, восточную общинность и братскость, еврейский библеизм и универсализм… Такое соединение состоится, когда появятся люди, олицетворяющие его. Скажем, соединение православия и европейского гуманизма во второй половине ХХ в. было явлено в таких личностях, как митр. Антоний Сурожский, о. Александр Шмеман, Н.А. Струве, о. Александр Мень, С.С. Аверинцев… И теперь для многих быть русским православным одновременно означает быть и образованным гуманистом… Можно попытаться вернуться к целостному библейскому мироощущению, в котором есть в том числе синтез между платонизмом с его полюсами и аристотелизмом с его средней полосой равновесия.

Отметим ещё, что Россия — страна мифа, где государственный миф часто имеет определяющее значение. И здесь мысль социолога Э. Дюркгейма о том, что ритуал важнее мифа, входит в противоречие с российскими особенностями: единый общегосударственный миф, будучи окрашенным в религиозные краски, может оказаться важнее многих частных религиозных обрядов и ритуалов… Впрочем, нельзя исключить и появление новых государственно-общественных ритуалов, как это было в советское время. Сейчас, например, к таким новым ритуалам можно отнести движение «Бессмертный полк» или стояние у Соловецкого камня в день памяти жертв политических репрессий.

Перед каким выбором стоит Россия?

И всё же, перед каким выбором стоит Россия сейчас?

Можно сказать, что это выбор между целостностью и частичностью? Либо синтетический мессианский нарратив, просвещённый и толерантный теизм как новая тотальность, либо обочина человеческой цивилизации?

Можно ли говорить, что «большой синтез» неизбежен и обусловлен исторически? Наверное, такая формулировка слишком категорична и слишком поспешна. В конце концов существует много промежуточных состояний, связанных с неравномерностью коррекции «структур».

Что выберет Россия? Как этот выбор отзовётся на её исторической судьбе?

^—

⁵ Померанц Г.С. Записки гадкого утенка. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2018г., с. 313.

⁶ Эпштейн М.Н. Постатеизм или Бедная религия. // Октябрь. 1996. №9

⁷ Пушкин (очерк). Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в семи томах. Т.7. С. 527-542. М., LEXICA, 1994г.

⁸ Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в семи томах. Т.7. С. 517-527. М., LEXICA, 1994г.

⁹ «И приблизившись Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Матф. 28:18-20).

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: