Ахилла

Часть 1

…Владыка оторвал голову от бумаг, снял очки и взглянул на стоявших перед ним парня и девушку.

— Прошу вас, садитесь и рассказывайте.

Не заставляя себя просить дважды, те уселись на мягкие стулья перед столом и начали говорить. Вернее, говорил только парень, а девушка только иногда кивала головой, и лицо ее то и дело покрывалось красными пятнами.

…Для Арсения и Симы история эта началась (а вернее, продолжилась) в одном из женских монастырей за несколько сот километров от Москвы. Сима, восемнадцатилетняя сирота при живых родителях, попала сюда после целой серии личных трагедий, иные из которые могли полностью сломать многих из тех, кому довелось бы их пережить. Сбежав из дома после очередного надругательства пьяными собутыльниками отчима, вытащенная почти из-под колес скорого поезда путевой обходчицей, которая оказалась духовной дочерью известного старца, помыкавшись по десятку домов и квартир, — она, в конце концов, попала сюда — в небольшой монастырь в средней полосе России.

Жизнь в нем была похожа на такую же во многих, ему подобных, — властная игуменья мать Саломея держала сестер и послушниц в ежовых рукавицах, а непрерывный труд на монастырских огородах и скотном дворе не давал сил и времени не только на молитву, но и на вообще что-либо, кроме краткого сна и довольно скудной трапезы.

Но главную власть имел здесь духовник обители — отец Македоний, которого игуменья, сестры и съезжавшиеся к нему паломники считали благодатным старцем. Сам он, осанистый монах с раздвоенной бородой и маленькими глазками под кустистыми бровями, старцем себя не называл — но и с восхвалениями в собственный адрес никак не боролся. О его духовных советах говорили разное — от прозорливого предведения до полной чуши, — но главной заботой Македония было благословить на монашество как можно больше женщин и девушек вне зависимости от того, просили они его об этом или нет. А так как большинство из обращающихся и приезжающих к нему имели за плечами весьма сложную жизнь, полную трагедий, падений и прочих порождений современного мира, — возражений обычно не бывало, да и как спорить со святым старцем?

С Симой произошла та же история. С первых дней ее пребывания в обители Македоний уже знал о ней все — и, естественно, торжественно возвестил, что только иноческий постриг и последующие за ним духовные подвиги способны спаси ее душу — а самое главное, души ее матери и отца, которого она вообще никогда в жизни не видела.

Никаких возражений не было и у Симы. Полностью доверившись руководству духовника, она стала усиленно готовиться к постригу, хотя о монашестве не имела никакого представления, кроме пары тоненьких книжек, которые успела прочесть до приезда сюда, — в монастыре читать было некогда.

И вот в ее жизни появился Арсений. На этого парня, гораздо старше ее, приехавшего в монастырь вместе с другими трудниками помочь в уборке урожая и прочих хозяйственных делах по просьбе двоюродного брата одной из сестер, отца Виктора, — она, быть может, и не обратила бы внимания, если бы не случай, заставивший их обоих круто изменить свои планы на будущее.

…Управляясь с картофельной ботвой рядом с Симой, Арсений нечаянно выронил скользкий нож и чуть не выругался — лезвие едва оцарапало ему палец на левой руке.

— Все в порядке? — испуганно спросила Сима.

— Ен видзис, — автоматически буркнул тот и вдруг поймал на себе удивленный взгляд девушки.

— Так вы… тоже из нашего края? — прошептала она.

— Да. И вы… ты?..

Арсений внимательно взглянул на нее. Да, о национальности Симы он и сам догадывался раньше — карие волосы, скуластое лицо с живыми, чуть раскосыми глазами. А он, высокий и русоволосый, совсем не был похож на нее. Как они оказались здесь, за сотни километров от их республики?

Долго разговаривать им, впрочем, не пришлось — работа не ждала. Но на другой день выдался прекрасный случай — их, вместе с сестрой Агафьей, отправили на ближнее монастырское подворье за молоком. Три километра туда и столько же обратно на запряженной лошадью телеге, с которой управлялась Агафья, промелькнули быстро — и, казалось, вечность. К концу дня они уже знали друг о друге очень много.

Родившаяся в глухом Прикамье Сима на родном языке, однако, могла произнести всего с десяток слов — а вот Арсений, у которого к коренной национальности принадлежал только отец, говорил довольно сносно и даже переводил с русского стихи, кое-что их них успел прочесть ничего не понимающей Симе. К концу пути их обоих охватило странное чувство — казалось, они не встретились только что, а знакомы уже давным-давно и сейчас просто увиделись после долгой разлуки. Расставаясь у ворот, Арсений дотронулся до руки девушки, и она не стала ее отдергивать. Сима не боялась, что Агафья все расскажет игуменье — эта немолодая женщина, ушедшая в монастырь после смерти сына, была до крайности молчалива и вообще мало с кем общалась без необходимости — но у нее самой на душе было тревожно…

Часть 2

…После той поездки два дня они видели друг друга только мельком. Но вечером третьего дня на выходе из трапезной Сима успела шепнуть Арсению:

— Меня переводят ухаживать за матерью Алевтиной. Приходи!

Мать Алевтина была головной болью для монастыря, но и избавиться от нее тоже было невозможно. Постриг она приняла еще тогда, когда здесь вообще никакого монастыря не было — а когда он появился, то, несмотря на принятие в число сестер, из своего бревенчатого домика на окраине перебираться куда-либо категорически отказалась. Она вообще отличалась тем, что делала только то, что считала нужным и говорила всем только то, что думала — причем выражений не выбирала и на лица не смотрела. Конечно, любую другую монахиню, позволившую себе хоть сотую долю подобного, давно выгнали бы на все четыре стороны — но беда была в том, что в округе ее почитали как старицу и юродивую, а наживать себе врага и обличителя в ее лице ни Македоний, ни игуменья не собирались. Приходилось не только терпеть, но и ублажать Алевтину, выделяя ей сестер для ухода, ибо восьмидесятидвухлетняя старушка даже ходила самостоятельно уже с огромным трудом.

В отличие от Симы, Арсений был свободен в любое время, кроме трудничества, — и, конечно, освободившись вечером от разгрузки дров и наскоро поев, он быстро отправился к домику матери Алевтины. Пока та мирно дремала в огромном кресле, он помогал Симе в хлопотах по кухне — и, когда они все закончили, до отбоя в монастырской гостинице оставалось еще полтора часа…

… Смущенная девушка, вся красная, уткнулась в плечо Арсения, а тот гладил ей волосы и, мешая слова, шептал:

— Мусаэй… Любимая… Выходи за меня замуж…

Несколько мгновений она молчала и, наконец, еле слышно произнесла:

— Нет… Я не могу… Я должна… стать монахиней, ведь меня благословили и…

— Ты не давала обетов и вообще ничего не обещала. Ты даже не инокиня. Ты свободна и можешь делать, что считаешь нужным.

— Нет, так нельзя. Я должна выполнять благословение.

— Но ты его не просила!

— Все равно.

— Нет! Это не все равно! Разве ты не видишь, что мы созданы друг для друга? Разве наша встреча может быть случайной?! Я знаю тебя только несколько дней — но, кажется, знал всегда и теперь…

Сима молчала.

— Хорошо! — Арсений выпрямился. — Раз так — я сразу же после поездки отправлюсь к епископу и все ему расскажу. Пусть снимет с тебя это благословение или что там сочтет нужным.

— Ты сошел с ума! Тебя никто не примет. И потом, ведь ты слышал — сейчас назначен новый…

— Вот и прекрасно! У него появится отличный повод познакомиться с жизнью его подчиненных поближе.

«…Духо-о-внаго твоего дерзновения убоявся, отступник бегает Македо-о-ний…» — вдруг раздался из соседней комнаты хрипловатый голос матери Алевтины, и ребята, несмотря на весь трагизм положения, чуть не прыснули.

— Что это?

— Матушка часто поет. То из Псалтыри что-то, то из миней.

— Симка!!! — опять разнеслось по дому. — Иди сюда, бесстыжая!

Девушка быстро юркнула в комнату, а Арсений, взглянув на часы, поспешил обратно в гостиницу — до отбоя оставалось шестнадцать минут.

Часть 3

…На другой день Арсений встретил Симу возле сада с опухшим от слез лицом. Оказывается, она во всем призналась на исповеди духовнику — и, естественно, гневу того не было конца. Минут сорок он обличал «поправшую иноческую святыню блудницу» (хотя та не была пострижена даже в рясофор) — и, конечно, Сима ждала, что он с позором изгонит ее из монастыря. Но произошло нечто противоположное — исчерпав запас своего красноречия, Македоний объявил, что лично пострижет ее через два дня, а пока отправляет на покаяние на дальнее монастырское подворье в Ледово.

— Зачем только все это случилось! Я все равно должна была стать монахиней, но… я… ты… я все равно люблю тебя… — последние слова она прошептала через всхлипы.

Арсений сжимал кулаки и старался спокойно оценить обстановку, но пока ничего путного в голову не приходило.

— Успокойся! — наконец сказал он. — Я придумаю что-нибудь!

— Нет времени! Да и что ты придумаешь? Увезешь меня отсюда? Но я сама не поеду, я не могу так…

— Посмотрим!

Автоматически перекладывая дрова в поленнице, Арсений в отчаянии пытался что-то сообразить, но, как назло, ни одной здравой мысли не находилось. Похитить Симу? Бред, она сама этого не хочет. Смириться? Ни за что! Эта история не могла произойти только для того, чтобы вот так закончиться. Даже если ей не суждено стать его женой, он не оставит ее никогда. И вдруг его осенило. Да, именно так и надо поступить! Риск, конечно, есть, но лучшего варианта все равно пока не видно.

Едва закончив работу, он помчался к отцу Виктору. Этот молодой, почти безбородый священник, был моложе самого Арсения и отношения у них были вполне приятельскими. Духовником его он не считал, но весьма разумные советы от него слышать ему доводилось не раз. Ворвавшись почти без стука в его комнату, он, еще не отдышавшись и запинаясь, начал сбивчиво излагать ему свою историю и свой рискованный план. Отец Виктор, не перебивая, выслушал его и, сняв очки, просто сказал:

— Я думаю, ты прав. Попробуем.

План Арсения был прост и одновременно прекрасен. Сегодня же отец Виктор пойдет к игуменье и скажет, что завтра с утра едет в Ледово к сестре и мимоходом спросит — не надо ли подвести туда кого-то из инокинь или послушниц? Конечно, надо — правда, по дороге они заедут еще кое-куда, а за километр от монастыря их будет ждать Арсений — но ведь об этом сообщать игуменье не обязательно, не так ли?

…Утром следующего дня старенький «Фольксваген» отца Виктора уже мчался по дороге. Арсений сидел на переднем сиденье, а Сима — сзади, ее лицо было напряжено и выражало почти отчаяние.

— Ничего не выйдет. Ты напрасно затеял это.

— Хуже все равно не будет. А попытаться нужно.

И вот они у ворот епархиального управления. О новом епископе они знали не очень много — но того, что им было известно, внушало некоторый оптимизм. В отличие от прежнего, замучившего всю епархию своими безумными выходками, нынешний вел себя по-иному. Он совсем не вмешивался в дела приходов, почти никуда не выезжал и даже служил редко, а сам поселился не в роскошной резиденции прежнего владыки, а в небольшой келии при кафедральном соборе. Епископ был давно и тяжело болен, и было вообще непонятно — зачем его перевели из викариев в правящие архиереи? Но, как бы то ни было, ребятам это было только на руку.

…Пожилая монахиня-келейница, взглянув на посетителей, скрылась за дверью и появилась через пару минут.

— Проходите, владыка ждет вас.

Епископ, уже пожилой монах с длинной бородой, худым лицом и умными глазами, сидел за столом над стопкой каких-то бумаг. Он спокойно выслушал Арсения и несколько минут сидел, перебирая четки и устремив свой взгляд куда-то мимо него. Наконец, он словно очнулся и мягко спросил:

— Скажите — вы примете любое решение, какое бы я не принял?

Арсений с минуту молчал и, наконец, стараясь говорить одновременно почтительно и твердо, сказал:

— Владыко! Конечно, я не могу и не стану с вами спорить. Я не могу настаивать и не могу требовать. Я понимаю, что ваш отказ сделает невозможным для нас то, о чем мы… я прошу. Но… я люблю Серафиму и… и ничье решение не сможет это изменить. Я пока не знаю, что я сделаю, если вы откажете нам, но…что-то я сделаю, клянусь вам. Да! Я сделаю это, это мой долг перед нею, перед тем, кого я люблю и… — тут он смешался и замолчал.

Епископ серьезно взглянул на него.

— Замечательно, — произнес он спокойно. — Ничего лучшего я не мог услышать. Я без малейшего сомнения благословляю вас с Серафимой на супружество. Завтра же я сам обвенчаю вас. Вы готовы?

Арсений ожидал чего угодно, но никак не такого неожиданного решения, о котором и не мечтал.

— Да… Спаси Господи… Конечно… То есть… Как же это? Ведь мы даже не расписаны, ведь это запрещено…

— Я беру это на себя как епископ.

На глазах у Симы выступили слезы.

— А как же… ведь я… меня благословили на монашество?

— Это было не благословение, а навязывание своей воли. Ведь вы его не просили?

— Нет.

— Значит, вам просто навязали чужую волю под видом добродетели. Путь монашеский или путь супружеской жизни каждый выбирает сам, и никто за человека не может сделать этот выбор. Да, бывает и так, что невольный крест принимается как вольный — но это особые случаи.

— Но духовник сказал, что своим подвигом я отмолю мать и отца…

— Бывает и такое. Но это не ваш случай. Да, ваши родители далеки от Бога и церкви, но их положение вовсе не таково, чтобы с вашей стороны требовались подобные подвиги, к которым вы, тем более, совершенно не готовы. Разумеется, вы должны молиться за них — но, опять же, окончательный выбор остается за ними, и насильно привлечь их к вере вы не сможете.

— А… духовник? Игуменья?

— Я сам об этом позабочусь.

— Спаси Господи… Благословите…

…И вот огромный кафедральный собор, пустой и гулкий. Владыка служит совершенно один, нет даже певчих.

— Положил еси на главах их… венцы от камений честных…

Арсений и Сима стоят рядом, в руках свечи. Одеты в то, в чем приехали, на пальцах рук кольца. От сводов отдаются слова:

— Боже наш, пришедый в Кану Галилейскую, и тамошний брак благословивый, благослови и рабы твоя сия, твоим промыслом ко общению брака сочетавшияся: благослови их входы и исходы, умножи во благих живот их…

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: