Ахилла

Слава Богу, православные — это не протестанты. Те, как рассказывают, обрывают телефон члену общины, пропустившему молитвенное собрание, а если ты не дай Бог перестал ходить вообще — будут таскаться к тебе домой, увещевать, пугать адскими муками и давить на психику.

У православных все иначе: большинство приходов не замечают потери овцы, разве что старые прихожанки изредка посудачат да повздыхают, вспомнив, что вот был такой-то, да весь вышел, вот беда. Поэтому — Бог милует — мне не приходится отбиваться от вопросов «почему ты не ходишь в храм», у меня об этом не спрашивал никто: ни знакомые священники, ни прихожане, с которыми я годами стояла плечом к плечу на богослужениях. И я ценю эту их деликатность. Но иногда, когда я думаю о тех бесчисленных часах, которые я потратила за 20 с лишним лет на «духовную жизнь», у меня возникает желание разобраться в причинах, которые увели меня с того пути, который, как мне когда-то казалось, я выбрала навсегда. Во многом эта история очень личная, и делиться ею я не вижу причин. Но есть и то, чем поделиться можно, и что сыграло в моем отходе от РПЦ если не первостепенную, то очень важную роль.

Речь о конфессиональной гордыне. Можно, конечно, сказать, что это особенность не только православия и не только христианства, но если и так, то от этого она не становится менее отталкивающей.

Говоря о необходимости смирения, буквально вдалбливая в головы верующих постулат о его важности для спасения, православие вместе с тем постоянно подкармливает коллективное высокомерие своих адептов.

Существует устойчивая иллюзия, что твоя личная гордыня — это грех, а гордость своей верой или своим народом — это совсем другое. Но грех-то познается по плодам. И разве не очевидно, что коллективное превозношение группы людей над другими социальными группами, народами или иначе верующими людьми приносит несравненно больше страданий и бед в этот мир, чем мелкая гордынька отдельных людей? Да, сейчас все вспомнят про Ленина, Сталина, Гитлера etc, но много ли зла смогли бы они причинить, если бы не посеяли семена зла в благодатную почву коллективной гордыни?

Впервые я всерьез была задета православной нетерпимостью в 2012 году, когда работала на епархиальном радио. В передаче «Неделя в истории» я рассказала о докторе Гаазе, и меня обвинили в пропаганде католичества, написали донос в патриархию. Пришлось писать объяснительную начальству. Я попыталась доказать, что рассказ о христианах других конфессий, творящих дела милосердия, должен по логике пробуждать в православных людях не раздражение, а прежде всего желание делать не меньше, чтобы быть примером для других. Правда, не уверена, что кому-то было интересно мое мнение.

А сколько горделивого, высокомерного благочестивого бла-бла-бла я наслушалась за эти годы от своих коллег по радиоэфиру и от их собеседников в священном сане. От бесконечно тиражируемых басен о том, что никакого христианства западнее российских границ не осталось, все сплошь бездуховные потребители, до утверждений, что католики — враги православия, которые всю дорогу только спят и видят, как бы погубить святую православную веру и обратить всех русских в свою ересь.

Презрение к другим конфессиям и религиям причудливо сочетается с очень поверхностным знанием собственного вероисповедания. Готовя к эфиру передачи своих коллег, я постоянно сталкивалась с невежеством и оккультятиной, но быстро поняла, что в глазах начальства самый страшный грех — это экуменизм и неповиновение священноначалию, а все остальное допустимо. Да мне и самой теперь кажутся просто смешными, а не страшными все эти байки про мат, который ломает генетический код, про Александра Невского, который завещал монахам рецепт капорского чая, про рекомендации пороть детей, которые якобы содержатся в Евангелии. Меня возмущали не эти глупости сами по себе, а их сочетание с непоколебимой уверенностью в правоте православных авторитетов (в число которых мог попасть любой, кто самоуверенно вещал нечто благочестивое) и в спасительности своего пути.

Надо слышать, с какой интонацией православные говорят о «светских людях», «мирских», «неверующих»… «Что же делать с этими людьми, как с ними разговаривать?» — риторически вопрошают они, сокрушенно вздыхая. Уж объясняют им, объясняют, что надо в церковь ходить, причащаться, а те ни в какую — не иначе это все бесы несчастных искушают, не пускают в рай. Замечают ли верующие, что все, не разделяющие их взглядов, становятся для них унтерменшами? Конечно нет, и очень возмутятся, если им на это указать. И это делает болезнь неизлечимой.

И от этой гордыни, увы, несвободны даже вполне милые в общении попы и миряне. Помню, как странно мне было слышать от одного вроде бы не архаичного священника рассуждения о том, что добрые дела неверующих людей не имеют ценности, потому что делаются не ради Христа, а ради корысти или тщеславия.

Эта высокомерие настолько растворено в православной риторике и мироощущении, что редкий православный, его лишенный, воспринимается как свет в окошке. При этом в среде собратьев такой мирянин или священник зачастую становится маргиналом.

Конфессиональное высокомерие отчетливо считывается при разговоре о российских новомучениках.

Гонения на православных в советский период всегда подаются как нечто феноменальное для истории ХХ века. Кто-то слышал из уст священника рассказ о преследованиях католиков в Испании и Мексике в те же 30-е годы? Только за лето 1936 года в ходе гражданской войны в Испании были убиты 4 184 священника, 2 365 представителей прочих религиозных институтов и 283 монахини, но кого из православных это интересует? Скорее всего, многие скажут, что и не должно интересовать, ведь это еретики, а значит, даже если они и думали, что гибнут за Христа, Он их не примет.

Простые прихожане, наверно, и не подозревают о том, что в ХХ веке от советской власти пострадали не только православные верующие и священнослужители — а именно такой вывод можно сделать из многих проповедей. Про репрессированных баптистов, католиков, униатов, буддистов, мусульман, хасидов — никогда ни слова, ни полслова, да и о простых гражданах, репрессированных по мотивам, не связанным с религией, тоже. Недавно я разговаривала с пожилым человеком, отец которого, баптист, провел пять лет в Карлаге по обвинению в участии в антисоветской сектантской группе. И это не сломало его — вернувшись из лагеря, он стал пастором общины в Саратовской области.

По некоторым оценкам, в ходе репрессий с 1929 года было арестовано более 50 тысяч евангельских христиан и баптистов. Скорее всего, если сравнивать количество пострадавших руководителей протестантских общин и православных священнослужителей в процентном соотношении к числу верующих, то первых окажется не меньше. Но для православных гонения за веру — это только репрессии в отношении родного духовенства и прихожан.

Иногда возникает мысль: а если бы советская власть вела себя умнее и не трогала православных, а сумела бы договориться — заботила бы иерархов церкви судьба соотечественников в годы раскулачивания и большого террора или так же, как и после 1943 года, восхваляли бы вождя и призывали к покорности властям?

У Честертона есть известное эссе, посвященное гордости, — «Если бы мне дали прочитать одну проповедь…». В нем он замечательно раскрывает все грани этого худшего из пороков. Но Честертон упускает из виду, что гордость может стать свойством не только отдельной личности, но и целого народа, и целой корпорации, и церкви как организма.

«Самоупоение — штука куда более неприятная, чем самокопание. Оно неуловимее и в то же время опаснее, чем все духовные немощи. Говорят, оно связано с истерией; не знаю, мне часто кажется, что оно связано с бесовским наваждением».

Трудно не согласиться с классиком.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: