Ахилла

Недавно я получил ругательное письмо. Вещь довольно циничная.

Года три назад, в самый разгар только что начинавшейся своей лекторской деятельности я напечатал книгу [Роман-исповедь «Антихрист (Записки странного человека)»]. В книге этой я рассказывал об очень безнравственных вещах, которые пережил сам и, по моему глубокому убеждению, переживают другие.

Книга явилась как бы некоторым «скандалом», и я стал получать целую массу ругательных и обличительных писем. Особенно запомнилась мне фраза из письма вдовы самого любимого моего покойного профессора [С. Н. Трубецкого]. Разгневанная на книгу мою дама писала, что я «самый наглый представитель нашей расшатанной эпохи»…

И вот опять ругательное письмо! Человек, лично меня не знающий, по поводу одной маленькой газетной заметки, подписанной не моим именем, а псевдонимом, уличает меня в «зависти», в «недобросовестности» и «самолюбии»…

Уже с лишком два года, как меня оставили в покое и моралисты, и советчики, и обличители. Много воды за эти два года утекло, и вот снова на меня пахнуло прежней атмосферой, в которой люди всё представляют себе ужасно «просто», не задумываясь вламываются в калошах в человеческую душу и, главное, судят, судят и судят… Судят сплеча, жестоко, без любви, без права, не понимая и не желая понять человека. Так часто судом своим ломают человеческую душу, ибо не дают переродиться человеку свободно, изнутри, и не дают развиться тем таинственным процессам души человеческой, которые зримы одному Богу.

Маленькое ругательное письмо, которое я получил, заставило меня задуматься над психологией таких писем. В этой великолепной развязности, с которой человек оскорбляет другого, не зная его лично и даже «заочно», — ибо автор письма, не имея возможности знать, кто скрывается под «псевдонимом», оскорбляет не за то, что написано, а за те внутренние мотивы, которые, по его мнению, руководили писателем, т. е. за нечто очень интимное, что можно знать, только изучив человека, — в этой развязности есть нечто поистине «русское», «национальное», если хотите. То особое, нам одним свойственное легкомыслие, которое, как и многие другие противоречия, каким-то чудом уживается в русской натуре с глубиной и серьёзностью…

Ещё Достоевский указывал на любопытную психологию авторов трогательных «анонимных писем». Причём, по Достоевскому, «можно во всю жизнь не написать ни одного анонимного ругательного письма, а между тем всю жизнь носить в себе душу анонимного ругателя».

Основной нерв таких ругательств Достоевский видит в том, что человека «мучит роковая забота отыскивать всегда и везде как можно больше людей хуже себя». А кроме того, в силу некультурности людей, всякого рода неудовольствия их прежде всего выливаются в форму брани:

«Я убеждён, — говорит Достоевский, — что европейская цивилизация чрезвычайно мало привила к нам гуманности и что у нас людей, желающих выругаться быстро и непосредственно, в каждом случае, который им чуть-чуть не понравится, даже, может быть, до того не мало, что страшно сказать; а желающих выругаться — притом же и безнаказанно, анонимно и безопасно, из-за двери, ещё того больше, и вот как раз анонимное письмо даёт эту возможность: письмо не прибьёшь, и письмо не краснеет».

Почему же люди так любят отыскивать всегда и везде людей хуже себя? Откуда эта потребность за каждым человеческим поступком или словом усматривать какую-нибудь мерзость? Чем объясняется такое неверие в человека?

Личный опыт, по русской пословице — «на свой аршин всех меряют»? Напротив. Если бы мерили на свой аршин, то видели бы, что мерзкие мотивы, если и бывают, то действуют они в душе человеческой далеко не с такой «лёгкостью», с какой думают обличители, — а стало быть, во всяком случае недопустимо столь «лёгкое» к ним отношение. Это во-первых. А во-вторых, «личный опыт» должен был бы показать, насколько часто суд «со стороны» бывает несправедлив; ибо каждый не только судит, но, в свою очередь, бывает судим другими и, казалось бы, видя постоянную несправедливость такого «суда» по отношению самого себя, должен был бы с большею осторожностью относиться к осуждению другого.

Таким образом, дело совершенно не в «личном опыте».

Потребность искать грязных мотивов — потребность глубокая, основа её — боязнь добра.

У каждого человека есть совесть. И каждый человек, как существо, носящее образ Божий, является носителем добра. Совесть — это внутренний голос добра, заложенного в душе человеческой.

Жизнь громадного большинства людей в большей или меньшей степени уклоняется от добра, и потому каждый человек в большей или меньшей степени переживает «муки совести». То есть каждый в большей или меньшей степени слышит протестующий голос попранного в душе добра.

И так как голос совести всегда требует исправления личной жизни, а исправление жизни, в свою очередь, сопряжено с нравственными усилиями, с борьбой, с жертвами, часто с подвигом, — то понятно, что душа человеческая боится голоса совести.

Но ничто так не пробуждает совесть, ничто с такой силой не заставляет её звать человека к добру, как добро в другом человеке. Когда злой, грязный, развращённый человек видит доброго, чистого и светлого, ему невольно делается стыдно и за своё зло, и за свою грязь. Добро загорается от соприкосновения с добром другой человеческой души и освещает всю накопившуюся внутри мерзость. И стыд начинает мучить человека.

Вот почему «боится» человек видеть добро в другом. Эта боязнь, если можно так выразиться, есть «инстинкт самосохранения зла».

Отсюда инстинктивная потребность высматривать мерзость в своём ближнем. Этой потребности большинство людей отдаётся без всякого сопротивления.

Добро в ближнем несёт суд нашей неправде, и чтобы избавиться от этого суда, мы спешим себя «обезопасить» и обливаем грязью друг друга.

Если ты в душе мерзавец, ты уже не страшен для моих подлостей, ты уже не можешь пробуждать во мне голос совести.

И вот я спешу изо всех сил, чтобы выискать в тебе что-нибудь такое, что бы помогло мне убедить себя, что ты действительно мерзавец, и не успокоюсь до тех пор, пока не докажу себе этого.

И когда наконец докажу, что «на самом деле» ты такой же, как все, что за твоими хорошими словами и даже делами скрыта мерзость и подлость, я успокаиваюсь, доволен, ничто уже больше меня не тревожит. Раз ты «как все» — значит, «бояться» тебя нечего.

Очень может быть, что я и завистлив, и самолюбив, и в высшей степени отрицательное явление. И не для того я пишу сейчас, чтобы доказать, что я уж очень хорош. Пусть ругатели в данном факте случайно оказываются правы.

Я говорю о психологии ругателей вообще, об самой этой потребности ругаться самому и радоваться, когда ругают другие.

Пусть я был бы верх чистоты, пусть я был бы носителем верха добродетелей — ведь для не знающего меня корреспондента я просто «икс», «неизвестное», — совершенно очевидно, что каким бы я ни был на самом деле, он всё равно обругал бы меня, не мог бы меня не обругать, коль скоро ему «показалось», что здесь есть подобие добра.

Раз речь о добре — обязательно надо «обезвредить», то есть окатить грязью!

Да, любит человек позор ближнего своего… И любит этот позор потому, что боится своей совести и того, к чему она призывает.

Иллюстрация: картина Василия Шульженко

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: