Ахилла

Довелось мне на клиросе читать Четью-Минею, память Федора Студита, фольклорное творение в обработке св. Димитрия Ростовского. Читаю, как положено, равнодушно, только немножечко завываю для красивости. Как вдруг понимаю, что через всю эту тарабарщину живой человек прорывается: преподобный-то, Федор Студит, оказывается, вовсе не из сахара сделан. И никакое это не «житие», а жизнь. С победами и поражениями.

Дома стал читать больше — батюшки, что творится! Какой там елей-умилей, какое там смирение-прощение, — это буря, ураган! Вихрь, смерч, втаскивающий в свою орбиту группы граждан и капитальные строения. Политик до мозга костей, участник всех возможных союзов и потасовок, катализатор и инициатор всякой вражды и тяжбы. На каком-то этапе знойной битвы будущего преподобного наладили настоятелем в монастырь, от греха подальше. Здесь его кипучая натура затеяла такой устав монастырской жизни, что чертям тошно стало. Студийский устав, по фамилии автора. Сорок раз «Господи, помилуй», двенадцать по двенадцать поклонов великих, с трисвятого по отче наш, потом опять, а шаг влево-вправо считается побегом. Расстрел на месте. Пост, строгий пост, сухоядение, невкушение. Настоятель всегда прав, а если неправ, см. п.1.

Именно Студийский устав выбрал Феодосий Печерский, когда пришла пора создавать свой монастырский уклад в России. А вслед за ним — и все остальные российские монастыри.

До университетов и семинарий ох как далеко. Митрополитов, владеющих грамотой, — по пальцам перечесть. Один был источник грамоты на Руси — монастырь. От того источника не слишком щедро сеялось разумное, доброе, вечное. Оттуда исходил устав. Этим уставом создавались другие — от «Домостроя» до «Уложения о наказаниях», повсюду Федор Студит.

Что там народная мудрость говорит про строгость российских законов, чем она компенсируется? Неисполнением.

В «Золотом теленке», помнится, на входе в киностудию сидел усатый вахтер. У всех входящих он строго требовал пропуск. Но если не было пропуска, он пускал и так.

Правовой нигилизм, говорят нам со стороны. А мы и не обижаемся. Это не мы такие, это жизнь такая. Это устав такой — студийский.

У нас первый памятник российской письменности как раз о законе и благодати, митрополита Иллариона. Точнее, о том, что благодать получше закона будет. Гаишники больше всего любят знак «40». Именно «40», и больше нельзя. А мы этот суровый закон покроем милостью по договоренности, и разъедемся по любви и благодати.

«Огромный опыт несоблюдения всех писаных и соблюдения всех неписаных законов». Михаил Михайлович Жванецкий.

Маячит перед глазами надпись на дверях в метро: «Не прислоняться». Кто-нибудь её воспринимал серьёзно? Ну мало ли чего там написано в этом лозунге, в этой книге, в этой инструкции по технике безопасности? Ну мало ли чего там говорят с амвона или с трибуны? Все же понимают: это не для исполнения.

Профанация. Профанация всего. Профанация вплоть до того, что даже как-то уютненько на душе становится: пусть они пугают, а мы-то знаем, как оно на самом деле. Мы-то знаем, что на самом деле — пофиг. Есть украинская поговорка «И нэ такэ ныколы нэ робылы, а цэ вообще хрен зробым». Мы и не такое не делали, а уж это и подавно не сделаем.

И ещё одно следствие сверхжёсткого устава — все повязаны его неисполнением. Все под колпаком, и каждого при необходимости очень даже можно дёрнуть за веревочку. Вам не приходилось читать, например, «Правила благоустройства» своего муниципального образования? Каждый житель каждого муниципального образования найдёт там себе десятки нарушений, влекущих применение административного наказания в виде штрафа, либо иных видов воздействия. Страшно посчитать, сколько их повисает на нашем главе, мэре и префекте с первых минут его пребывания в должности. Отличный стимул для улучшения партийной дисциплины и вообще управляемости. Дело Типикона живёт и здравствует!

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: