Подвижник Пигасий
2 ноября 2019 диакон Валентин Правдолюбов
Из цикла «Ихнее боголюбие».
***
…Отец Пигасий задумал уйти из монастыря — сдал книги в библиотеку, повесил рясу на гвоздик, но, подойдя к воротам, никак не мог вспомнить своё старое имя. Пришлось остаться…
***
…Восстав от сна, отец Пигасий в протяжении дня размышлял о высоте подвига юродства. И проведши в сих размышлениях весь день, вечернее правило он вознамерился исполнить уже не в келье. Не одеваясь, босой, он положил творить начало молитвенному правилу под куполом небесного свода.
Была середина зимы. Через четверть часа отец Пигасий помыслил о том, что ветер необычайно силён, а еще через четверть часа — что правило на редкость длинно. По некотором размышлении он оказался под одеялом, да только вот всё никак не мог согреться.
На следующий день, окруженный любовью и состраданием братии, отпаивавшей его медом с малиновым отваром, отец Пигасий, не без колебания, пришел к выводу, что подвиг юродства суть путь узкий, удел избранных.
***
Отца Пигасия отправили как-то в лесной скит. Ну а что, туда всех по очереди отправляли — потрудиться усиленно, да помолиться усердно. Вот отец Пигасий и трудился на заготовке дров, а что в лесном скиту еще и делать-то? К вечеру он так уставал, что, не имея уже сил помолиться и лишь едва коснувшись койки, тут же и засыпал, в чём был.
В тот день было бы всё так же, не услыши отец Пигасий в открытое окно отдаленный волчий вой! Встревожился отец Пигасий — сон как рукой сняло. Стал он было себя успокаивать, что, мол, волноваться-то, волк — где-то там, далеко, дом — прочный, бревенчатый.
Но тут, как назло, он услышал, как кто-то стремительно и с шумной одышкой пробежал под окнами. «Это наемник!» — молнией мелькнула мысль в усталой голове монаха. Да-да, тот самый наемник из евангельской притчи, который «видит волка грядуща и бегает» — вот и сейчас, по-видимому, бегает где-то совсем рядом в кустах. «Кто же может быть этим наемником?..» — подумалось отцу Пигасию. Из смысла притчи выходит, что это некий неудачливый пастырь, возможно, кто-то из начальства. «Уж не отец ли игумен?» — усмехнулся своей мысли монах, представив, как всегда такой вальяжный, строгий и неприступный, по-монашески щеголевато одетый, пахнущий дорогущим парфюмом и разговаривающий по двум мобильным телефонам одновременно, дабы вершить благополучие монастыря, отец игумен бегает прям где-то тут, в сумерках, то ли от лесного, то ли от мысленнаго волка! Устыдился отец Пигасий мыслей своих — всё-таки он почитал своего игумена, — ну не мог игумен тут бегать в нощи! А почему не мог-то? Да просто как-то неловко отцу Пигасию было вот так, да в столь поздний час, пусть мысленно, но отправлять отца игумена в столь непривычную и дискомфортную для того обстановку. «Да, но кто ж тогда? А… не… владыка ли тогда Высоко-Далечский?..» — подумалось отцу Пигасию, но он вдруг так испугался своей дерзости, что совершил нечто, что многие подвижники благочестия стяжают десятилетиями, — он сразу же остановил эту крамольную мысль и больше не думал её!
Спустя немного времени он увидел гибридных комаров в овечьих шкурах — у одних были монашеские клобуки со встроенными манометрами, а у других — какие-то пульсирующие разноцветным свечением светодиодные камилавки! Тут-то он и сообразил, что давно уже спит, а в комнате полно самых обычных комаров, ну да ладно, ведь ратнику духовному слегка пострадать иногда не помешает.
***
Накануне Великого поста, в самое Прощеное воскресенье, отец Пигасий чего-то захандрил. Ведь и не первое, мягко говоря, это самое Прощеное воскресенье случилось в его жизни, а вот, на тебе: вдруг раздражать начали эти бесконечные просьбы братии о прощении — с приторно елейными, либо нарочито суровыми лицами — все, кто сегодня оказывался поперёк траектории движения отца Пигасия, все они настойчиво требовали от него прощения, и ведь не просто так, а с отдачей — полагалось и ему скороговоркой выпалить нечто: «Бог-простит-я-прощаю-прости-и-ты-мягрешнаго!!!» Даже совершенно незнакомые паломники, которые и видели-то отца Пигасия впервые, и те в низком поклоне склонялись перед незнакомым монахом и глубокомысленно просили простить их!
И так отцу Пигасию вдруг стало не по себе от этих бесконечных «прости-прощаю», что он, печально отстояв сам чин прощения ввечеру, по недолгом размышлении стопы свои направил в будку монастырского привратника послушника Богдана. Отец Пигасий вошел и принципиально не стал упоминать ни о каком прощении. И, что удивительно, Богдан, похоже, это оценил. Быстро окинув опытным взглядом пришедшего и убедившись, что тот пришел «порожняком», старый послушник, добродушно кряхтя, полез куда-то за шкаф, откуда вернулся приукрашенный клочками паутины в бороде и с блеснувшей тревожным синеватым блеском некоей скляницы, которую он отрекомендовал отцу Пигасию как «пользительнейшую рябиновую»…
— …а что ты хочешь! Ведь и мудрость народная да некнижная говорит — понять и простить, так ведь? Понять! Сначала — понять! А потом уж — простить!!! А что они там себе понимают — Бог весть, чужая душа, вестимо, потёмки! Потёмки! А что, раз потёмки, свет Христов просвещает не всех, выходит?
При этих словах отец Пигасий испуганно перекрестился. Богдан налил ещё.
— Не, брат, — сам себе возразил привратник, — свет на то он и свет, и он во тьме светит, м-да, и никакая, слышишь, никакая тьма его не одолеет! Даже такая, как если бы кто по неразумию и злобе на ближнего своего светить, вернее сказать — чернить начнёт во всю мочь чёрным прожектором мрака души своея, и, если этот, скажем, антисвет душевного прожектора и впрямь окажется — тьма чернющая и всепоглощающая, то и тогда, пойми ты, и тогда не одолеют эти потёмки человеческие Света невечернего!
Богдан налил ещё.
— …понять и простить! Да-с! А чтобы понять, что нужно, а?
Отец Пигасий кивнул, но невпопад.
— Премудрость нужна, дорогой ты мой человек! — продолжил философ. — Без премудрости человек и дома-то себе не построит, а вот премудрость без человека — пожалуйста! — создаст себе дом, да не абы какой, да ещё и на седми столпах! Да! Вот только ты, мил человек, не сможешь и войти-то в дом тот без благословенной одежды праздничной и светоносной — одежды смирения! — Богдан налил ещё. — …Смирить нужно себя перед премудростью прежде всего! А ты что думаешь, зря что ли за каждой службой мы молимся «Премудрость, про́сти!», прости нас, премудрость, значит, за глупость нашу да за гордыню — больно много мы о себе, глупых, мним ведь! Кабы умнее были, то и не обижали, вишь, ближних наших, а коли бы не обижали, то и прощения не надо было бы просить ни у них, ни у премудрости, во как! А и то дело ты говоришь — «прости-прощай» все эти куда засунуть, покамест с самой Премудростью ты ещё отношения как следует не наладил! Одни только потёмки всё это, слепой слепого водит, э-эх!
Богдан хотел налить ещё, но кончилось. Прощаясь с привратником, утешенный отец Пигасий сказал:
— Ну, значит, не прощаемся?
— Как благословишь, отец, как благословишь, — ответствовал послушник Богдан, задумчиво выбирая паутину из бороды.
Ночь была звёздная и морозная. Завтра начиналось голодное время Великого поста. «Премудрость, про́сти!» — в ночной тишине нараспев возгласил отец Пигасий, и вся душа его улыбнулась невидимой никому улыбкой.
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
