Ахилла

Глава из книги «Где-то в Тьматараканской епархии». Все имена изменены, все совпадения случайны, такой епархии на свете нет, только в туманной Тьматаракани, за неведомыми горами…

***

Отцы соборные

Ключарь и его присные

Судьба не зря меня закинула на стодневную стажировку в собор: в монастыре я бы не изучил и десятой части той человеческой натуры, которую можно узнать в соборе. Разумеется, история это прошлая, сейчас в соборе почти полностью сменился состав, но те колоритные персонажи, которые были там в то время, думаю, характерны для многих соборов по нашей необъятной стране.

Священники в соборе делились на несколько небольших групп (конечно, можно провести разделение по разным признакам, но тут я употреблю довольно стандартный).

Во-первых, ключарь. Ключарь – это как бы и. о. настоятеля кафедрального собора, а фактическим настоятелем считается архиерей. Обычно это значит, что архиерей забирает львиную долю дохода собора (не раз слышал, как ключарь разводил руками на вопросы по поводу денег: «А что вы от меня хотите? Приехал владыка и все деньги забрал!»), а также через него решаются все главные вопросы жизни собора, типа ремонта, крупных спонсоров и подобное. Все остальное – в руках ключаря.

Часто место ключаря кафедрального собора – самое желанное для священника, стремящегося достичь высшей точки в карьере. Так как епископом белый священник не станет, то ключарь (иногда – настоятель) собора – это пик, эверест. Чаще всего, собор – это самый богатый храм епархии. Бывают и исключения, конечно. Но у нас в городе вряд ли был хоть один взрослый человек, который бы не знал, что кафедральный собор — это православный храм, самый главный, туда надо идти в случае чего. Один служитель правопорядка мне так однажды и сказал, тяжело глядя на меня: «Да для меня только одна церковь православная – это N-ский собор!»

Вообще, наш собор в советское время был небольшой кладбищенской церковью, но во времена запустенья духовного на весь город буквально оставалось пару церквей, поэтому в хрущевские времена именно эта церковь стала кафедральной, потому что располагалась в центре города. Интересная деталь: в советское время настоятель этой церкви отец Александр смог не только отремонтировать храм, но и существенно его расширить, пристроить хозяйственные службы, так что храм стал довольно вместительным. Не знаю, как уж ему это удалось согласовать с властями.

(Маленькое отступление, просто вспомнилось: я однажды видел старенького отца Александра, в конце девяностых, незадолго до его смерти. Он совершал в соборе венчание, и устроил скандал: начал визгливо кричать на несчастную новобрачную, которая была с голыми плечами и с руками в длинных перчатках, а ему надо было кольцо ей надевать:

— Ты что вырядилась тут, а?!! Ты такими руками мясо жри, а не в храм приходи!! Ах ты, так тебя растак!!

Новобрачная чуть не рыдая, стаскивала перчатки, а он продолжал на нее орать.)

Если ты стал ключарем собора, то это фактически означало высшее доверие со стороны владыки, то есть ключарь сразу в глазах всех остальных священников становился вторым лицом епархии по умолчанию. Во время моего сорокоуста таким лицом, вернее, мордоворотом, был отец Никита Птицын, невысокий, но очень крепкий мужчина, с солидным животом, но не отвисшим, жирным, а похожим на пушечное ядро. Отец Никита был в прошлом дзюдоист, имел крепкие ручищи, передвигался всегда стремительно, размашисто, и сразу было видно по его походке, что идет крайне важный и нужный человек в епархии.

Именно через него мой настоятель продвинул меня на сорокоуст в собор, где за мной был пригляд со стороны ключаря – отец Петр с настороженностью относился ко мне, а в монастыре у него не было связей, там за мной присмотреть было бы некому.

Следующим лицом по иерархии в соборе после ключаря отца Никиты был – нет, не какой-то митрофорный протопресвитер – номинально таковым был знакомый уже нам протодиакон Стефан Полевой. Номинально, потому что он нечасто находился в соборе, обычно был или в разъездах с владыкой по епархии, или на регентском факультете. Фактически же рулил хозяйственными делами собора третий дьякон – Даниил.

Даниил был мордоворот похлеще ключаря: мощные 120 кг, как минимум, бугаина, одним словом, внешне ленивая, неторопливая, но все подмечающая и себе на уме, особенно во всем, что касается финансов. Его папаня был крупным протоиереем в областном центре, а сын был отлично устроен при соборе. Именно он был ответственен за вскрытие «братской» кружки в отсутствие ключаря.

Помощником у дьякона Даниила был один из борзых иподьяконов, который тоже был вхож во все денежные и прочие дела собора. А вот священники, несмотря на выслугу лет, были гораздо ниже в иерархии, ибо сами не могли ничего решать или даже требы исполнять, без воли на то ключаря.

Советские протоиереи

Следующая категория – это соборные протоиереи, маститые отцы, рукоположенные еще в советское время, редкие зубры, которые появились в епархии еще раньше владыки Георгия.

Самым колоритным из них был отец Никанор Балабан – ярчайший представитель того типа попов, которых принято называть западенцами.

В советское время трудно было получить рукоположение грамотным людям, особенно с высшим образованием, зато широко открыты двери в семинарию и на рукоположение были для простых парней из деревень Западной Украины, где вера была крепка, вот только знаниями, умом и совестью многие из них были обделены.

Думаю, главная характерная черта такого типа попов, каким был Балабан (его, кстати, все так и звали, по фамилии) – это хватка. Такая хозяйственность, когда «всё в дом, всё в дом», всё подгрести под себя. Под стать ему была и его матушка, которая вечно крутилась на хозяйстве в соборе: деловитая плотно сбитая пожилая тетка, зыркающая сердитым взглядом по сторонам, проверяющая, где еще что-то не украдено, и как бы не спер кто-то другой.

Балабан был маленький толстенький старичок с визгливым голосом, чаще ласковый, быстро что-то говорящий, но общаясь с ним, сразу понимаешь, что до тебя, как до человека, ему нет абсолютно никакого дела. Единственно, до кого ему было дело – это старушки, приходящие на службу, да и прочие прихожане. Вот тут отец Никанор расцветал, начинал бегать по храму или по двору собора, со всеми раскланиваясь, благословляя, улыбаясь и перешептываясь с очередной знакомой старушкой.

Итогом такой пламенной любви к прихожанам был полный карман записок, которые совали ему старушки, чтобы батюшка помолился на службе. Да, можно было, конечно, отдать записку в церковную лавку, но это вроде как не так благодатно, а вот батюшка Никанор, надёжа наша, помолится, как следует.

И отец Никанор молился как следует: он приходил в алтарь после начала литургии, когда большинство прихожан уже прошло через его карман, подходил к жертвеннику и начинал раскладывать пасьянс: мятую записку в работу, денежку, вложенную в записку, — обратно в карман. Записок было очень много. И отец протоиерей начинал усердно молиться: он брал тарелочку, просфоры и начинал стремительно выковыривать из просфорок огромные куски, быстро-быстро бормоча имена, уподобляясь пулемету Максима.

Эта молитва отца Никанора была сущим кошмаром для дьякона, служившего ту литургию (а обычно тем дьяконом был я – в течение 60-ти дней): он заваливал дискос огромной горой вынутых частиц, которые с трудом удерживались на дискосе, а потом, после причащения, эти частицы с дискоса высыпались в Потир, чашу для причастия.

После литургии обязанностью дьякона было потребить, т.е. доесть и допить все то, что осталось в Чаше после службы… Вот представьте: молодой худенький дьякон-сорокоустник, абсолютный трезвенник (вот совершенно абсолютный – ни капли спиртного за жизнь) должен каждое утро натощак потребить 2.5-3 литра кагора самой плохонькой марки, а кагор весь наполнен частичками, наковырянными отцом Балабаном (плюс еще другие отцы, несколько человек, тоже свою лепту вкладывали нехило). Порой частиц было столько, что они не могли даже пропитаться кагором полностью.

И вот все это надо было потребить, а после этого горячей водой тщательно замыть Чашу и тоже все выпить… Немудрено, что для меня это было пыткой, я по полчаса или больше мучился, пытаясь все это проглотить, так, чтобы меня не вырвало. Выходил я из храма с мутной головой, покачиваясь, с тяжелым животом, с тошнотой, стоявшей под горлом. Садился на лавочке в теньке и хотел только одного: уснуть и видеть сны. Проходивший мимо дьякон Даниил, живот которого мог вместить три раза по столько Потиров, весело звал меня завтракать, удивлялся, что я отказываюсь с отвращением.

Слава Богу, некоторые дьяконы и священники любили потреблять после службы, даже сами напрашивались, так что я при каждом удобном случае пытался избавиться от этой святой, но тошнотворной обязанности.

А вы удивляетесь, почему попы толстые…

Балабан за 20 с лишним лет священства так насобачился в службе, что служил ее грамотно, отлично, но не вкладывал в это ни капли души. Просто богослужение для него было способом отработать оклад плюс приятные бонусы в виде записочек. Проповедей говорить он не умел, сказать ему было нечего – обычно несколько быстрых, ничего не значащих фраз: «поздравляю причастничков, послушайте молитвы, следующая служба состоится…»

Еще одним местом, где царствовал Балабан, была исповедь. Натуральная такая, кондовая советская исповедь, когда в помещении под колокольней наспех вычитывались молитвы к исповеди, отец Никанор зачитывал список грехов на церковнославянском, старушки смиренно повторяли «каюсь!», потом все подходили под епитрахиль и быстренько получали разрешительную молитву. Эпицентром сего священнодейства была старинная тарелка, на которую грешники складывали монетки и бумажки. После исповеди все это ссыпалось в большой щедрый батюшкин карман.

Да, надеяться на личную исповедь у Балабана было бесполезно – он начинал раздражаться, кричать, мол, лезут тут всякие, давай, наклоняй голову да топай.

Особо духовный народ порой жаловался на такой подход, но это совершенно никого не волновало. Да что там: в некоторых храмах, особенно сельских, исповедовали вообще нередко оптом: подходили человек по пять, наклонялись под епитрахиль, быстро бубнели свои грехи, получали отпущение. Быстро, четко, с оптовой скидкой.

Такая история со сбором записочек у прихожан и с исповедью была у большинства соборных отцов, особенно у советских протоиереев – они просто не представляли себе, что можно жить как-то иначе. Неважно, что шел уже вовсю XXI век.

Но Балабан тут был звездой, у других отцов все было как-то мягче, проще, с каким-то стеснением порой, а отец Никанор искренне стал бы недоумевать, если бы его упрекнули за его поступки.

Еще Балабан был лидером поповского мракобесия: вся дурь, вся суеверная чушь, которая только бродила в народе, была мила его сердцу. Так через него в соборе распространялась замечательная «душеспасительная» листовка, приведу некоторые цитаты (с сохранением авторской орфографии):

«Для дома необходимо иметь основные иконы – это: Православный русский иконостас и охранные иконы.

Православный русский иконостас – в состав которого входят иконы Казанской Божией Матери, Иисус Христос, Николай Чудотворец (Угодник) – для сохранности семьи, дома. Чтобы не одиночило ваш дом и вас, нужно иметь все три лика.

Охранные иконы:

СЕМИСТРЕЛЬНАЯ – Икона прославилась многими чудесными исцелениями от всех болезней, а также от сглаза, порчи, чтобы не навредили в любви, супружеству, домашнему очагу, от зависти, от колдовства, так как Матерь Божия своими стрелами отсекает зло и люди с плохими намерениями не смогут переступить порог дома, офиса, а если переступят, то найдут повод непременно вернуться.

 «НЕУПИВАЕМАЯ ЧАША» — для достатка в доме, чтобы этот достаток никогда не исчерпался. И ещё она служит для излечения таких недугов как пьянство, наркомания.

Молитва на «Неупиваемую Чашу»: Во имя Отца и Сына и Святого Духа Аминь. Хмель и вино отступи от раба Божия (имя) в тёмные леса, где люди не ходят и кони не бродят и птицы не летают. (3 раза).

ПОЧАЕВСКАЯ ИКОНА – очень чудотворная. В домашних условиях можно зарядить воду, для этого рано утром набрать в кувшин непочатой воды и сверху ликом положить икону на кувшин, прочитать молитву и оставить на 12 часов, затем пить от всех заболеваний.

ИКОНА «ПРИЗРИ НА СМИРЕНИЕ» — это единственная икона перед которой можно исповедоваться в домашних условиях.

«ТРОЕРУЧИЦА» — своей 3-ей рукой она отводит все невзгоды, неприятности, болезни».

Это языческое мракобесие с заговорами распространялось как православное учение на приходе, не встречая противодействия.

Несколько лет назад Балабана владыка назначил благочинным. Отцы благочиния выли от такого начальника, тупого, безграмотного, но зато ставшего митрофорным. Митру же отец Никанор носил как ангел — нимб.

Максим и Михаил

Другие соборные протоиереи были не так колоритны, как Балабан. Один, отец Максим, самый старший по хиротонии (аж 1975 года), краснолицый, весь белый как Дед Мороз, был типичным советским служакой: никаких проповедей от себя, так же с удовольствием брал записочки и денежки за исповедь (хотя не с такими жадно горящими глазами, как Балабан), так же был равнодушен к людям, каждое обращение к себе воспринимал с опаской, всячески избегая разговоров «по душам».

Единственным его отличием был отказ от поповских попоек, а соответственно, и отсутствие симпатии со стороны выпивающих отцов. Отец Максим вообще был довольно неприветлив, закрыт от всех, никогда никому не стремился помочь. Его не любили в соборе, поэтому вскоре выпихнули в отдельное плавание на небольшой приход, чему он, по-видимому, был вполне рад.

Еще один представитель зубров – протоиерей Михаил, младше первых двух по возрасту, немного (на пару-тройку лет) по выслуге. Он был одним из тех, кто оставил довольно симпатичную память по себе.

Отец Михаил был когда-то кадровым офицером: он был подтянут, худощав, бороды не носил, зато носил аккуратно подстриженные усики, которые придавали ему отдаленное сходство с английским джентльменом. В принципе, во многих вещах он таковым и был. Одет он был всегда чистенько, под подрясником белый подворотничок, подрясник выглажен.

Манеры в общении с людьми были галантными, он никогда не матерился, даже в поповской компании, всегда был любезен, даже когда подвыпьет. Выпить в компании он любил, но всегда знал свою меру, становился после этого чуть веселее и добродушнее. Любил анекдоты, порой сальные, но у него они выходили менее вульгарными.

Несмотря на нашу разницу в возрасте и чине, он был приветлив и внимателен ко мне, в алтаре всегда готов был помочь, подсказать. У него я чаще всего исповедовался перед службами, потому что с ним было спокойно: никаких лишних вопросов, никакого раздражения, а только дружелюбное участие, хотя было ясно, что ему вообще глубоко плевать на твои грехи и на твою жизнь, но все же на фоне других мастодонтов он выглядел приятно.

Никакой дури или суеверий он не распространял, да вообще он держался с народом вежливо, но отстраненно.

Но, как у бывшего офицера, у него были проблемы во взаимоотношениях с начальством: он всегда тщательно выполнял положенное, но не терпел, когда ему хамили или унижали. Его дальнейшая судьба была более драматична, чем у отца Максима: из собора его выкинули вторым священником под начало еще одному хаму и самоуверенному дельцу, руководителю двух отделов епархии. Там отец Михаил тоже долго не продержался, отлеживался в больницах. Сейчас вроде служит снова вторым, но под более благоразумным настоятелем.

Общей особенностью всех протоиереев (как, впрочем, и почти всех соборных отцов) была привычка носить поповское только на территории храма. Они приходили и уходили только в «гражданке», их невозможно было встретить в общественном транспорте в подряснике. Даже если они отправлялись на требу, то или на машине, или брали с собой подрясник, накидывая его на месте. Видимо, сказывалась старая советская привычка.

Да, ни у одного из этих трех протоиереев не было машины, по крайней мере, никто из них не приезжал в собор на таковой, и не говорил никогда о наличии. Зато хорошие машины были, разумеется, у ключаря и всех трех дьяконов.

Молодые отцы

В соборе было два молодых отца Дмитрия. Со старшим из них (старшим по хиротонии – он служил уже года два, а второй – только полгода) мы даже подружились. Невысокий, деревенского вида добродушный Дмитрий Первый был очень приветлив, смешлив и с некоторой склонностью быть настоящим отцом – то бишь у него уже был свой круг духовных чад, в основном состоящих из девиц регентского отделения. Не подумайте плохого, нет, просто он порой слишком всерьез воспринимал себя как духовника: любил индивидуальные исповеди, наставлял чад, благословлял.

В соборе он имел кличку «Святой». Она появилась, когда один раз в храм пришел какой-то мужик и стал допытываться: «Мне бы батюшку у вас такого найти – ну, он, говорят, святой у вас!» Оказалось, что он искал именно отца Диму. Кличка так и прилипла, отец Дима сам смеялся, смущался, но от клички не отказывался. Фамилия у него была самая удачная – Молитвин.

Он меня всегда дружески поддерживал, помогал, если была такая нужда. Ничем особым не отличался, просто был хорошим парнем.

Для собора он был слишком порядочным и честным, поэтому через год отца Диму тоже спровадили из собора, отправили служить в самый крупный в нашей епархии женский монастырь. Там он немного выл от монахинь, но супруга ему попалась деловая, наладила пошив крестильных рубашечек и прочего святого барахлишка, так что они в монастыре не скучали. Вроде бы он до сих пор там.

Второй отец Дмитрий тоже был со мной дружелюбен, но гораздо прохладнее. Он был младше меня по возрасту, но карьеру сделал быстро: заочно учился в духовной академии, а после того, как через год я свалил с поста своего настоятеля и благочинного, благочинным сделали его, хотя он прослужил всего лишь два года и ни дня не был сам настоятелем. Но в благочинные его пропихнул ключарь собора, отец Никита, которому было легко контролировать благочинного, бывшего его подчиненным клириком.

Он был компанейский парень, выпивал со всеми дьяконами и иподьяконами, был свой человек в соборе. Как и все отцы, был равнодушен к людям, зато использовал любую возможность зашибить копеечку. Пробыв несколько лет клириком собора и благочинным, он наконец получил настоятельство в огромном храме, где до сих пор благополучно пребывает.

Благочинным он был никаким, ни плохим, ни хорошим, ни зла не чинил, ни добра. За 10 лет благочинства он ни разу даже не заехал ко мне на приход, хотя ехать до меня ему было минут 10. Все его благочинство заключалось в сборе с нас денег и бумажек для отчета. Поэтому я его называл про себя «секретаршей». Но на фоне предыдущего благочинного, вернее, злочинного, отца Петра, такой вариант начальника меня вполне устраивал.

Этот, второй, отец Дмитрий – характерный пример молодого прыткого карьерного попа, который твердо знает, как вести себя с правильными людьми, как находить подход, но при этом умеющий не портить отношения и с подчиненными, благодаря чему ни у кого не возникало желания или необходимости его подсидеть или пожаловаться на него. Такой священник никогда не проиграет, потому что не имеет ни собственного мнения, ни строптивого характера – он просто часть системы: гладкая, отшлифованная, полезная, но сама по себе ничего не представляющая, духовный подшипник, одним словом.

Отец Ваня

Со мной вместе проходил сорокоуст отец Иоанн, выпускник Московской семинарии (очного отделения). Он сорокоустничал уже священником, а я с ним – дьяконом, поэтому у нас были приветливые, партнерские отношения, хотя трудно было представить себе более непохожих людей. Отец Ваня (как я звал его про себя) был крупным белобрысым детиной, которому впору пахать грузчиком на барже, а не священником.

Он порой рассказывал истории из своей семинарской жизни. Например, о том, что в конце учебы в семинарии большинство будущих пастырей на вопрос знакомых «что ты собираешься делать после выпуска?» отвечали, не задумываясь: «Несколько лет, как минимум, в храм – ни ногой!» Это к тому, что студенты семинарии были замучены бесконечным участием в богослужениях и послушаниях. Многие после семинарии вообще уходили из Церкви, нахлебавшись полным лаптем.

Но отец Иоанн был упорен, он попом хотел быть. Он сначала понравился мне своим отношением к службе, когда однажды после литургии признался, что когда он возносит Хлеб на евхаристическом каноне, у него от волнения и благоговения потеют руки:

— Но ведь так и должно быть? – искал он подтверждения своим мыслям у меня. – А как станешь все это делать с холодным сердцем – то и каюк тебе, так меня один батя учил.

Правда, уже через две-три недели его благоговение поутихло настолько, что не раз он выходил на вечернюю службу, включая акафист в присутствии архиерея, очень хорошо поднабравшись водочки в поповской комнате, еле ворочая языком. Но странно, что владыка не замечал, как отец Ваня читал акафист, заикаясь и покачиваясь.

Впрочем, батя и меня избавил от впадения в молитвенную прелесть. После хиротонии я решил уж молиться, так молиться. И начал читать правило ко причастию, как положено, по каноннику, со всеми поповскими наворотами: в такой-то день прибавляется такой канон плюс такой акафист, в другой день – другой канон с акафистом, полунощница, малое повечерие… Длилось все это по 2.5-3 часа. К счастью, однажды в поповку зашел утром отец Ваня, удивился моим поклонам. Потом, спросив, скептически покачал головой:

— Ты что – спятил? Владыка всех отцов благословил читать обычное, мирянское, правило ко причастию плюс священническую молитву Амвросия Медиоланского! Прекращай эту ерунду, а то в прелесть впадешь!

Я ему был благодарен, потому что уже начинал чувствовать себя подвижником и молитвенником, которому мало по 5-6 часов ежедневного богослужения для ощущения себя святым.

К сожалению, с отцом Ваней мы все больше расходились: он примкнул к компании выпивающих отцов, дьяконов и иподьяконов, которые не любили меня, а я их. Так же стал, как и прочие, освящать золотишко прямо во время литургии, обижаясь на меня за то, что я относился к этому с презрением – считал меня гордым. Что ж, это, в принципе, так и было, но некоторые рамки я не мог переступать, хотя другие рамки порой переступал, и куда более серьезные.

После сорокоуста отец Ваня получил в настоятельство крохотную часовню, жил он с женой и ребенком в общаге. Поэтому еще довольно долго, несколько лет он регулярно подрабатывал в соборе на заменах и требах.

Но потом он получил приход в районном центре. Думаю, он доволен жизнью.

Читайте также:

• На сорокоусте в кафедральном соборе. Часть 1

Поддержать «Ахиллу»:

Яндекс-кошелек: 410013762179717

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

PayPal