Ахилла

Продолжение, начало тут.

***

Глава 2

Батюшка Константин возвращался из больницы, где он исповедал и причастил онкобольную женщину, уставший, голодный, с приступом мигрени и тошнотой. Он пытался собраться с мыслями и продумать распорядок следующего дня. Список дел странным образом перемешивался в его сознании с фрагментами неприятных бесед и встреч, перед глазами мелькали отрывочные кадры с лицами клириков и прихожан, наплывали воспоминания из его прежней жизни в любимом старом приходе.

Он морщился от боли и хаоса в голове, мучительно пытался навести порядок и создать стройную картину завтрашнего дня: «Хористы могут опоздать, а алтарники? Снова архиерейская служба с Солохоном, в 9 утра или 9.30… „Вот он, главный варвар!“ — „Он только разрушать умеет, потому что не знает наш приход…“» Визгливый голос Оленьки в саду…

Еще два крещения. Объединить? Нельзя. Вторая семья хочет отдельно…

Мясистое квадратное лицо Тамары Потаповны ухмыльнулось: «А мы тебе не дадим снять иконы со стен!» (К священнику прихожанка на ты.) — «У вас чердак весь был забит писаными иконами, а в храме висят бумажные иконки в шахматном…» — «Не дадим! Мы с покойным Владыкой Мефодием здесь молились. Это наша память о нем!»

Красное лицо Потаповны раздвоилось, исказилось, группа кривых лиц стала разрастаться в актив старых прихожан…

Почему всегда вспоминают Владыку Мефодия, когда надо делать ремонт или перестановку? Это саботаж или шантаж?..

Беседа с казначеем, трапеза с Солохоном… Почему скудные столы?.. Надо подключить еще девочек и поручить салаты Нине…

Назар пригласил дизайнера для сада, это интересно…

«Батюшка у нас строгий, но добрый», — вдруг громко сказала и рассмеялась его любимая регент в старом храме.

У Константина сжалось сердце от тоски. Замелькали родные лица. Как хорошо там в сентябре, когда уже не так жарко, но тепло и солнечно… Воскресная школа в подвале, а там грибок… Почему Тузов этим не занимался раньше, ведь двадцать пять лет он завхоз? А чердаки? Крышу латают, а нужен капитальный ремонт. Тузов знает? Конечно, знает, а чем он занимался целый день? Вчера ходил за мукой для просфорниц… да, целый день его не было… В подвалы страшно зайти.

Как меня угораздило согласиться приехать сюда?.. Субботник? Наверно. Надо сделать объявление.

В размышлениях Куницына неожиданно возникло лицо матушки Настасьи, и он закашлялся от резкого запаха корвалола. Он уже стоял на пороге их комнатки. Матушка лежала на раскладушке, сморкалась и стонала. Для усиления драматизма она повязала лоб мокрым полотенцем.

Старый стол, где-то раздобытый добрым Назаром, был накрыт белой скатертью и красиво сервирован. Горела свеча. «Поминальный стол, — мелькнуло в голове у батюшки, — скорее бы перекусить и завалиться спать». Ни слова не говоря, с обвязанной полотенцем головой, матушка достала приготовленный салат.

Желая разрядить обстановку, Константин нежно поцеловал супругу в щечку и весело сказал:

— Какая у меня Настюша хозяйка. А я такой голодный! — он сел к столу. Настасья смотрела на него не мигая и не нарушала зловещей тишины. Батюшка налил себе немного вина и с наслаждением сделал первый глоток.

— Да… — медленно начала матушка. — Я — хозяюшка-праздник! Это все видят. А что ж «тяжело болящая» чужого мужа не накормила?

У Константина застучало в висках. Он понял, что избежать очередного скандала ему не удастся: «Хоть бы успеть перекусить», — подумал он.

Матушка говорила медленно, с каждым предложением набирая скорость, как товарный поезд, покидающий станцию. Слова ее громыхали в голове батюшки, боль в висках усиливалась, каждый глоток давался ему все труднее и труднее.

Настасья понимала, что час обвинительной речи пробил. Она призывала батюшку вернуться в семью, проводить время с ней в совместной молитве и чтении псалтыри, а не «бегать по чужим бабам», и вообще снова стать похожим на священника.

Все дело в том, что у матушки было свое, незыблемое представление о том, как должен выглядеть настоящий священник. Во-первых, он должен быть солидным по весу и скорости передвижения и всегда носить рясу, неважно по каким лестницам и как быстро ему предстоит перемещаться. Во-вторых, обязательно иметь бороду до пояса и длинные волосы, заплетенные косичкой. Подтянутый Константин с аккуратно подстриженной чеховской бородкой и мужской классической стрижкой идеалу матушки не соответствовал.

Настасья перешла ко второй части обвинения и стала подробно перечислять все накопившиеся обиды и промахи батюшки, подробно зарегистрированные в ее голове. Батюшка сидел молча, щеки его горели, он опустил руки под стол и перебирал четки, до боли надавливая на каждый узелок. Наконец он, сдерживая себя из последних сил, спокойно и внятно произнес:

— Настасья, скажи конкретно, что ты от меня хочешь? Я занят целый день, и у меня такая работа. Найди себе занятие, почитай книги, помоги женщинам на приходе, развивайся духовно. Но пойми, я не могу больше терпеть эти разговоры.

Батюшка Константин точно знал, что скажет дальше его «хозяюшка-праздник». Настасья набрала воздух, но… в дверь постучали.

— Гутен Путин! — задорно поприветствовал всех в своем стиле Валик Тузов. Он сразу оценил ситуацию, с удовлетворением оглядел замученное лицо батюшки с синяками под глазами и радостно объявил: — Владыка просит к нему на пару слов.

Батюшка перекрестился и отправился в покои Владыки. Солохон трудился. Он нашел папку документов в бюро батюшки и внимательно изучал содержимое. «Мог бы и спросить моего согласия», — с досадой подумал Константин, но промолчал. Он знал, какой абсолютной властью обладает архиерей, согласно церковному уставу, и каким искушениям подвергает эта власть тех, кто ею обладают. Солохон поправил очки, молча ткнул рукой в кресло напротив стола и продолжил изучение. Батюшка терпеливо ждал. Наконец Солохон прервал чтение, откинулся на спинку кресла и поглядел на батюшку.

— Ну что, отец Константин, поговорим по душам? — начал Солохон, и у батюшки внутри все похолодело. — Мне у тебя здесь нравится. Местоположение прихода отличное. Подходит для моей резиденции. Бывать у тебя будем часто. Еду только поразнообразней прикажи готовить. Благодари за оказанную честь и бюро от своего хлама бумажного очисти до следующего приезда. (Батюшка задохнулся, он почувствовал, что слезы наворачиваются у него на глаза.) Ты хорошо поработал, храм благоукрасил, сад доделай, на это тебе мое архиерейское благословение. И насчет беседки в саду для летнего моего пребывания подумай. Остальное договорим завтра, отдыхай, — Солохон небрежно махнул рукой, рисуя в воздухе благословение, но батюшку прорвало.

— Владыко, благословите и выслушайте! — голос батюшки дрожал. — Приход не имеет больше статуса ставропигиального с особым финансированием для резиденции. Как же нам потянуть гостиничные номера, приемы, трапезы? Мы же экономим каждую копейку. Одноразово я подниму людей для кухни, но постоянно… и потом пойдут разговоры, куда уходят целевые пожертвования. Люди мечтают построить просторный храм.

Владыка Солохон добродушно рассмеялся:

— Не волнуйся, голубчик! Рассказывать о наших приездах всем не обязательно. Мы с заднего крылечка зайдем, служить часто не буду, никто и не узнает. Ну, а насчет денег, так и тем более нечего всем докладывать — что, куда и зачем.

У Константина расплывалась картина в глазах, он чувствовал, как дрожит его подбородок.

— Я не смогу обманывать людей, — произнес он с усилием. — Надо объявить людям о Вашем решении.

Лицо Владыки стало каменным, как у сфинкса:

— Или я не расслышал, или ты заболел. Проспись и завтра продолжим, — холодно закончил он ночную встречу.

Батюшка поклонился и на несгибаемых ногах направился к выходу. Ему хотелось забиться в угол и плакать, как ребенку. Он понимал, что мстительный Солохон не простит ему сопротивления, а неофициальной резиденции все равно добьется любым путем.

Открывая дверь в коридор, Константин задел резко отскочившего Валика Тузова с ведром и шваброй в одной руке. Чуть поодаль стояла Оленька и сосредоточенно терла тряпочкой стену. Батюшка кивнул и пошел в свои комнаты. «С каких это пор они убирают ночью?» — мелькнуло у него в голове. В конце коридора он оглянулся, но супругов и след простыл.

Только ведро и тряпочка остались перед покоями Владыки.

Константин вышел во внутренний двор и сел на скамейку. Дышать было тяжело, приближалась гроза. Полная, мертвенного цвета луна пробивалась сквозь тучи. Он достал мобильный телефон и ужаснулся: полсотни звонков и сотня сообщений. Замелькали вопросы и значки гнева. Все требовали немедленного ответа и отчета о прошедшем дне. Батюшка решил было отвечать, но буквы прыгали перед глазами, голова раскалывалась, и он с отвращением выключил телефон.

Вдруг кто-то мягко положил руку ему на плечо. В темноте Константин не заметил, как подошел и неслышно подсел к нему старый Шаль. Филипп Шаль жил далеко, и во время посещения особых служб на приходе останавливался на ночь в приходской гостинице.

— Не спишь? — дружелюбно спросил он у измученного батюшки.

Обрадовавшись ласковому приветствию, батюшка душевно обнял старика. От Шаля пахло селедкой, кусочки которой после дневной трапезы застряли у него в лохматой бороде. Мало кто любил неопрятного старика с выпученными глазами, но батюшка относился к нему сердечно и с особым почтением.

Обсудив погоду, котов и беженцев, Шаль неожиданно заговорил о Владыке.

— Как твое мнение об этом солдафоне? — доверительно поинтересовался старик.

— Ох и тяжко с ним! — выдохнул батюшка, и горькие слова полились рекой.

Встретив сочувствие и ощутив в Шале родную душу, он одним залпом выложил все свои переживания из-за притязаний архиерея на резиденцию, свое отчаяние от расспросов Солохона о финансовом положении прихода, о доходах и страхе перед завтрашней встречей Владыки с казначеем. Шаль слушал затаившись, не комментируя и как будто боясь что-то упустить из исповедального рассказа батюшки. Когда Константин закончил, старик крепко прижал его к своей груди.

— Как я тебя понимаю, мой дорогой! — сказал он, ласково похлопывая его по спине.

Простота и душевность Филиппа Шаля растрогали батюшку до слез. Он горячо благодарил старшего друга.

— Держись, Костя! Я с тобой! Я полностью на твоей стороне и всегда тебя поддержу, — подтвердил Шаль свое дружеское расположение к батюшке и, пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись.

«Чудный старик, — думал Константин. — Уходящее поколение. Честные порядочные люди, как мало их осталось. Жаль, что не поцеловал руку старику».

Успокоенный беседой с Шалем, в самом мирном состоянии духа, батюшка отправился в постель. Он не знал, что старому Шалю предстояло пережить далеко не спокойную ночь.

Расставшись с батюшкой Константином, Шаль походил по коридору, удостоверился, что никто не наблюдает за ним, и отправился в покои к Владыке Солохону. Тихонько постучавшись, он просочился в комнату, в которой уже находились монашка Феодулия, носатый дьякон, Тузовы, неизвестно когда прибывшая Султанова в белом беретике и чтец Гниленко. Все почтительно молчали. Солохон сидел, нахмурившись, за столом. Сообщество напоминало военный совет в Филях.

Филиппа давно поджидали. Шаль поклонился, улыбнулся и подсел к Султановой. Скривившись, она отодвинулась, а Феодулия кинулась открывать окно.

Когда все расселись по своим местам, Владыка торжественно призвал к совместной молитве, объявляя тем самым начало совещания. Благочестиво призвав на помощь Господа, Пресвятую Богородицу и всех святых, Солохон обратился к Шалю:

— Удалось поговорить?

Филипп с готовностью пересказал все услышанное от друга Кости. Сборище взволновалось: возмущенные восклицания, цоканье и оханье возрастали по мере слушания доклада Шаля. Гниленко сидел, развалившись на диване, улыбался и понимающе поворачивался то к одному, то к другому из слушателей.

Степан Гниленко для Солохона был самой необходимой фигурой. Он был взращен в приходе, был свидетелем и активным деятелем в период упадка приходской жизни. Здесь прошел Степа все стадии духовного роста от фанатичного постника и молящегося «в трансе и восхищении» до соглядатая, доносчика, охранника и чтеца. Как алтарник он отличался особым невежеством и леностью, несмотря на непрерывный зловещий шепот собственных молитв во время службы.

Придя в храм, Гниленко обычно обходил и осматривал все закоулки помещения, не пропуская ни одного встречного и участвуя во всех диалогах и разговорах. Со старичками в храме он вел себя непринужденно: тыкал, хлопал и хохотал, с женщинами — покровительственно, с молодежью — наставнически. Его кривая фигура двигалась плавно по коридорам, многократно застывая по углам, куда он заводил с расспросами тех или иных прихожан. Привыкнув к постоянному присутствию Степы, прихожане обращались к нему за духовным советом чаще, чем к батюшкам или настоятелю, отцу Константину Куницыну.

Пока в алтаре старенький священник отец Андрей сам готовил все к проскомидии, занимался просфорами, зажигал свечи и раздувал кадило, Гниленко вел разъяснительную работу на лестнице. Он записывал телефоны, расспрашивал новеньких об их жизни, наставлял молодых алтарников. Выполнив всю необходимую расследовательскую работу и убедившись, что все уже собрались в храме и разговоры прекратились, Гниленко крадучись заходил в алтарь и не здороваясь, без благословения приступал к личной беседе с Богом.

Теперь, прослушав важное донесение Шаля, Степа довольно ухмыльнулся. В его церковной практике это был не первый случай работы по усмирению либеральных священников. Он владел хорошо отработанной методикой и отточенными приемами. Получив благословение от священноначалия, Степа начинал травлю неугодных батюшек с телефонных тайных бесед с прихожанами для их «перенастройки». Начинал он издалека, вызывая ностальгические воспоминания о прежней жизни с Владыкой Мефодием, всячески льстя собеседнику и со вздохами объясняя ему, что не будь сейчас у руководства столь бездарного настоятеля, жизнь этого конкретного человека сложилась бы совсем иначе. Он выворачивал наизнанку все достижения того или иного священника, представлял его в самом невыгодном свете и подкупал собеседника обещанием для него особого положения в церкви и особых же перспектив.

Параллельно он начинал кампанию в алтаре. После обработки Гниленко все алтарники, дьяконы и даже другие священники переставали здороваться с преследуемым батюшкой, игнорировали все его замечания, ухмылялись за спиной и мешали громкими разговорами позади завесы в алтаре во время проповеди.

Теперь Степа с готовностью смотрел на Солохона, ожидая его сигнала к действию. Но Солохон хотел сначала выслушать других.

Первой начала активистка Оленька Тузова:

— Благословите, Владыко! — смиренно попросила Оленька, и получив благословение, сразу перешла к делу. — Владыченька, спасите нас от Куницына, от этой беды на приходе, — начала она плачущим голосом. — Он погубит нашу общину! Жизнь остановлена по его вине. Он связал нам руки и ноги, нет паломнических поездок, нельзя использовать гостиницу. На трапезы выдает деньги по крохам и требует чеки. Мы задыхаемся. До приезда Куницына мы переживали такой расцвет! Каждую неделю выезжали бусиком и ярмарки устраивали. Книг сколько Валик привозил для продажи, все были довольны! — Оленька достала платочек.

Солохон кивал и молитвенно перебирал четки. В разговор вступила интеллигентная Султанова:

— Начнем с главного: отец Константин не умеет общаться с людьми, он грубит, хамит, оскорбляет. Прихожане боятся идти к нему на исповедь. К отцу Даниилу Коцкому просто очереди стоят, а к этому никто не хочет идти, — мягкий голосок Султановой задрожал от неприятных воспоминаний. — Он нашим старожилам хамит. Бабоньки наши жалуются, что покойный Владыка Мефодий их голубил, всегда добрые слова говорил, а этот их цветы заставил в вазы ставить и блюдце с косточками от вишен со ступенек возле алтаря убрать. Девочки ему напомнили, что двадцать лет здесь в храме сидят, а он им заявил: «Что ж мне теперь — красную дорожку перед вами расстилать, раз вы двадцать лет сюда в храм ходите, или кресло вам особое ставить?!»

Волна возмущения прокатилась по покоям Владыки.

— Какие еще доказательства требуются, Владыченька?! — закричала Тузова, молитвенно складывая ручки.

— А нашей заслуженной, всеми высоко ценимой прихожанке, — продолжила Султанова, — когда она иконочки наши намоленные спасала и грудью своей прикрывала, сказал, что если той не нравятся преобразования, то есть другие храмы и… — Султанова сделала выразительную паузу. Глаза у нее расширились, она набиралась сил и решимости произнести какую-то страшную, ругательную фразу. Все с любопытством уставились на нее. — И… он сказал нашей Тамаре Потаповне, этой слабой, беззащитной и доброй женщине: «скатертью дорожка», — выкрикнула последние два слова Султанова.

Все ахнули для приличия, но не могли скрыть недоверчивой улыбки. Потаповна была дородной, мощной бабой и славилась своим скандальным характером. Она с легкостью провоцировала ссоры, проклинала и припечатывала оппонентов указанием Божьего суда над ними в их болезнях и неприятностях. Все понимали, что посмей батюшка сказать хоть слово против, и Потаповна разорвала бы его в клочки.

Пока дамы выступали, носатый дьякон делал пометки, рисовал плюсы и минусы в двух колонках и почтительно показывал листик Солохону. Повернувшись к Тузову, Солохон небрежно поманил его к себе и что-то тихо сказал ему на ухо. Тузов с готовностью бросился к двери.

— И чтоб отец Даниил Коцкий в семь утра у меня был. С заднего крылечка его впусти, — сказал он Тузову вдогонку. Затем Владыка выразительно переглянулся со старым чтецом из свиты, и тот тоже покинул помещение.

— Тебе слово, Степа, — нежно обратился Солохон к Гниленко. Степа расхохотался, широко открыв рот и обнажая лошадиную челюсть. Когда Гниленко смеялся, то странным образом напоминал что-то среднее между Иванушкой-дурачком и ослом из мультика «Бременские музыканты». Не отличаясь особым интеллектом, Степа начал мямлить что-то про связи с католиками и крестные ходы у врагов Православия. Солохон хмурился все больше, а носатый дьякон начал заметно нервничать.

Наконец Владыка перебил Степу и перешел к пункту о финансах. Выяснилось, что всегда нулевая касса прихода с приездом Куницына пополнилась огромными суммами. Солохон насторожился:

— А почему раньше денег не было?

Султанова прикрыла сумочкой кольцо с бриллиантом на правой руке, а вернувшийся Валик заерзал на стуле в страхе, что Солохон может спросить его о новом «Лексусе». Оленька вскочила с кресла и подбежала к столу, за которым сидел Солохон:

— Владыко, клянусь на Евангелии, мы здесь не при чем. Это все Владыка Мефодий!

Наступила тишина.

Владыка Мефодий тяжело болел последние годы. Жил он в другом городе и вынужден был давать указания через семью Тузовых. Милая семейка не преминула этим воспользоваться и проворачивала свои делишки, прикрываясь именем Владыки. Валик Тузов бегал по приходу и, забирая кассу, требовал беспрекословного подчинения:

— Владыка велел! — когда же его просили о помощи или указывали на свалку в углах и подвале, то он внушительно подчеркивал: — Владыка не благословил!

Однажды прихожане не выдержали и спросили напрямую Владыку о его «благословениях и запретах». Удивленный Владыка, разумеется, отрицал «свои» благословения. К Тузовым направили делегацию возмущенных работников. Валик нисколько не смутился и, качая головой, печально заметил, что бедный Владыка ничего уже не помнит и не понимает.

Услышав теперь слова Оленьки, что махинации с деньгами — это дело рук больного и полностью передавшего все дела Тузовым Владыки Мефодия, все замерли. Такого поворота не ожидал никто из присутствующих. Оленька Тузова была духовным чадом покойного Владыки Мефодия, всегда яростно защищала все, что связано с памятью о «дорогом ей Владыке».

Солохон внимательно посмотрел на присутствующих и ласково улыбнулся. Потом сосредоточенно покачал головой, вздохнул и перешел к итоговой речи:

— Выслушав вас всех, дорогие братья и сестры, я понял, что мир душевный, как и покой в ваших сердцах и в жизни прихода полностью утеряны. Причина тому — потеря благочестия самим пастырем, которому поручено пасти стадо овечек. К огромному моему сожалению, с горьким чувством сокрушения и моей вины, как архипастыря, должен я признать, что ваш настоятель, отец Константин, не уделяет должного внимания ни вам, чадам Божиим, вверенным ему самим Господом, ни вашим проблемам. С болью в сердце должен я оповестить вас о том, что ваш пастырь и настоятель находится во власти дьявола и искушаем гордыней. Ему чужды смирение и послушание священноначалию. Он горд и своенравен.

Дьявол, виновник всех бед, толкает его и на другое страшное преступление — прелюбодеяние. И мы имеем письменное свидетельство тому от дражайшей супруги отца Константина, — Солохон помахал перед собравшимися тетрадкой. — Но как доказать несчастному его заблуждение? Как помочь увидеть себя в этом страшном искушении, зажатым в тисках демонской твердыни? Только одним способом: в записи его собственных слов и суждений! — Солохон откинулся на спинку кресла. Присутствующие бурно выражали свое согласие с мнением Владыки.

Солохон отхлебнул из бокала пару глотков красного вина, задумался и тихо произнес:

— Мы должны обратиться за помощью к нашему благочинному, дорогому отцу Исайе. Отец Исайя одарен от самого Господа тихим и кротким нравом, известен всем своей поистине святой и чистой жизнью. Мы должны поручить ему дело спасения нашего дорогого собрата, побеседовать с ним и сделать телефонную запись, втайне от отца Константина, дабы нагляднее ему потом показать его заблуждения.

Все пришли в восторг от мудрого решения архипастыря и решили провернуть дельце с телефонной записью уже завтра.

Продолжение следует

Читайте также:

• Глава 1

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: