Ахилла

Продолжение цикла, предыдущие части тут.

***

Очерки женских образов современной РПЦ

У Русской Православной Церкви — преимущественно женское лицо. Это факт, нравится он или не нравится модным проповедникам, но Церковь-матушка держится на женщинах. И эти женщины, живые и теплые, далеки от того глянцево-картонного образа «правильной прихожанки», который так старательно лепят православные СМИ.

Автор надеется, что читатель не увидит в этих зарисовках осуждения и насмешки. Все персонажи имеют свои прототипы, порой довольно узнаваемые, однако автор предостерегает от возможного вульгарного восприятия героинь как реальных людей, напоминая, что они суть продукт несовершенного авторского мозга и любящего авторского сердца.

Тоже изрядно несовершенного.

Текст читает Ксения Волянская:

Глава 5. Мадам Бовари

В местном Теле Христовом, то бишь многолюдном приходе Н-ского кафедрального собора, Кирсанна была самым высококачественным, добротным и ладным органом. Не орган, а мечта черного трансплантолога.

Когда она, потупив очи и часто крестясь, переступала церковный порог, доставая из сумочки носовой платочек, по храму тотчас разливался дивный аромат — симбиоз торжества православия и французской парфюмерной промышленности.

Одета Кирсанна всегда была скромно, но в меру. Никаких балахонистых тряпок. Шанелистая юбка слегка прикрывала худые породистые колени. Простые туфли-лодочки на небольшом каблучке деликатно цокали по кафедральной плитке. Этот звук ласкающе действовал на уши прихожан, словно кто-то большой и добрый, впавши в транс, щелкал пузырики на полиэтиленовой упаковке. Цок-чпок-чпок, цок-чпок-чпок.

Голову Кирсанны покрывал шелковый платочек от Эрмэ, повязанный кокетливым широким узлом чуть сбоку — казалось бы, малость, но сколько изящества и стиля.

Лицо Кирсанны лучилось улыбкой царственного доброжелательства ко всему сущему. Она вся была как обещание рая на земле. Красивого благополучного и сытого рая на красивой благополучной и сытой земле.

«Очень верующая эта женсшшина», — млели храмовые старушки, которым Кирсанна периодически делала маленькие презентики. Презентики были выдержаны в духе православия, самодержавия и народности. Ну там свечечки для домашней молитвы в красивой коробочке, подставочки для пасхальных яичек, скатерочки с кроликами и цыплятами для праздничной трапезы, иконки с изображением Царственных Страстотерпцев.

— Не благодарите, — предостерегающе вскидывала Кирсанна узкую ладонь. — Мне ничего не стоит, а вам приятно. И потом, разве все мы тут не одна семья? Не одно Тело Христово?

Приходя домой со службы, Кирсанна не переставала лучиться и обещать рай на земле. Теперь уже своим домашним.

— Как нынче пели! Невыносимо прекрасно, чудно, чудно! Я проплакала всю службу. Я не говорила тебе? Сам Владыка служил, вот это я удачно зашла, — ворковала Кирсанна, сбрасывая пальто на руки супругу. Красивым отточенным жестом, подсмотренным в французском кинематографе.

Муж Кирсанны, ответственный работник, делал сложное лицо. Дети уважительно помалкивали, тайком корча рожицы и закатывая глаза. Все знали: у мамы — духовные запросы.

Местные священники ждали исповеди Кирсанны, как фанаты сериала о тайнах аристократических, но порочных семейств ждут выхода новых серий. В скучной череде скучных грехов простых людей города N. покаяния Кирсанны были театром одной актрисы, эмоциональным катарсисом и вообще лучом света в темном и гулком пространстве старого храма.

Священников, принимающих исповедь, было обыкновенно трое. По правилам детективных романов, первый имел амплуа злого следователя, второй — доброго. А третий и вовсе был святой. В этом были убеждены все приходские дамы. А они на сей счёт никогда не ошибаются.

К доброму падре всегда выстраивалась огромная очередь. К злому — очередь втрое меньше, в основном, невротики и духовные мазохисты. К святому — практически никого никогда не было.

Кирсанна ходила ко всем троим по порядку. К исповеди она готовилась самым тщательным образом: пшикалась злыми ладанными духами с ярко выраженной готической бальзамической нотой, обматывалась черным кружевным палантином и надевала затемненные очки. В этом наряде она походила на вдову главаря сицилийской мафии.

Встречая Кирсанну, батюшки, томящиеся за аналоями, непроизвольно выпрямлялись и делали скучающее лицо.

— Батюшка, благословите, я решила уйти в монахини, — огорошила Кирсанна «доброго следователя».

— Ну что вы? Как же так? А семья? Муж?

— Я договорюсь с мужем, он меня отпустит. Мы давно уже чужие люди. Он не понимает меня, я для него просто мясная кукла, понимаете?

Батюшка, недавно закончивший семинарию, покрывался краской, но в полутьме храма это было не очень заметно.

— Позвольте, но — ваши дети?

— Они уже совсем взрослые. Я уверена, что со временем они поймут свою мать. Это ужасно — жить без духовных запросов. Господь умер за нас на кресте, а мы? Что делаем мы? Покупаем чесночную колбасу!

Столько экзистенциального ужаса было в этой чесночной колбасе, что добрый батюшка только руками разводил и предлагал еще раз все хорошо взвесить. В этот момент ему почему-то очень хотелось чесночной колбасы, даже живот подводило.

«Злой следователь» и тот очевидно добрел в присутствии Кирсанны, ведь ее семья была на короткой ноге с настоятелем и активно жертвовала на храм.

— Поругайте меня, батюшка, — страстно просила грешница. — Так, как только вы можете нас поругать. Я нуждаюсь в доброй отеческой порке! Я пала, батюшка, но мои ангелы поддержали меня. Я люблю одного человека и не могу противиться мощи этого чувства. И самое ужасное, что он любит меня. У нас глубокая духовная связь, но нам не суждено быть вместе никогда. Теперь мне одна дорога — в монастырь. Молиться за нас обоих.

Исповедь длилась долго, дольше всех, и пока весь храм переминался с ноги на ногу, Кирсанна успевала нашептать столько, что у злого батюшки потом еще долго был очумелый вид. Последующих исповедников он принимал, явно витая мыслями в других, лучших мирах. И даже особо не ругал.

От второго священника кающаяся магдалина уходила умиротворенная, с добрым напутствием достойно нести крест семейной жизни.

В этой игре все роли были расписаны наперед, все образцово вели свои партии и ничто не предвещало беды, пока однажды третий батюшка, имеющий репутацию слегка юродивого, выслушал Кирсанну, очень обрадовался, похвалил за духовное рвение, крякнул и — размашисто благословил. В монастырь.

В тот вечер Кирсанна приехала домой раздосадованная, ничего вопреки обыкновения не рассказала про службу, про то, как хорошо пели, и кто служил, а — заперлась в спальне второго этажа и долго плакала, игнорируя встревоженные скребки мужа.

К ужину она вышла вся в черном, с бледным от слез, чрезмерно напудренным лицом. На расспросы не отвечала, к еде почти не притронулась.

И только в самом конце, когда домашняя помощница Светочка подавала чай, кротко молвила, глядя в пустоту: «Господи. Как. Я. Вас. Всех. Ненавижу». Светочка разбила чашку от неожиданности. Муж сделал вид, что ничего особенного не произошло. Дети сделали рожицы.

С того рокового дня Кирсанна в храм ходить перестала. Как отрезало. Подруге Лоре за бутылкой ламбруско говорила о духовном кризисе и невыносимом одиночестве всякого живого существа, имеющего ум и душу. А также о том, что давно бы покончила с собой от любви к изумительному мужчине, если бы не крест семейной жизни, который надо нести достойно.

Лора презрительно щурилась, много курила и пила ламбруско как итальянская лошадь. В ее жизни не было ни мужа, ни роковой любви, ни духовных запросов, даже креста и того — не было, и ей было немного обидно.

Кирсанна два месяца страдала, потом потихоньку пришла в себя и записалась в любительскую театральную студию. Режиссер сразу понял, какое сокровище на него свалилось, и задействовал Кирсанну в роли Гертруды. Злые языки утверждали, что Гертруда в постановке затмила и Гамлета, и Офелию. Более того, по новой режиссерской трактовке именно мать Принца Датского сошла с ума и сделала это так мастерски, что на Офелию, бледную жалкую тень, никто уже не смотрел.

Также говорили, что на премьере был сам отец-настоятель Н-ского собора, переодетый в штатское, очень взволнованный и глубоко потрясенный. Вдобавок ко всему, когда труппа вышла на поклоны, люди в черном водрузили на сцену к ногам Гертруды корзину красных роз — совершенно неприличного размера. Но у нас, знаете, у нас и соврут — недорого возьмут…

Иллюстрация: картина Валерия Крестникова «После маскарада»

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: