Ахилла

Часть первая: Вы мне ща весь храм оскверните

Громадный собор известного монастыря. Летний будний вечер, начало Всенощного бдения. В алтарь вплывает массивное двадцатилетнее тело в рясе с крестом. Тело венчает немаленькая голова с пуховой физиономией, ещё по-детски припухлой, но уже не по-детски обрюзгшей. Завораживают лукаво прищуренные глаза над снисходительной и одновременно жестокой юношеской улыбкой.

— Фу… Ну и бабы пошли! Прут в церковь, и ничё не знают… никаких понятий нет!

Сразу догадываюсь, в чём дело. Молнией проносятся воспоминания недавних событий. Два дня тому назад вошёл в храм, и в притворе был остановлен женщиной средних лет: прилично одетой, интеллигентного вида, красной от смущения и с заплаканными глазами.

— Батюшка, подскажите, что мне делать? 1200 километров проехала, чтобы припасть к мощам преподобного. Многие годы его почитаю, первый раз в жизни здесь. Всего на два дня приехала. И вот, сегодня они начались… Что мне теперь делать? У нас батюшки говорят, что в эти дни женщина нечистая и греховная…. Я дерзнула войти в храм, но дальше притвора идти стыжусь…

— Во-первых, прошу Вас, успокойтесь. Нет никаких запретов входить в храм в период месячного истечения, — сразу пытаюсь выдать самую нужную информацию, не зная, как долго продлится разговор. Ведь могут вмешаться монахини или кто-то из других священников: бесцеремонно подойти и отогнать от прихожанки.

— Во-вторых, давайте договоримся, что больше Вы не будете называть «обычное женское» скверным и греховным. Мы с Вами православные христиане и должны чтить Церковное Предание. А оно нам, со времён написания Апостольских правил, говорит, что законная супружеская жизнь, течение крови у женщины, течение семени во сне и все другие естественные истечения не оскверняют естество человека и не лишают его даров Святого Духа. Предание и в писаниях святых отцов порицает тех, кто называет женщину нечистой по причине её физиологических особенностей. Подумайте сами, порассуждайте: чем священник, сходивший в туалет помочиться перед службой, чище женщины, пользующейся, извините, прокладками? Вы причащаетесь?

— Да, конечно!

— Значит, знаете, что в Православном храме совершается бескровная жертва. Мы служим, используя хлеб и вино, которые прелагаются в Плоть и Кровь Христовы. Традиционно считается, что в наших храмах не должно проливаться ни капли крови животных или человека. Запрет на вхождение в храм женщины в период месячных происходит от правила Дионисия Александрийского и связан, в основном, с возможностью осквернения храма при пролитии крови. Нужно понимать, где и когда было написано это правило. Мы же с Вами не в Египте полутора тысяч лет давности? У нас здесь нет такой жары, есть одежда, аптеки… Вы считаете возможным попадание месячной крови женщины, которая следит за собой, на пол церкви?

— Нет, конечно!

— В-третьих, простите меня, что я поучаю Вас. Вы старше меня, и мне стыдно вообще говорить с Вами об этом. Но раз уж так случилось, что Вы обратились ко мне с таким интимным вопросом, я хочу попросить Вас никогда более не обсуждать ни вопросы гигиены, ни вопросы супружеской жизни, ни вопросы женского здоровья ни с кем, кроме врачей-гинекологов. И уж тем более, не поднимать этот вопрос в беседах с духовенством. В храм Вы ходить можете всегда, когда чувствуете потребность.

— Спасибо, батюшка. Можно я задержу Вас ещё на секунду? Вы знаете, когда я обнаружила уже здесь, в монастыре, что они начались – я начала клясть себя: «Проклятая грешница, видишь, что ты недостойна? Видишь, что Бог не пускает тебя? Видишь, что преподобный прогневался на тебя?» Но вдруг мне пришло в голову: «А что, если мысли эти не от Господа?» Я помолилась и решила так: «Подожду первого священника, который мне встретится, спрошу его и сделаю, как он скажет». И вот, Вы мне встретились. Или нет! Вас мне Бог послал!

— Осторожнее с такими умозаключениями, прошу Вас. Может быть, наш разговор был ответом на Вашу мольбу. Но, всё же, когда приедете домой, найдите Апостольские правила, прочтите мнение свт. Григория Двоеслова, свт. Афанасия Великого… проработайте тему. В интернете даже есть большая статья об этом одной монахини… НИКОГДА не верьте таким, как я, на слово. Проверяйте каждое наше слово. Простите, я пойду, нужно начинать службу…

— Благословите!

— Бог благословит…

Итак, всё это молнией проносится в моей голове. Но сегодня я включаю дурака, как учил духовник, и спрашиваю молодого да раннего, рукоположенного неделю назад первого героя моего рассказа:

— Что, месячные?

— Дак да! Представляешь, поднимаюсь я в собор по лестнице, меня баба останавливает и спрашивает: «Батюшка, а мне можно войти в церковь, я издалека приехала, а у меня месячные начались…»

— Ну, а ты что?

— Как что! Я ей говорю, Вы куда на ступеньки забрались, уйдите вниз! Вы мне щас весь храм тут оскверните!

— А она? (Пытаюсь казаться невозмутимым)

— Сопли распустила! Ваще офигели… Грит, я столько ехала, я так к преподобному хочу… ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ??? Это она ещё хочет к раке приложиться! В осквернении!

— Ну, а что ты ей сказал-то?

— Как что? Объяснил, что ВОЛИ БОЖЬЕЙ НЕТ! Не заслужила! Домой пусть едет и грехи исповедует…

— Ясно… Слушай, нормально ты её, у кого научился? Я вот пока теряюсь ещё…

— Дак, я с детства в церкви. Знаю, что к чему… Да и баб этих насмотрелся, им только дай волю.

— Знаешь, ты начни службу, а я пойду до туалета добегу, что-то почки сегодня барахлят, тянет… Хорошо?

— А… Давай, только недолго…

Выбегаю из собора. Ищу взглядом плачущую женщину. А вдруг ещё не ушла, вдруг можно как-то утешить? Но… не нахожу. Молюсь: «Господи, разве Ты не видишь? Она ему сейчас весь храм осквернит! Разве Ты не видишь, что этот двадцатилетний хам себя здесь хозяином чувствует? Это его храм! В чьих руках дом Твой, Господи? Что за разбойники завладели им?» Давлю в себе гнев и отвращение, одеваю на лицо маску дурачка и возвращаюсь в собор…

Часть вторая: Читаешь молитвы и думаешь только: течёт у неё или не течёт

Богатый городской приход. Я – младший священник. Настоятель, кое-как заочно окончивший на тройки семинарию, недоволен моей излишней самостоятельностью и просит задавать вопросы, учиться, набираться у него опыта.

Суббота. День общего крещения. Выхожу из храма, чтобы встретить тех верующих, кто, пройдя несколько пустопорожних «катехизаторских» бесед у экзальтированной пожилой дамы, дошёл, наконец, до финиша, получив статус «достойного» стать восприемником крещаемого младенца. Обычно победители боя с блаженными приходскими промывателями мозгов не заставляют себя ждать и входят в храм, торжественно неся впереди заветный талончик с отметкой «катехизацию прошёл», а позади – ребёнка… Но в этот раз никто не идёт.

На улице вижу компанию смущённых людей с младенцем. Подхожу, здороваюсь, спрашиваю, с чем связана задержка:

— Может быть, кто-то в пробке стоит?

— Да нет, батюшка, мы все… Тут такое дело, на знаем, как и быть… У нас вот крёстная не готова…

— Что, катехизацию не прошла?

— Нет (смущённо)… Вот талончик. Просто в храм она не может войти…

— Почему?

— Ну… (женщина в длинной юбке отводит меня в сторону) Понимаете, у неё, как назло, эти начались сегодня… Ох, какое искушение! Прям напасть… В осквернении она…

Понимая, что ситуация уже не та, что в монастырском Соборе, и здесь, где всюду уши и глаза, лекцию не прочтёшь, подхожу к крёстной – молодой девочке лет шестнадцати. Шепчу ей несколько слов на ухо, после чего напряжённую крёстную «отпускает». Потом, подавляя в себе чувство брезгливости, аккуратно на ушко объясняю «воцерковленной» предводительнице семейства, что в первый день, когда у девочки ещё только начало капать, в храм ещё можно. Та, исполненная радости, машет всем рукой, мол, заходите. Крещу младенца…

Вечером, во время всенощного бдения, гонец настоятеля подходит ко мне, объявляя приказ высокопреподобия протоиерея — подойти к нему на кафизмах для разговора. В назначенное время вырастаю перед «хозяином прихода». Опытная рука протоиерея ковыряет просфоры, разложенные на жертвеннике. Лукаво прищуренные глаза, венчающие холёное пятидесятилетнее лицо с бородкой «а-ля Ильич», на меня не глядят. Высокомерный пафос не только в позе, но и в голосе:

— Слышь, а чё у тя там сёдня перед крещением за сходка у храма была? Чё они не шли-то?

Понимаю, что «верные духовные чада», в числе коих и «воцерковленная предводительница семейства», обо всём донесли настоятелю. Врать бессмысленно, надежда лишь на маску идиота, которую я не забыл предварительно напялить. Трясущимся голосом:

— Да, отче, тут такое дело… Там у крёстной месячные были, они все и не шли. Я подумал, что раз первый день, то можно покрестить… У неё утром только началось, а крестили в 12…

— Слышь, эта… Ты меньше думай, понял? Здесь, ваще-то, есть старшие отцы. Спрашивать надо! Ты чё бабу-то в нечистоте в храм затащил? Ты давай эта, порядков тут своих не устанавливай…

Стою с виноватым видом, уже придумав, как искусить знатока православных традиций:

— Да, батюшка, простите. Я буду спрашивать. А можно сейчас спросить?

— Ну да, давай…

— А вот если бы девчонка крёстная скрыла, что у неё месячные? Это хорошо, что тут бабушка воцерковлённая, а то ведь мы же не знаем всех людей, к нам много приходит.

— Слушай, это реально проблема. И ведь на катехизации не скажешь, чтоб говорили им. Ща ведь борзые все пошли, жалобу напишут в епархию… Знаешь, крёстная это ещё чё… У меня случай такой был давно уж, когда ещё времена другие были, построже. Пришли ко мне на венчание. А я тогда тоже ещё салага был, как ты щас. И вот уж к венчанию дело идёт, а мне вдруг раз в голову мысль! Ангел Хранитель, наверное, послал… Я и спрашиваю невесту: «А у тя месячных нет?» А она, представляешь, грит: «Есть!» А уж в храме они стоят, всё готово! Ну, я, конечно, из храма вывел, объяснил всё. На неделю перенесли. Вот это искушение!

— Да уж! (маска идиота не сходит с моего лица) А мне спрашивать перед венчанием у женщин про месячные, да?

— Да ты чё! Не вздумай! Щас другое время, жалобу накатают. А мне как настоятелю ещё и отвечать за тя потом.

— А как же тогда венчать-то?

— А вот так и венчать!!! Как я теперь венчаю? Читаешь молитвы и думаешь только: течёт у неё или не течёт… Господи, один грех… Ну ничё, Бог там сам с грешниками разберётся.

***

(Подробнее о вопросе «обычного женского» тут)

Рисунок Вячеслава Полухина