Ахилла

Продолжение, читайте также часть первую и часть вторую.

Часть 1

…Набравший силы над бескрайними таежными просторами ветер гнал по небу над городом серые тучи. Мелкий дождик снова начал накрапывать, так что прохожих на улице почти не было. Прося шагала по дороге и пинала ногами осенние листья. Она ни о чем не думала, а просто шла и пинала. Ей не было ни радостно и ни грустно, она ничем не восхищалась и никого не ненавидела — такой она была всегда, сколько себя помнила. Умная не по годам, девочка видела мир таким, какой он есть — но именно из-за этого не могла сойтись близко ни с кем, так как слишком хорошо замечала то, на что большинство людей легко заставляет себя закрыть глаза. Она не могла быть откровенной со своей матерью с ее надрывной религиозностью и вечным страхом перед вселенскими катастрофами и масонами в телевизоре, у нее практически не было подруг, так как своих одноклассниц она глубоко презирала за их глупость, жадность и идиотские увлечения, за ней не ухаживали мальчики, которые инстинктивно понимали, что к ним она относится ничуть не лучше девочек по тем же самым причинам. Так что из любимых занятий у нее оставались только слушать музыку в одиночестве или вот так бродить по набережной или опустевшему парку.

Тихо открыв дверь, она зашла в дом. С кухни доносились всхлипы матери и негромкий голос отца. Прося сняла ботинки и осторожно заглянула в щель.

— Ты всю службу смотрел только на нее! — сквозь слезы твердила мать, сжав перед собою руки. — Зачем я только вышла за тебя, лучше бы умереть тогда в монастыре, чем дожить до такого позора!..

Арсений с виноватым видом стоял перед нею.

— Сима, милая, ты ведь знаешь, что я люблю только тебя! Да ты и сама разве не видишь: эта девочка мне в дочери годится — о чем тут говорить!..

Надо сказать, что он говорил и правду, и неправду одновременно. Да, Арсений любил только Симу и мысль об измене ей была для него так же нестерпима, как предложение отрубить себе руку или ногу. Но с другой стороны… С другой стороны была Тося.

Началось все, впрочем, не с Тоси. Примерно год назад на их комбинате появился новый инженер — тридцатисемилетняя Ольга. Невысокая, сероглазая, с короткой стрижкой русых волос, умная и рассудительная — было довольно непонятно, отчего с такими данными она никогда не была замужем, но лезть в чужую жизнь ведь было ни к чему. Впрочем, работать вместе им приходилось все чаще — и все чаще Арсений стал замечать, что в его душе невольно начала зарождаться симпатия к этой женщине. Конечно, он гнал от себя эти мысли, но каждая новая встреча снова возвращала их на место, и покоя от них не было. Сама Ольга вела себя с ним ровно и спокойно, но Арсению было ясно, что она не только догадывается обо всем, но и сама явно испытывает похожие чувства. Несколько раз они встречались глазами, и эти взгляды говорили им друг о друге гораздо больше, чем слова…

Однажды, ближе к вечеру, они остались в кабинете вдвоем. Вопросы по проекту решили быстро, надо было заканчивать и собираться домой. Неловко подвинувшись, Арсений нечаянно коснулся ее колена — и тут же почувствовал, как по его телу словно пробежала искра. Ольга не стала отдергивать ногу, и он внезапно ощутил непреодолимое влечение к этой женщине, бороться с которым не было никакой возможности. Теряя всякую власть над собой, Арсений начал расстегивать на ней одежду, одновременно целуя в лицо и волосы и шепча какие-то бессвязные слова. Та не сопротивлялась, а только теснее прижималась к нему всем телом, вздрагивая и прерывисто дыша…

Вдруг в коридоре хлопнула дверь, и Арсений с Ольгой опомнились. Торопливо одевшись, они несколько минут сидели и смотрели друг другу в глаза. Они ничего не говорили, но в их взглядах все читалось, словно в книге.

«Оля, ты знаешь, как ты мне симпатична и что я сейчас чувствую — но… но я люблю свою жену и не могу ни предать ее, ни тем более расстаться с нею».

«Арсений, я все это прекрасно понимаю. Ты тоже мне очень симпатичен, и я не искала бы себе другого мужа, если бы ты был свободен. Но я сама никогда соглашусь устраивать свое счастье ценой развала чужой семьи. Я перестала бы быть сама собой, если бы пошла на это».

Он проводил ее до подъезда и поцеловал на прощанье. Но с тех пор по непонятной причине им приходилось встречаться все реже и реже, а через два месяца Ольга уволилась с комбината и уехала в куда-то в Петербург.

И тут в их храме появилась Тося. Обычная девочка-подросток, каких полно на любом приходе. Впрочем, если присмотреться к ней, то и не совсем уж и обычная — но ведь это нужно было заметить, а желающих это сделать оказывалось не так много. А внешне — ничего примечательного, худенькая, словно свечки, которые она старательно переставляла на подсвечнике, веснушчатое курносое личико в обрамлении светло-русых волос, забранных в недлинный хвостик. Но у Арсения, в первый раз увидавшего ее на вечерней службе, отчего-то странно защемило в груди — и с тех пор он, как ни старался (или делал вид, что старался), нет-нет да и бросал на нее незаметно быстрый взгляд.

Впрочем, это он думал, что незаметно — а Сима, разумеется, все прекрасно видела, и, в конце концов, высказала мужу все, что думает о подобных поглядываниях. Арсений оправдывался, как мог — да ведь и в самом деле не собирался же он серьезно не то что разводиться с женой из-за этой школьницы — но и просто позволить себе что-то большее, чем перекинуться с нею парой слов? Каждый раз перед службой он тщетно пытался заставить себя не думать о ней — и каждый раз, когда, словно нарочно, перед ним оказывалась тоненькая фигурка в легком платье, сквозь которое едва угадывалась девичья грудь, а прядь волос смешно падала на совсем еще детский лоб — у него перехватывало дыхание. Пару раз Арсению удалось невероятным усилием воли заставить себя глядеть в другую сторону, но ведь невозможно постоянно стоять с повернутой головой, а Тося, как назло, меняла свечки прямо перед ними. Однажды они встретились взглядами, и у Арсения все вздрогнуло внутри — вместо наивно-восторженного или пусть серьезного, но все же детского выражения глаз на него спокойно глядел совершенно взрослый человек.

Часть 2

В тот вечер Прося вернулась домой позже обычного. Ее коленки были запачканы землей и поцарапаны, волосы сбились, лицо покраснело, на помятой куртке не хватало пары пуговиц — но во взгляде ничего прочесть было, как всегда, невозможно. Наскоро раздевшись, она минут десять приводила себя в порядок в ванной, а потом заперлась в своей комнате. Сима, настороженно наблюдавшая за всеми этими действиями, шагнула было за нею, но тут на столе зазвонил городской телефон. Арсений взял трубку — и тут же отшатнулся от дикого визга и крика, рванувшихся оттуда. Несколько минут он терпеливо выслушивал вопли неизвестной ему тетки, оравшей, что его дочь — малолетняя садистка, место которой в колонии, и она позаботится о том, чтобы ее туда отправили, ибо двоюродный брат свекрови ее знакомой по институту работает где-то в районной прокуратуре. Пожелав ей удачи в иске против племянницы полковника с Кировской набережной, он положил трубку и тоже отправился в просину комнату.

Там все прояснилось. Бесцельно «отдыхавшим» в тот вечер в парке двоим старшеклассникам было, как всегда, нечем заняться — и идея поразвлечься с одинокой симпатичной малолеткой показалась им весьма заманчивой. Конечно, очнувшись через пару часов в больнице с сотрясением мозга и переломами конечностей, они горько пожалели об этой идее — но кто мог предвидеть подобное? Прося, впрочем, внешне была совершенно спокойна. Ей тоже немного досталось, но все это ерунда и не повод волноваться, ведь она всегда может постоять за себя, не так ли?

Успокоив родителей, она разделась и легла в постель, но заснуть, конечно, не могла. Хотя происшедшее и вправду не очень-то и вывело ее из равновесия — однако теперь, оставшись одна, Прося вдруг с неожиданной ясностью почувствовала, что не хочет жить. Зачем, какой смысл в этом ежедневном круговороте одних и те же дел и событий, когда впереди все равно не видно ничего хорошего? Любовь? Но в кого влюбляться — вот в этих ублюдков, которым в жизни не нужно ничего, кроме секса, пива и дебильной музыки — а других нет? Конечно, мать сказала бы, что нужно молиться, Господь все управит, а на том свете потом все равно ждет рай — но Прося не верила в это. Вернее, она не то что бы вообще не верила в христианского Бога — она просто не понимала, с какой стати Бог должен слушать ее молитвы и зачем-то ей помогать, а потом еще и отправлять в райские кущи. А духи… духи и подавно никакого рая не обещали, здесь их можно еще как-то задобрить, но и только. Она вспомнила, как два года назад их духовник отец Виктор был поражен, случайно узнав, что она верит в духов. Почти полчаса он убеждал девочку в том, что это грех идолопоклонства, но Прося упорно не понимала, что тут грешного — она верит в духов, но ведь не поклоняется им!

Так ради чего все это? Ради родителей? Но они взрослые. Ради братьев? Они мужчины. «В жизни нет смысла, есть только боль — здесь, там и всегда», — подумала она и заснула.

На другой день после школы Прося вместо прогулки отправилась к станции. Внизу, под горой, по стальным ниткам мчался грузовой состав — цистерны, товарные вагоны и платформы с грохотом сменяли друг друга, а она все стояла и смотрела на это привычное зрелище и размышляла. «Нет, так нельзя. Только руки отрежет, вот и все. Гораздо лучше, если…» — девочка еще не успела додумать эту мысль, как почувствовала на себе чей-то взгляд.

Она резко обернулась. Перед нею стояла Тося — в своей обычной темно-голубой куртке, черной юбке до колен и завязанным сзади белом платочке.

— Привет, — негромко произнесла она и улыбнулась. — Поговорим?

— Сэмын миян кылэн, — ледяным тоном отрезала Прося.

— Шань! — спокойно ответила та и тут же поймала метнувшийся на нее недоверчивый просин взгляд.

Они отошли к раскидистому кусту рябины с ярко горящей на солнце листвой. Тося мягко заговорила, то глядя прямо в глаза своей собеседнице, то немного наклоняя голову, то посматривая куда-то в сторону — а та неподвижно стояла перед нею и ничего не отвечала…

Часть 3

…Воскресная служба закончилась, и Арсений засобирался домой. Сима сидела дома с простывшим Матвеем, так что сегодня он был один и можно было не бояться, что жена опять начнет ревновать его к кому-нибудь моложе сорока лет. Он уже собрался уходить, как вдруг увидел, как из алтаря к нему направляется настоятель, отец Василий. Уже немолодой, приземистый, с короткой седой бородой и румяным лицом, он всегда довольно улыбался, как будто ему удалось кого-то перехитрить или обстряпать выгодное дельце. Любимым его занятием было раздавать благословения прихожанам на что-нибудь, с его точки зрения, полезное — тем более что те просто обожали такие благословения у него выпрашивать. Впрочем, лжестарцем отец Василий, к счастью, не был — никакого безоговорочного послушания не требовал, выполнения своих благословений никогда не проверял и, похоже, вообще забывал о них несколько часов спустя.

— А ну-ка, иди сюда, раб Божий Арсений! — поманил рукой настоятель. — Что, как супруга, как детки? Болеют, да… помоги Господи… Ты это… вот что… пособи-ка матери Анне сегодня отвезти картошку до дома… погрузить и разгрузить, да… с Тихоном-шофером разгрузите. Ну, это… во славу Божию, да…

— Благословите, — нехотя произнес Арсений, и тут краем глаза заметил Тосю, старательно отчищавшую канун возле левого придела. Снимавший поручи возле аналоя отец Виктор как-то странно смотрел в его сторону, но он этого почти не заметил — ибо Тося, даже не подняв глаз, неожиданно оторвалась от своего занятия и решительно направилась прямо к нему. Отец Василий уже ушел, и Арсений остался один посередине храма.

Тося приближалась, по-прежнему не глядя на него. По мере того, как она подходила все ближе, у Арсения по спине начали бежать мурашки, а голова как-то непроизвольно втягиваться в плечи. Он не мог понять, что с ним творится, это походило на безумие или сцену из фантастического фильма, но на него с почти физическим ощущением накатывалась волна каких-то чувств, которые ему почти не приходилось испытывать — смесь непонятного страха, смущения и стыда.

Наконец она остановилась рядом — и только теперь взглянула ему прямо в глаза. У Арсения перехватило дыхание, а Тося спокойно, тихо и без всякого волнения в голосе начала говорить. Но как только она произнесла первые слова, у того потемнело в глазах — настолько невозможно было поверить в то, что он теперь слышал. «Нет, это невероятно. Этого не может быть. Я сплю или брежу. Или не брежу?»

Но это был не сон и не бред. Конечно, Арсению раньше часто приходилось читать разные патерики или душеполезные поучения из жизни старцев, в которых те на первой исповеди пересказывали незнакомым людям их тайные и забытые грехи. Но то было со святыми когда-то давным-давно и выглядело почти сказкой — а тут с ним разговаривала пятнадцатилетняя девочка-подросток, и говорила о том, о чем не знала ни одна живая душа, кроме него. Все его прошлые поступки, мысли, чувства и эта нелепая влюбленность в нее были перед нею, как на ладони — и она беспощадно и безошибочно вскрывала те почти неосознанные побуждения, которыми он постоянно оправдывал свои слабости и лукавство. К счастью, Тося не устроила все же подобия генеральной исповеди — но и сказанного было более чем достаточно. У Арсения пот катился со лба, раза два он пытался что-то сказать, но та не давала вставить ни слова и спокойно продолжала свою речь.

Наконец она закончила, поправила косынку и, не торопясь, отправилась обратно к кануну. Арсений растеряно смотрел ей вслед, не зная, что теперь делать. В голове роились мысли и не могли улечься. Догнать ее и попросить прощения… зачем? Она и так видела его насквозь.

— Арсений Николаевич! — дернула его за рукав мать Анна. — Так что с картошкой-то, машина-то стоит!..

— Машина, да… Сейчас иду, — он с трудом повернулся и зашагал к выходу вслед за старой монахиней…

…Домой Арсений вернулся, весь измотанный морально и физически, но пожалуй впервые да пару месяцев ему захотелось поговорить с женой не о домашних делах и здоровье, а о чем-то гораздо более важном. Когда он только еще размышлял об этом, сидя за обеденным столом, на кухню тихо зашла Прося и присела рядом.

— Батэ, ме радейта тэнэ, — негромко произнесла она и положила голову ему не плечо.

«Я тоже люблю тебя, дочка», — глядя на нее, подумал Арсений, но ничего не сказал вслух, а только молча обнял и прижал к себе…

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: