Ахилла

Это и не рассказ даже…

Во время войны мой отец работал военно-полевым хирургом, прошел сквозь ЛенингрАДСКУЮ блокаду от первого до последнего дня. Впоследствии их госпиталь бросали под Нарву, а потом на острова Выборгского залива. Финны дрались отчаянно, наши позиции, в том числе и госпиталь, где работал отец, бомбила их авиация (возможно, и немецкая). От того времени и сохранилась эта красноармейская газета с заметкой о моем отце Абрамянце Павле Леонтьевиче.

Дивизионная газета «За нашу Победу!» № 109, от 10 августа 1944 года. Хрупкая серая, пробитая шрифтом бумага с желто-розовыми пятнами оружейного масла от рук бойцов, ее державших, людей, которых уже нет на свете.

«ВОИН БЛАГОДАРИТ ВРАЧА.

В жестоком бою с лахтярами (очевидно, так презрительно тогда называли финнов, «лахти» по-фински — залив. — прим. авт.) тяжело ранило лейтенанта Сысоева. Спасая жизнь отважного командира, хирург Абрамянц произвел сложную операцию. Затем Сысоева направили на дальнейшее излечение.

Недавно он прислал письмо.

«Спешу, — пишет т. Сысоев, — передать Вам привет и поблагодарить за спасение моей жизни. Я сейчас нахожусь на излечении в госпитале. Здоровье мое улучшается. Здесь многие врачи радовались, что мне так хорошо сделана операция и интересовались, кто ее произвел.

Прошу передать привет всем вашим работникам.

Лейтенант И. Сысоев».

Лейтенант Сысоев, оперированный в бессознательном состоянии, выжил чудом и не мог знать обстоятельств своей операции. Отец рассказывал мне об этом случае и написал о нем в своих «Воспоминаниях военно-полевого хирурга», изданных в Санкт-Петербурге его внуком, сыном моей сводной сестры Натальи Павловны Абрамянц (от его довоенного брака) доктором медицинских наук Серповым Владимиром Юрьевичем.

В чуде спасения лейтенанта Сысоева, скрытого сухими официальными строками, было целых три чуда. Ранение в живот в то время, когда не было антибиотиков, почти всегда означало смертный приговор солдату, а Сысоев выжил.

Второе чудо было в том, что он выжил, несмотря на тяжелейшие повреждения: «…размозжение селезенки и множественные ранения тонкого кишечника на большом протяжении…», как пишет отец, еще один фактор для развития инфекции, перитонита (воспаления брюшины) и гибели пациента.

Но и это было далеко не все, что произошло во время операции. Вот как рассказывает отец: «Ассистировал мне недавно прибывший хирург К. Попов, у инструментального стола работала медицинская сестра В. Муга… И. Сысоев находился в бессознательном состоянии… На заключительном этапе операции… медсанбат подвергся вражескому авиационному налету. Операционная сестра Валя Муга, стоявшая рядом и протягивающая мне хирургический инструмент, с криком рухнула и мгновенно скончалась от осколочного ранения в голову…» В разговоре отец говорил, что девушке осколком срезало голову, но записывать эту страшную деталь в воспоминания не стал: он надеялся, что воспоминания напечатают, а на дворе была советская власть, которая не слишком любила, когда авторы показывали ужас войны, вызывая у людей к ней отвращение, другое дело — плакатный героизм, которым были полны наши книги и фильмы, и которые бывшие фронтовики, сколько я их ни знал, НИКОГДА не читали, не смотрели!

Не написал он по той же причине о том, что случилось дальше, а поведал мне только в беседе. Несмотря на погибшую медсестру и продолжающуюся бомбежку, операция продолжалась: прервать ее и оставить операционный стол по тогдашним законам было равносильно оставлению боевых позиций и каралось той же мерой — «высшей». Но наступил момент, когда стены зашатались. Тогда отец вместе с ассистентом схватили операционный инструментарий, ухватили лежащего на простыне Сысоева и выскочили из дома, который обрушился. Они бросились в ближайшую земляную щель, и там, в совершенно диких, антисанитарных условиях, в окопе с осыпающимися стенками закончили операцию. Они и представить не могли, что Сысоев выживет!

Отец всегда писал скупо, сухо, по-деловому, вычищая все личное, выбрасывая порой факты бесценные, а на этот раз вдруг позволил себе едва ли не единственное на все воспоминания о войне лирическое отступление.

«На другой день, когда время близилось к вечеру, бои уже затихли. В небе плыли и громоздились серые тучи. С моря веяло прохладой, мы с тягостным чувством утраты провожали в последний путь нашу медицинскую сестру, павшую при жизнеспасительной операции раненого. На острове Урансари, недалеко от медсанбата, в сосновом лесу под сенью густо повисших разветвленных сосновых крон мы насыпали прощальный холм, воздав долг воинской почести залпами в воздух из личного оружия. На душе было муторно. Заметно уже опустились сиреневые вечерние сумерки. Казалось, окружающие деревья задумчиво и печально шепчут о чем-то. Мне говорили, что иногда Валю заставали в намеренном ее уединении, глухо плачущей по погибшим родным (отец и мать погибли в море при трагической эвакуации из Таллина). Пусть эти строки будут данью глубокого уважения памяти не забытой и безвестной В. Муги, чья жизнь оборвалась молниеносно в неполных 19 лет».

«Знал ли лейтенант Сысоев, какой ценой он был спасен, — вопрошает далее отец, — мне неизвестно».

Муга — странная фамилия, наверное, эстонская, в ней отзвук русского слова «мука», в ней что-то грустное и туманное…

В течение своей жизни я не раз вспоминал эту юную невинную девушку, пропавшую в мясорубке войны, пытался ее представить, и тем самым, мне кажется, будто не давал ей сгинуть из памяти человеческой окончательно и бесследно.

А вы говорите — «гаджеты», «апгрейды», «унисекс», «бабло»… Лучше произнесите вслух или про себя: «Валя Муга…» — и помолчите несколько секунд.