Ахилла

Часть 1. Город

Камень, огромный валун стоял у входа в дом. Каждый раз, пробегая мимо, она внутренне вздрагивала, глядя на его крутые бока и плоскую, словно отполированную, вершину.

Действительно, какие жертвоприношения, какие кровавые обряды могли совершаться на этом валуне? То поблескивал он мутно-розовыми кристаллами, то наливался кроваво-красным цветом или же становился грязно-черным, в зависимости от того, как падали солнечные лучи на его каменное тело.

Дом стоял на месте древнего языческого капища. Отец не пожелал переместить строение, купленное по дешевке у одного суеверного человека. Тот якобы слышал по ночам какие-то вздохи, неясный шепот и все такое прочее, связанное с миром беспокойных духов. «А чего их бояться?!» — усмехнулся новый хозяин, наводнив дом рабами, необыкновенно шумными и темпераментными. Сам господин выглядел весьма внушительно и был готов дать достойный отпор любому из непрошеных гостей, будь то хоть духи, хоть существа из реального мира.

Девочка, сколько помнила себя, жила в этом доме. Ее назвали в честь великой богини, которой подчинена вся природа и которую слушаются звери, птицы и даже стихии. Тезке богини скоро должно было исполниться пятнадцать лет, но она еще не решила, много это или мало.

У нее, как водится, уже появился жених. Однако она всерьез подумывала, хорошо ли вообще выходить за кого-то замуж? Сохранится ли небесное заступничество, или же оно рассеется как дым, и тогда оберегать ее должен будет только муж… какой он?.. кто он? Да и, если присмотреться, зачем он нужен? Солнце светит, природа дарит плоды… а тут появится чужой человек, который предъявит на нее свои особенные права! Богиня-покровительница всегда свободна, и не она кому-то угождает, а ей служат дикие звери, ее зову повинуется вся Природа. Ну а девочка, как ни печально, была всего лишь простой смертной. Можно лишь сказать, что красотою она не уступала мраморным изваяниям, которые украшали дорожки парка, разбитого вокруг дома.

Женихом девочки оказался молодой человек лет двадцати пяти, но она считала его стариком. Тот же, напротив, видел в своей невесте слишком юное существо и поэтому решил немного подождать со свадьбой. Никто не спрашивал ее согласия. Познакомившись впервые с молодым мужчиной, претендующим на ее руку и сердце, она вытаращила глаза, потом громко расхохоталась и убежала по одной из дорожек парка. Лучи солнца осветили волну длинных распущенных, необычайно светлых волос.

«Дитя, еще дитя», — посмеиваясь, сказал отец. Они договорились, и жених стал иногда приходить в гости. Девочке он приносил какое-нибудь нехитрое угощение, в основном же проводил время в беседе с ее отцом за кружкой легкого хмельного напитка. Все его виды на брак были связаны с домом, рабами, имуществом, которое он, став зятем, со временем мечтал заполучить. Так, по крайней мере, казалось хозяину. Собственно говоря, ничего не виделось в этом плохого. Молодой, толковый зять. Не слишком-то богатый, но, главное — с головой. А значит, от него будет и польза, и опора в старости.

Будь хозяин наблюдательнее, он обязательно заметил бы нечто необычное в поведении жениха. Повышенная настороженность в сочетании с излишним любопытством, отрешенный пустой взгляд в веселой дружеской беседе. Словно тот выполняет какую-то странную работу, не имея искренних чувств к окружающим. Но присматриваться к людям было не в духе хозяина. Бывший из варваров, в прошлом — отважный воин и неутомимый путешественник, он, несмотря на внешнюю суровость, отличался великодушием и старался не замечать мелочей.

Дочь унаследовала многие его черты. Богатая, лишенная всяческих забот жизнь не испортила ее характера: она росла доброй и отзывчивой. Детишкам из бедных семей, игравшим возле дома, она неизменно приносила хлеб и фрукты. Но познакомиться с ними ближе девочка не могла, за ограду ее одну не пускали. Все прогулки и выходы происходили в неизменном сопровождении рабов или слуг. О, как хотелось иногда выбраться из золотой клетки и посмотреть на окружающий мир самостоятельно, без нянек и надсмотрщиков! Ибо отец ее в этом возрасте уже покинул дом и совершил свое первое путешествие.

И вот однажды…

***

Мальчик сидел у входа в пещеру и что-то рисовал на песке. Она подошла и встала у него за спиной.

— Ты изобразил рыбу?

Юный художник повернул голову, не подымаясь с земли. Ему было лет десять, не больше, однако взгляд его темных глаз, глубокий и пытливый, словно проникающий в глубину души, был очень серьезным и даже недетским.

— Ангел! Сестренка! — воскликнул он. — Откуда ты пришла?

Девочка рассмеялась.

— Я здесь гуляю. Раб заснул на траве у воды, я и убежала.

— Раб? — переспросил он. — Так ты из знатных?

— Что ты рисуешь? — поинтересовалась она, не отвечая на вопрос.

— Тайный знак, — серьезно ответил мальчик.

— Разве рыба может быть тайной? — она громко рассмеялась.

— Хочешь, — сказал мальчик, — посмотреть на другие рисунки?

— А где они? — удивленно спросила дочь язычника. Вокруг был один песок.

Мальчик кивком головы указал на вход в пещеру.

— Там.

Потолок и стены, покрытые остатками старой копоти, частично поросли мхом. Пещера естественного происхождения находилась на берегу водоема, которым пользовалась большая часть города. Когда-то в подземелье обосновались разбойники, скрывавшиеся от властей. Их изгнали, и с тех пор там давно никто не обитал.

— Как тебя зовут? — спросила девочка, ежась от холода. Они продвигались вперед почти в полной темноте. Заметно было, что мальчишка хорошо знает дорогу, по крайней мере, он ни разу не споткнулся и не сбился с пути.

— Дионисий, — ответил он, смеясь.

— Тебя веселит это имя? — удивленно спросила девочка.

— Нет, просто я радуюсь. Это мое новое тайное имя. Понимаешь, — он взял ее за руку, — понимаешь, нам здесь дают новые имена и новую жизнь. Но это…

— Тайна? — шепотом спросила она.

Мальчик кивнул. Они пришли на место. Несколько факелов, воткнутых в трещины стен большой полукруглой залы, тотчас запылали: юный художник поднес кресало и зажег их по очереди. И на темно-сером фоне вдруг проявились диковинные птицы, цветы, растения, а также люди с прекрасными лицами и розовыми крыльями за спиной.

Мерцающий свет отсыревших факелов создавал удивительную иллюзию: казалось, рисунки пришли в движение и пытаются покинуть первозданную плоскость, чтобы проникнуть в трехмерное пространство подземного мира… Голос мальчика оторвал гостью от созерцания фресок.

— А это — ты, Ангел.

Они подошли к одному из отдаленных уголков залы. На сером камне была изображена юная девушка, почти девочка; светлые волосы ее, с каким-то стальным отливом, распущены по плечам. Взгляд — необыкновенно грустный, светло-карие глаза источают слезы. Кисти рук связаны веревкой. У ног девушки на пучке соломы лежит спеленутый младенец. Справа и слева — языки пламени.

— Кто это? — в изумлении спросила дочь язычника.

— Авва велел нарисовать… — мальчик помолчал, раздумывая, сказать или утаить известную ему очень грустную историю. Но, не рискнув, просто добавил:

— Я, когда увидел тебя, то решил — ты пришла оттуда, сестренка! — и он показал пальцем наверх.

— Почему ты называешь меня сестренкой? — с удивлением спросила девочка.

— Здесь у нас все братья и сестры. Так говорит авва… Тише!

Тонкий слух мальчика уловил едва заметный шорох у входа. Он быстро затушил факелы.

— Здесь только один выход, — прошептал он. — Пойдем вдоль стены.

— Кто вы? Кто такой авва? — вполголоса поинтересовалась девочка.

— Это тайна. Мы потому и собираемся только ночью. Никто не должен знать, иначе смерть. Но ты — Ангел, тебе можно сказать. Сегодня поздно вечером…

Они выбрались из подземелья на свет Божий. Опасно было задерживаться так долго, пользуясь оплошностью раба! Дочь язычника тотчас вспомнила о своем проступке и не дослушала фразы.

— Прощай, Дионисий!

Она убегала прочь. Легкие стопы едва касались песка, поднимая облачко тонкой пыли. Юный художник помахал ей рукой вослед: «Прощай, сестренка!»

Затем откинул со лба прядь волос, отыскал на земле тонкую заостренную палочку и вновь уселся у входа в пещеру рисовать странные знаки на золотисто-белом песке.

***

Юркий подвижный молодой мужчина постучался в знакомую дверь. Вот так: «Тук… тук-тук»… и еще раз тот же сигнал-пароль.

— Ххто? — прохрипел или проскрипел низкий голос за дверью.

— Именем Владыки, — робко ответствовал молодой человек.

Его впустили. Зал был полуосвещен; небольшой стальной предмет, испускавший холодное сияние, лежал на столе.

— Н-ну?

Вошедший съежился, почувствовав колючий взгляд хозяина. Потом взял себя в руки.

— Все, что ты велел узнать, господин.

Он прижал руку к губам и посмотрел по сторонам.

— Здесь никого нет. Можешь говорить!

— Во-первых, слуги. Никто ничего не знает. Только один старик, он подтвердил.

— Так. Хорошо бы за что-нибудь зацепиться! Какой-нибудь проступок, провинность. Тогда нам было бы намного проще.

— Кажется, она ходила к ним.

— Кажется или точно?

— Я уточню.

— Обязательно! Следи за ней днем и ночью. И если это так, мы возьмем их голыми руками.

— Слушаю, господин!

Чувство удовлетворенности собой промелькнуло на лице молодого человека. Он почесал затылок и прислонился к стене, позволив телу немного расслабиться. Сесть в присутствии хозяина он не смел.

— Вот еще что узнай. Насколько богат этот варвар? Где хранит сокровища? Постарайся в разговоре выяснить побольше… зятек!

Хозяин хрипло расхохотался.

— Ладно, ладно. Сам Верховный Владыка будет тобою доволен! Ты ведь тоже хочешь славы и золота? Все хотят славы и золота… м-да.

Он поднялся со своего сидения, водрузил на голову поблескивавший в темноте шлем и подошел к шпиону.

— Никому ни слова. Понял?

Опять тот же пронизывающий взгляд. Молодой человек сквозь зубы пробормотал что-то и кивнул головой. У него возникло одно желание: поскорей убраться отсюда. Срочно покинуть эту преисподнюю и ее главного демона. Никаких иных мыслей уже не было, даже о заслуженном вознаграждении. Он тоскливо повернул голову в сторону двери. В руках его внезапно оказался мешочек с деньгами. Изобразив на лице неожиданную радость, шпион согнулся в поклоне.

— Запомни: ни слова. За тобой тоже следят. Что лишнее выболтаешь…

— Не сомневайся, господин! Я буду нем как рыба!

— Рыба? Ихтис? Удачное сравнение!

— Я не то имел в виду, — испуганно прошептал молодой человек.

— Они готовы за Него погибнуть… Н-да. Но это тебе не по зубам.

Говоривший оторвался от своих сокровенных мыслей и встряхнул головой.

— Не медли теперь. И помни: все должно совершиться весьма скоро… Весьма!

Он подтолкнул молодого человека в спину, и тот, смертельно боясь хозяина и не имея никакого желания задерживаться хоть на одну секунду дольше, стремительно выскочил из зала в длинный полутемный коридор. Дождавшись, когда захлопнется дверь, и убедившись, что рядом и вокруг никого нет, он со вздохом облегчения вышел на улицу.

***

Жажда узнать тайну закралась в душу дочери язычника. Она знала в округе каждый камень, каждый кустик и не боялась заблудиться в темноте. И, как только служанка ушла из комнаты, она притворилась спящей и некоторое время неподвижно провела на своем ложе.

Тускло горел светильник. Девочка, наконец, встала, надела теплую одежду и сандалии. Ловко спустившись вниз по длинному плющу, она спрыгнула на землю. Огромный сторожевой пес мгновенно проснулся, услышав звуки шагов. Но тотчас учуял хозяйку и не поднял тревоги.

Решетка, ограждавшая сад, не помешала ночной вылазке. Девочка нашла то место, где прутья были слегка разогнуты, и гибким волнообразным движением протиснулась между ними. Ночная прохлада окутала ее с головы до ног, заставляя двигаться быстрее. Сначала дочь язычника бежала по густой траве, покрытой холодными каплями росы, затем по дороге, усыпанной гравием. Не доходя до заветной цели, она сняла обувь и бесшумно пошла по песку, еще не успевшему отдать тепло ночному воздуху.

Да, пещера оказалась обитаема. В глубине ее сиял огонь. Но у входа стоял человек, и приближаться к нему было опасно. Долгое время, спрятавшись в тени, она караулила, когда страж, наконец, отлучится со своего места. И вот, дождавшись этой минуты, убедившись, что у входа никого нет, она скользнула во тьму подземелья и пошла вперед, на мерцающие огни, прижимаясь к холодной шероховатой стене.

— Это еще ни о чем не говорит! Они могли и солгать.

— Такого не бывает. Через три дня…

— Да. И Его видели?

— Все? Неужели?

— Нет. Впрочем, не знаю.

В неясном свете сложно было разглядеть лица. Она вслушивалась в слова, не понимая, о чем идет речь.

— Авва Макарий!

Голос прозвучал совсем рядом. Девочка буквально вжалась в небольшую нишу и затаила дыхание. Человек, который только что прошел мимо непрошеной гостьи, не заметив ее, обращался теперь к почтенному седобородому старцу. Тот стоял, склонившись над какой-то книгой или свитком.

— Пришли? — не поднимая головы, спросил старик.

— Они здесь.

Человек слегка отступил в сторону, едва не задев дочь язычника плечом. Следом за ним, робко, почти крадучись, шли на огонь четыре человека, в волнении сжимая и разжимая кисти рук.

— Мир всем!

Старик, именуемый аввой Макарием, оторвал взгляд от текста и посмотрел на лица вошедших, словно это были страницы новой, неведомой книги.

— Готовы ли вы принять Его? — спросил он.

— Всем сердцем и душою, — тихо ответствовали те.

Тогда старик поднял факел над головой. Пламя осветило стены, и загадочные фрески тотчас пришли в движение, словно они были сопричастны тому неведомому таинству, которое сейчас совершалось.

В предрассветных сумерках дочь язычника незаметно вернулась домой. Она легла на ложе и, свернувшись калачиком, впала в легкую дремоту. Сон вернул ее под своды подземного храма. Тихо звучали красивые песни или гимны, совершенно не похожие на ту музыку, что была ей знакома раньше. А старый человек все говорил и говорил, и его проповедь о Небесном Женихе глубоко запала девочке в душу. Некого было спросить, некому было объяснить, да, манящие огни, свет во тьме. Благоговение, с которым братья и сестры принимают хлеб и вино из рук аввы. Живые фрески, глядя на которые, становится так удивительно легко и спокойно. И вспоминается что-то, невообразимое для себя — и естественное.

***

А жених опять принес орехи, обвалянные в сахарной пудре. Сказал что-то с насмешкой. Отвел светлую прядь и слегка коснулся губами щеки. Прикосновение было легким, но властным. Мол, захочу — и буду твоим хозяином, моя маленькая глупышка!

О, не так подходили к авве и не так целовали его руку!

Девочка вдруг стала задумываться. Она внезапно поняла, что подземный мир приоткрывал для нее истину, настолько важную, что вся иная жизнь не имела теперь ровным счетом никакого значения! Кое-что из проповеди старца она запомнила. Но этого было мало. Не каждый день, точнее, не каждую ночь она могла позволить себе рискованные вылазки. Тревожась, что собрание когда-нибудь покинет пещеру, она надумала открыть свое присутствие. Только вот примут ли ее, посвятят ли, как и прочих, Небесному Жениху? В одной из подземных фресок угадывался прекрасный лик, в котором была и невыразимая скорбь, и удивительное, торжественное спокойствие. Это ли и есть тот самый человек, которого они называли Распятым Богом?

Тайна жизни и смерти, вера во всеобщую справедливость — могла ли девочка получить подобные знания от своих учителей, приносивших кровавые жертвы идолам? («Духи сказали, духи велели», — вот и весь ответ.)

Столько вопросов. Но почему-то очень не понравилось отцу, когда она спросила, слышал ли он что-нибудь о Небесном Женихе.

— Где ты об этом узнала? — в голосе прозвучали совершенно незнакомые нотки. Похоже, отец не на шутку растревожился. И она замешкалась с ответом.

О чем-то долго говорил он потом с ее будущим мужем, которому доверял, как родному сыну. И, после долгого размышления, решил на всякий случай обезопасить девочку, приставив к ней надежного стража. Теперь днем и ночью от дочери язычника не отходил сильный темнокожий раб. Ей запрещено было покидать дом и общаться с кем-либо из чужих людей.

Что-то тревожное назревало в окружающем мире… Никогда еще она не видела отца таким растерянным и озабоченным! Но девочка, увы, была еще слишком юна и поэтому не могла оценить, сколь велика опасность нового побега. Советоваться же ей ни с кем не хотелось. Она знала, что охранявший ее раб был неравнодушен к одной из служанок. Несложно подговорить эту служанку отвлечь, просто отвлечь раба под самым простым предлогом, на полчаса, не больше. О, этого времени с лихвой хватит на то, чтобы сложить покрывало по форме спящего человека и выскользнуть из дома, ставшего для нее тюрьмой! На дерзкий поступок подталкивала и тягостная мысль о предстоящей свадьбе. Интуитивно она догадывалась, что от жениха исходит какая-то опасность. Но в чем она заключалась, этого девочка сказать не могла. И все же главной причиной была жажда познать истину. То, чему она становилась тайной свидетельницей, продолжало быть неясным, непонятным — и потому отчаянно желанным. И вот в одну из ночей дочь язычника, никем не замеченная, снова убежала из дома. Внутренний голос подсказывал, что она сильно рискует. («Но ведь я вернусь утром домой! Кто мне что сделает?»)

Тонкая гибкая фигурка уверенно скользила в ночной мгле, ожидая погружения в еще больший мрак подземелья.

Старый священник достал книгу, раскрыл ее и прочитал короткую молитву. Затем, после небольшой паузы, обратился к присутствующим:

— Да, и вот что я хочу сказать. Мы больше не можем здесь встречаться.

— Опять изгнание? — спросил кто-то.

Старец сокрушенно покачал головой.

— О нет, гораздо хуже. Все повторяется.

— Но что происходит?

— Увы, теперь им мало, если мы просто уйдем. Теперь им нужны наши жизни.

Воцарилось тягостное молчание. Затем старик, что-то вспомнив, отер рукою слезы, выступившие из глаз, и сказал:

— Давайте разойдемся. Мы и так не зря собирались здесь все эти ночи! Все мы помним, что Распятый Бог воскрес! И эту благую весть надо…

Он не успел договорить. В толпе раздался резкий повелительный голос: «Стой!», шорох, какие-то движения, не слишком-то различимые при слабом свете. А затем собравшиеся увидели, как двое сильных юношей волокут за руки сопротивляющуюся молодую особу, которая все это время стояла в глубокой нише и не ожидала, что ее присутствие здесь обнаружат.

Девочку подтолкнули прямо к старцу. Она упала, но тут же вскочила на ноги.

— Лазутчица! — с возмущением крикнули в толпе.

— Я не лазутчица, — в волнении отвечала пойманная. — Позвольте мне объяснить…

Несколько факелов одновременно были поднесены к говорившей, дабы опознать, кто она такая. Старец также приблизил к ней лицо. Ужас вдруг охватил его душу. Книга упала из задрожавшей руки. Он произнес одно только слово, выдохнув его в хриплом крике:

— Христина!

Потом замолчал, потом снова пристально взглянул на девочку. Крупные капли пота выступили на его челе. Он протянул к ней руки в искреннем сердечном желании обнять, да руки, повиснув в воздухе, бессильно опустились вниз, а сам авва, по-прежнему смертельно бледный, пришел в себя после наития и тихо произнес:

— Прости!

Никто ничего не понял, а старец ничего не стал объяснять.

— Я не лазутчица, — наконец повторила девочка. Не чувствуя вражды к этим людям, она набралась смелости и добавила: «Я пришла, чтобы быть с вами». И еще смелее: «Посвятите меня Небесному Жениху!»

— Скоро вас всех Ему посвятят! — вдруг прорезал тьму насмешливый голос. Бряцая железом, от входа прошел человек. Голову его украшал блестящий шлем, тело защищали доспехи. Козлиным клинышком торчала полуседая борода. В руке он держал короткий меч. Судя по развязному поведению, вошедший чувствовал себя полным хозяином положения. Многие, к своему ужасу, узнали его. «Сотник» — кличка, привязавшаяся к старому палачу, трагическим шепотом передавалась от одного человека к другому.

— Да, это я, — самодовольно произнес он. — Похоже, меня еще помнят… Так, Макариус?

Старик вдруг резко толкнул девочку в сторону выхода: «Беги!»

Сотник сделал пару шагов и преградил ей путь. Глаза их невольно встретились.

— Так, — сказал старый палач, — действительно, с ума можно сойти. Как тебе это удалось?

— Она не из наших. Случайно оказалась здесь. Отпусти ее!

— Ну, у меня на этот счет иные соображения, — отрезал Сотник. — Впрочем, как и насчет всех вас. И отпустил бы, да вот приказ…

Вытащив свиток, он потряс им над головой.

— Что мы вам сделали? — возмутилась какая-то женщина. — За что вы нас преследуете?

— За что? — медленно переспросил Сотник. — Хм. Да не любят вас. Хотите знать, за что вас не любят?

И, после маленькой паузы, вкрадчиво протянул:

— Вы ведь считаете свою веру самой правильной, верно? И не признаете над собою власти Верховного Владыки! Следовательно, презираете всех нас, и все вокруг, кроме своего… хм, бессмертия. Толку-то! Все равно ваши проповеди насквозь фальшивые. Скоро вы сами убедитесь, насколько я прав.

Он опять помолчал, потом перевел взгляд на старца. Тот стоял отрешенно, низко опустив голову.

— Вот волхованием занимались бы, другое дело! Здорово получается, а, Макариус? Небось и корень мандрагоры достал, и толченых алмазов, и… — он хрипло засмеялся, издеваясь над аввой.

— Замолчи! — тихо произнес тот.

— А ты скажи им, — сузил глаза Сотник, — скажи, где твои…

— Замолчи! — еще раз, но уже громко выкрикнул авва.

— Ну и ладно, — неожиданно смирился хозяин положения. И властно добавил: — Собирайтесь! Да только не думайте, что вам удастся сбежать. Повсюду мои люди, и они вооружены до зубов. В нишах тоже не прячьтесь. Таковых мы прикончим на месте… Приказ! — ласково закончил он, разведя руками. И, повернувшись спиной, зашагал к выходу; из темноты в это время выступили, бряцая оружием, солдаты с бесстрастными лицами. Они подталкивали пиками пленников, сгоняя их вместе.

— Эй, пастырь, веди свое стадо! — раздалось у выхода. — Ты ведь знаешь, куда вести. Уже бывал там… Эй, давай шевелись!

***

Столь резкая перемена в жизни поначалу едва не лишила девочку рассудка. Люди, осужденные по приказу Верховного Владыки, казались ей ни в чем не повинными, и она старалась держаться аввы, чувствуя в нем поддержку своим слабым силам. За что его так ненавидел тот страшный человек, вырвавший их из лона пещеры и бросивший в узилище? Это стало новой тайной, однако, не столь уж желанной для познания.

Остаток ночи девочка провела на соломе, окруженная такими же несчастными пленниками, как и она сама. Под утро пригрезилось, что она возвращается домой, ступая босыми ногами по мокрой от росы траве. От земли подымается легкий пар, первые лучи солнца едва освещают тропинку в дальнем уголке парка, где кроны деревьев переплетаются вместе, и так еще темно… Она неслышно восходит на крыльцо, что-то говорит собаке, огромному цепному псу, сторожащему дом. Других стражей нет, и ее никто не замечает. И вот она уже в своей комнатке. Теплое дерево впитывает остатки влаги и холода со стоп. Она скидывает мокрую одежду, переодевается и ныряет в постель, укутываясь с головой. Немного еще холодно, и зубы стучат друг о дружку, а тельце сворачивается калачиком — примерно так, как спит ее любимица кошка, но та не удосужилась даже приподнять голову, когда ее хозяйка вошла в дом, кошке тепло и уютно, а вот ей самой почему-то все еще никак не согреться, и плачет кто-то совсем рядом, и незнакомые голоса читают молитвы над ее головой, и странные монотонные звуки тревожат душу, а запах в доме совсем не тот, что обычно: вместо сандала и розового масла какой-то странный, терпкий, чужой…

Скрежет ржавого железа оторвал девочку от дремоты. Она лежала на полу, скрючившись от холода. Сноп белого света больно ударил по глазам.

— Эй! Проснулись?

Люди подняли серые от испуга и волнения лица. По ступенькам сходил старый палач. Два солдата следовали за ним. Он сделал знак рукой, и вооруженные люди остались у выхода, сам же он проследовал в глубину помещения и неторопливо зажег факел, торчащий из стены. Свет огня смешался со светом солнца. И почему-то особо зловещим стал казаться лик палача, испещренный морщинами и шрамами. Он присел на солому, совсем близко от аввы.

— Не будут дожидаться суда, — произнес Сотник, глядя авве в глаза. — Так что завтра на рассвете…

Он помолчал. Осужденные также сохраняли молчание, для многих это было, скорее, оцепенением, ибо страшно и неожиданно начались роковые события, и не знали они, что же ждет их дальше.

— Тебя ведь тогда не тронули, Макариус! Думали, образумишься, — продолжал вошедший.

Старик молчал.

— Знаешь, что вам уготовили? Но про этих я не скажу, узнают в свое время. Пусть пока пофантазируют. М-да. А вот тебе, Макариус, тебе лично и твоей… — он кивнул головой в сторону светловолосой девочки, — о, это будет очень интересно, мы все позабавимся! — вас отдадут в лапы Одноглазой Смерти. Очень страшной смерти, Макариус! Но, впрочем, ты еще сможешь испортить нам праздник, а? — сотник коснулся рукой плеча аввы. — Перед вами поставят идола с какими-то там травами на треножнике. Ну и если вы эти травы подожжете да идолу тому поклонитесь, а впрочем, что и как делать, вам скажут и без меня… Мы-то с тобой, Макариус, имели другого учителя, верно?

Сотник сделал акцент на слове «другого». Было заметно, что к идолам, как и к нынешней вере аввы, он относится с брезгливой усмешкой.

— Вы все слышали? — вдруг резко повернул голову старый палач. — Жертву! Жертву деревяшке!

Он хрипло засмеялся.

— Не-ет, ты не пойдешь на это просто так, Макариус! Так что не забудь: первой будет отдана твоя… Да-да, ты хорошо меня понял. Твое создание, твоя победа над бренным миром — та, которую ты вернул из небытия! Она пойдет первая!.. Девочка, скажи своему… гм… папе, что ты готова отдать себя Одноглазой Смерти на съедение!

Последние слова относились уже не к авве. Сотник снял факел со стены и приблизил его к лицу молодой пленницы. — Да, папе. И ты — гений, Макариус.

Пальцы, держащие девочку за подбородок, разжались. Она тотчас села на солому и отползла к стене, ничего не понимая.

— В мире нет ни добра, ни зла, маленькая Христина. Один слепой закон. Я тебя убил, а ты опять здесь. Но завтра все вернется на круги своя. Завтра…

Он скорчил гримасу, сделав страшное лицо.

— Оставь нас! — вдруг выкрикнул авва. — Оставь. Мы подумаем.

— Только недолго.

Сотник затушил факел. Каблуки его гулко застучали по каменным ступенькам. Он сказал что-то вполголоса своим солдатам, и те громко расхохотались. Снова заскрежетала входная дверь, и камера узилища погрузилась во тьму.

— Вы можете быть свободными, — тихо произнес авва Макарий.

— Мы и так свободны! — запальчиво ответил какой-то юноша. — Духом свободны.

— Как знаете. Я никого ни к чему не призываю. Ибо одно дело — понять Путь, и совершенно другое — пройти его. А вы, вы хотя бы поняли…

Голос аввы был усталым и слегка дребезжал. Узники молчали, и каждый из них думал о своем. Наконец, кто-то не выдержал и громко разрыдался. Не разобрать было, мужчина или женщина. И на затухающем фоне тягостного звука в воздухе повис тоненький, почти детский голосок:

— Авва, это правда? Правда, что нас всех спасет Небесный Жених? Он ведь не отдаст нас Одноглазой Смерти, да?

В ответ истерически взвизгнули несколько человек. Потом они стали рыдать и смеяться. Едва ли не все тридцать человек — а примерно таковым было число несчастных — рыдали и смеялись сквозь слезы. Неподвижно сидели лишь один старый авва да еще та девочка, что доверчиво прижималась к его плечу, не понимая, почему столь близок, столь дорог стал для нее этот чужой человек.

Снова скрипнуло железо. Старый палач на сей раз не удосужился спуститься вниз. Он лишь громко объявил, что каждого поодиночке вызовут наверх, дабы показать, что их ждет. Желающие принять судьбу вернутся обратно в камеру. Те же, кто откажется от веры, проповедуемой аввой, должны будут публично поклониться идолу, выпить вина, а затем пусть убираются восвояси. Никакого вреда им не причинят.

— Молитесь! — расхохотался напоследок Сотник. — Трава, она везде трава. Под ногами тех, кто ее топчет.

И они стали по очереди выходить на зов палача. На одной чаше весов были проповеди о Распятом и Воскресшем Боге. А на другой — о, как немного и надо было им — всего лишь одна ночь, проведенная в узилище, на холодном полу, по соседству с крысами, и в предчувствии мук, и слухи о том, что таких, как они, уже мучают и убивают…

Сотник по-своему оказался прав. К вечеру в камеру вернулась только одна женщина, сестра Маргарита.

***

Утром в доме язычника начался отчаянный переполох. Никто толком не мог сказать, куда подевалась девочка, сбежавшая из-под неусыпного контроля. Раб, карауливший дверь, пытался выкрутиться, доказывая, что она спустилась из окна, держась за плющ, никем не замеченная. Он все же получил свою долю плетей. Однако наказание было не столь жестоким и не помешало рабу вернуться к своим обязанностям. Изумлению его не было предела, когда он увидел странную процессию: цепочка солдат, вооруженных ножами и пиками, направлялась прямо к дому. Солдат возглавлял пожилой военачальник с полуседой, острым клинышком, бородкой, одетый в доспехи. По левую руку от него шагал хорошо всем знакомый молодой человек, будущий зять хозяина. И раб, открывший рот от изумления, так ничего и не смог сказать, когда вооруженные люди по-хозяйски распахнули двери, ведущие в парк; лишь глухо залаял пес, привязанный возле самого крыльца.

На этот лай, не дожидаясь, пока рабы позовут его, вышел сам господин.

— Здесь поклоняются Распятому, — коротко сказал предводитель. — Твое имущество переходит казне, а вы все сами приговариваетесь к смерти.

— Где девочка? — спросил язычник.

— В узилище. Она отказалась от тебя и от нашей веры. Она хочет умереть, как и ее Бог.

— Это правда? — лицо язычника исказила страдальческая гримаса.

— Чистейшая правда! Ей предлагали уйти добровольно, даже уговаривали, а она отказалась.

— Всем, кто раскаялся в своем заблуждении, гарантирована жизнь, — вкрадчиво добавил бывший «жених». — Завтра они принесут жертву богам и будут свободны. Только она и…

— Скажи еще раз, что это правда!!

Предводитель в ответ сплюнул себе под ноги.

Лицо язычника стало покрываться пятнами гнева. Он охватил голову руками и до хруста в костяшках пальцев сжал ладони, словно хотел вытеснить из своего рассудка мысли, совершенно не умещавшиеся там.

— У тебя немного времени на ответ.

Руки язычника опустились. Выдох — рыдание: «Не нашей крови!» Потом он поднял голову и обвел присутствующих совершенно ясным взором. Властно вскинул руку. Наступила полная тишина.

— Мы не поклоняемся Распятому. Никто не поклоняется. Здесь все тверды в вере богам. Моя дочь…

Небольшая пауза. Страха он не знал. Досада? Да! До боли. И разочарование, и глухая обида на нее.

— …она мне не дочь.

— Н-да? — изумленно и с каким-то внутренним удовольствием протянул предводитель. — То есть, ты хочешь сказать, что отрекаешься от нее?

— Если все, что ты сказал — правда, то — да.

И язычник подошел ближе, намереваясь добавить еще что-то важное. Так, по крайней мере, подумали незваные гости. Внезапно он выхватил у одного из солдат нож, размахнулся и с силой вонзил его в несостоявшегося жениха. Тот сразу обмяк и захрипел. Громко ругнувшись, язычник вытащил нож из тела, вытер его о траву и протянул опешившему солдату.

— Ну и что теперь меня ждет? — спокойно спросил он.

Предводитель тронул носком сапога убитого, задумчиво глядя на его мертвеющее лицо. «Неплохо справился с работой, — пробормотал он про себя. — Один из лучших моих людей… Но сейчас он, действительно, никому уже не нужен!» Потом еще раз сплюнул и улыбнулся язычнику:

— А ничего!

Двое солдат по его приказу протащили тело молодого человека за ноги и сбросили с высокого обрыва.

— Скажем, что споткнулся!

Солдаты дружно расхохотались.

— Довольно! — прекратил веселье предводитель. — Пошли отсюда!

Спиною стоял к ним опустивший голову язычник. Они развернулись и без лишних слов зашагали восвояси.

Продолжение следует

Иллюстрация: Брайтон Ривьер «Уна и лев» 

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: