Жил-был приход
18 августа 2021 Ева Минеева
Стоит Теремок,
Он ни низок, ни высок.
Внутри Терем расписной,
Изукрашенный резьбой,
Весь сияет издали,
А внутри там службы шли…
Спустя 7 лет после окончания православной семинарии занесло меня в один очень уютный храмик. Сначала он казался мне таким маленьким, я много раз проезжала мимо него, но лишь в острой нужде решила туда зайти. Нужда эта была в желании реализовать свои полученные знания, в желании делиться, влиться во что-то более постоянное — найти эту пресловутую духовную семью в лице прихода. Мы ведь оказались снова на чужбине, в другом городе. Ну и, может быть, получить и финансовую поддержку, так как было очень тяжко.
Так ни разу и не сходив именно в этот храм простой прихожанкой (а это ведь крайне важно!), не улышав пение и не посмотрев что да как, я кинулась с головой в эту общину. Сначала я позвонила по указанному номеру из лавки той, которая должна была сообщить мне, когда прийти, и на том проводе придирчивый женский голос ответил: «Приходите, посмотрим. Надо, чтобы голос подошел».
Вот первая моя Литургия после большого перерыва. Волнение ужасное. Отслужили панихиду. Меня одобрили. Узнав, что дома ждет много детей, меня нагрузили дарами панихидки. Все чудесно!
В течение служб я не замечала ничего такого, тем более после перерыва, когда пытаешься хоть как-то в себя прийти (кто пел, потом не пел, потом снова пел — меня поймет). Руководила хором матушка. Даже не так — Матушка. Эта рослая, сильная, русская (по характеру, но не по национальности), деревенская женщина, на которой держался (и держится) приход. Она была на самом деле сильная женщина, пережившая многое, и по-человечески было ее жалко. Хотелось облегчить ей жизнь, хоть немного понести ее клиросный крест. В скольких приходах мне удавалось служить, нигде мне не встречался такой тип матушки. В моем городе я вообще матушек наших трех священников почти не видела. И в других городах — либо это скромная тень священника в приходе, либо их нигде не видно совсем. А здесь — и видно, и слышно.
Хор, конечно, громко сказано. Он представлял собой пару-тройку человек, которые были в полном составе очень редко, и сами эти люди, подозрительным образом, часто менялись.
Служба проходила в таком режиме: на возглас священника «откликалась» матушка, запевала в том тоне, какой она находила подходящим, не давая отмашки всем остальным, поэтому нам приходилось успевать реагировать на ее вступление. И заметно не успевая, мы дружно квакали, вместо того чтобы славить Господа. Голос у матушки был поразительный — сильный, звонкий, летящий. Цены ему бы не было в ансамбле, но увы… Пока мы пытались петь, матушка мастерила какие-то немыслимые поделки для воскресной школы, либо готовилась к следующей службе, либо сбегала вниз по крутой лестнице, чтобы задуть свечи.
Чтение, которое матушка никому не доверяла, было отдельным видом искусства. Это бормотание не понятное никому, в том числе ей самой, на скорости 100500 слов в секунду, уносило с собой последнюю надежду молитвенного состояния после небрежного пения.
Сказать, что меня это шокировало, такое отношение к службе, — это ничего не сказать. Я приходила домой и рыдала. Благоверный меня уговаривал оставить эти «душеспасительные» походы на службу. Но что-то вот засело в подсознании, что нельзя просто взять и уйти, надо терпеть, надо смиряться, надо бороться, в конце концов! И я стала бороться за хороший клирос, за несение слова. Ведь именно слово и имеет значение на клиросе, именно текст, который читают, поют. Его нужно донести до прихожан. А раз церковнославянский язык звучит и так сложно воспринимаемым на слух, то певчие, чтецы должны очень четко, доступно произносить тексты богослужебных книг. Чтобы это не звучало мантрами, и люди, пришедшие на службу, уловили хоть малейшую суть дня и праздника, помолились.
Сначала я лишь пела и все-таки иногда читала. Но вскоре узнали, что я регент, и почти с радостью разрешили мне заниматься с людьми. Люди, правда, то появлялись, то, после нескольких служб, исчезали. И это были талантливые, церковные люди! Наверное, они хотели оплачиваемый труд, что естественно для профессионалов или творческого развития. Но не тут…
Так вот, мне даже предоставили для спевок синтезатор, который, впрочем, потом забрали, потому что он вновь понадобился дома. Но ничего! Приобретаю свой синтезатор. Таскаю его каждую неделю в этот храмик ради этих стремящихся к нормальному пению людей! Только среди этих людей матушки нашей нет, хоть я ее звала и приглашала. А на службе она есть! Вот вопрос: как же быть? На спевках прогресс есть, а на службе я его показать не могу, «мои» певчие поют по моим нотам, а матушка поет свое, перекрывая своим мощным голосом. Иду к настоятелю. «Хорошо, решим».
Но никакого решения нет, а есть только очень эмоциональный монолог от настоятеля с матушкой, как я посмела покушаться на Ее место! Так вроде сами меня регентом назначили… И после этого я не ухожу. Я продолжаю заниматься, часто оставляя малолетних детей дома. И одна Пасха проходит очень хорошо — мы поем на три голоса, ПОЕМ! Матушка стоит рядом, смиренно пытаясь попасть в ноты, но и не мешает. Правда, это был праздник! Но. Ни слова, ни намека, ни «спасибо» от настоятеля (я не говорю про финансовую сторону, платили мне регулярно по минималке, как и другой певчей, которая лишь посещала службы, + панихидные дары). Ведь, в моем понимании, именно он должен реагировать, руководить, направлять клирос в пении. Или хотя бы одобрять или ругать, если никаких представлений о пении не имеет. У нас же не деловая сделка? У меня ведь и трудовой книжки нет. Мы собрались, чтобы быть в единстве, в Церкви…
А ведь он уже иерей в зрелых годах, за плечами почти два десятка лет служения, такой батюшка мог бы уже иметь свое мнение о богослужебном пении, чтении. Ничего. Я понимаю, что голова настоятеля забита огромным ворохом приходских проблем, но все же. Такое отношение лишает смысла вообще хоть какое-то творческое развитие.
И подтверждением моих опасений были неутешительные слова самого настоятеля. Однажды, после отпуска, я набралась вдохновения и спела на службе с настоятелем знаменным распевом. Я надеялась, что этот распев может хоть как-то задеть душу, потому что природа знаменного пения нацелена на донесение слова. То ли я не так донесла, то ли еще что, но все-таки подошла после службы и прямо спросила: «Вам понравилась служба?» Ответ был: «Мне все равно, лишь бы быстро». Я ведь не пыталась вызвать бурных аплодисментов, признания и цветов, а хоть какой-то знак одобрения или не одобрения. Благословение. Вектор, в каком направлении служить, развиваться. Ведь клирос -это место не только для стабильности, но и для развития. Мне это было очень важно, необходимо — связь со служащим священником, казалось это естественным. Но в православии у нас есть и терпение, и смирение. Но вот с чем тут мириться — с равнодушием? С холодностью?
Не знаю, как бы я там продержалась столько времени, если бы не священник, который пришел в этот приход в то же самое время, что и я. Его ревность, вера, доброта спасли меня в то время. Он стал тем человеком, кому впервые были интересны мои переживания о службе, о вере, и сам он хотел перемен. Он утешал, поддерживал, вдохновлял все-таки не оставлять этот приход. Спасибо тебе, дорогой Батюшка М (в том числе за редакцию этой статьи и поддержку в ее написании)!
Мы вместе пытались удержать нормальность в службе, чтобы это была не нервная прогонка непонятных церковнославянских текстов. А время? Мне было очень жалко времени, которое я тратила на такую небрежность, которая ранила душу, убивала молитву, забирала силы. Когда же мы служили вдвоем с Батюшкой М, хотелось, чтобы эта служба никогда не заканчивалась, настолько гармонично все шло, а люди потом подходили со словами благодарности за спокойную и благоговейную службу. И тем горшее ощущался контраст на службе с настоятелем.
Мне казалось, что это нужно пережить, нужно исправить. На такую манеру пения и чтения несменяемой матушки не мог повлиять никто — ни ее муж, ни доверчивые прихожане, ни второй батюшка, который, впрочем, в дальнейшем просто старался избегать служить с ней, считая таковые службы кощунством. Стоя рядом с ней, я тоже не понимала, как можно пробить этот столб непонимания. Все она куда-то торопилась. И иногда мне казалось, что она меняется и немного прислушивается, служа вместе. Но в этом она видела потерю власти.
Вот думаю, может, стоило ей и настоятелю предложить прочитывать «Трисвятое по Отче наш» в центре храма и мирно расходиться по домам, раз такая спешка? Наверное, пользы больше было бы… Впрочем, их ранимые души восприняли бы это как хамство.
Не могу точно рассудить, почему эти два, вполне себе приятных в общении человека, дошли до такой кондиции? Почему служба стала для них чем-то поверхностным и даже нежелательным? Если перегорел, то зачем других людей мучить, звать с собой служить? Я ведь так и поняла со временем, что им особо никто и не нужен. Не нужны эти просвещения, репетиции, творчество, стремления к лучшему, развитие…
Мной решили заткнуть дыру на клиросе в месте, где должен значиться «человек с образованием». Однажды матушка мне поведала, что на клиросе должен быть такой человек, так установлено правящим архиереем, а раз у нее самой образования нет, то я вполне могу заткнуть дыру. Да, я предполагала, что семинарский диплом особо не играет значения, важнее то, что ты можешь донести людям. И на всех приходах, где я была, это имело значение, люди хотели учиться! Но впервые столкнулась с тем, что приходу нужен от меня только диплом, а не мои знания.
Я все-таки покинула этот приход по объективно-семейным причинам, с огромной болью и разочарованием. Для детей этот храм стал первым местом, где они исповедовались, там же они нашли добрых друзей. Я вложила туда все свое рвение о прекрасной службе, оставила достаточно обустроенный клирос. Но спустя два года, как я ушла, никто из этих двух человек (Матушка и настоятель) так и не поинтересовался, как мои дела.
Хочется пожелать им добра. И чтобы сердца их не до конца ожесточились.
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
