Ахилла

Два образа веры и два образа утопии

У религиозного философа Мартина Бубера есть размышление о том, что самоощущение верующего человека обычно выражается в двух образах веры. Первый образ веры для него связан с «пребыванием в пространстве присутствия Божьего». Он вытекает из доверия Богу и неотделим от прямого Божьего действия, от общения с Ним. То есть это вера-доверие, основанная на живом чувстве близости Божьей. Второй образ веры, по Буберу, – это образ веры во что-то объективированное, например, в истинность тех или иных вероучительных положений или формулировок (скажем, вера в Троицу или вера в воскресение мертвых). Первый образ веры он связывает, в основном, с иудаизмом, второй – с христианством (по нашему мнению, оба этих образа присутствуют в той или иной степени в каждой из этих двух религий). Не удивительно, что для Бубера как иудея теология и религиозная философия – интеллектуально оформленная периферия живой религии, так как обе эти области мысли присущи второму образу веры.

Однако если всерьез отнестись к обоим описанным образам веры, можно предположить, что у каждого из них существует свой темный двойник, свой в чем-то похожий, но тем не менее искажающий или подменяющий его самостоятельный образ. Этот искажающий образ веры мы будем именовать утопией. По апостолу Павлу, вера – это «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1). А утопия – место, которого нет (οὐ – «не», τόπος – «место» (др.-греч.)), т.е. невидимое место. Но если вера – это невидимое существующее, то утопия – невидимое несуществующее. Близкие, но не тождественные по смыслу понятия. Ясно, что если есть два образа веры, то есть и два образа утопии.

Конечно, само слово «утопия» привычней слышать, когда речь идет о социальных преобразованиях или о научной фантастике. А религиозная вера как раз напротив часто противопоставляется утопии как таковой. Но не является ли вера по своей сути той почвой, на которой произрастают утопии? Природа веры близка природе утопии. Разве не внутри религии возникли идеи обретения потерянного рая или явления совершенного человека? Можно ли в самой вере отделить утопическое от реалистического или невозможное от возможного? И если можно, то всегда ли?

Как есть «вера-доверие близости Божьей» и вера во что-то («вера проекта»), так есть и  «утопия близости Божьей» и «утопия проекта». И в том, и в другом случае вера соседствует с тем, что называют напрасной надеждой, преждевременной верностью, верой не по разуму (о чем, кстати, говорит тот же апостол Павел).

Первая утопия связана с чувством, иррациональностью, ложной мистикой (прелестью), экзальтированной восторженностью, квазиаскетикой, иногда с расширением ожидания от тех или иных практик, направленных на обретение гармонии. Эстетика, определяемая субъектом созерцания для самого себя как красота, при более пристальном взгляде может содержать в себе в той или иной степени элементы пошлости или фальши.

Вторая утопия часто опирается на разум, рациональность. Верующий разум моделирует в уме те или иные вероучительные положения или логические конструкции, связанные с религиозной жизнью, и эти созданные им модели становятся предметом веры, воспринимаются им как что-то реально существующее.

Иногда обе эти утопии связаны с таким явлением как лжеучительство или младостарчество, когда игнорируются какие-то необходимые знания или отсутствует дистанция между теми, кто совершил «духовное восхождение», и теми, кому оно еще только предстоит. Причем то, что на одном уровне воспринимается как гармония, красота, правда, благо, любовь, с другого уровня может видится иначе: как одержимость, пошлость, фальшь, стилизация (размышления о кругах или уровнях восприятия искусства и реальности есть у Г.С. Померанца).

Таким образом разговор о вере и утопии может быть связан с разговором об иерархии глубин и об основаниях выбора.

Природа веры и природа утопии

Однако, дополнительной сложностью для нашего размышления становится то обстоятельство, что вера и утопия не только близки друг другу, но они могут и превращаться друг в друга. Скажем, два тысячелетия возвращение евреев на Святую Землю оставалось утопией (было довольно много безуспешных попыток такого возвращения), а сейчас многие воспринимают создание государства Израиль как духовное событие, свершившееся Божье обетование. Или во времена Иисуса из Назарета чудеса древних пророков могли толковаться как сказки и аллегории, но когда подобное стал делать Иисус (исцелять, воскрешать мертвых), «религиозная утопия» (как что-то, что ушло в фольклор) обернулась чудом Божьим, реактивировалась. Получается, мы, как минимум, имеем дело с подвижной границей реальности, с разной глубиной того, что мы называем духовным событием. Утопия иногда может превратиться в реальность (невозможное становится возможным). Конечно, для верующего человека в каком-то смысле все чудесно, все является чудом Божьим. Но все-таки бывают «привычные чудеса», а бывают некие запредельные для опыта события.

Вслед за Бубером также можно сказать, что возможно изменение «темпа богообщения», когда начинает происходить то, что раньше никак не могло произойти. Также возможно и большее участие человека в том, что мы могли бы назвать процессом богообщения, когда теофания и изменение обстоятельств жизни совершаются не только как явление милости Божьей, но и как награда человеку за точное решение духовной задачи.

Но часто случается и наоборот: то, что представлялось надежным, оказывается шатким, и вполне себе «законные надежды» даже в самых простых обстоятельствах порой становятся чем-то недостижимым, утопией (например, вполне просчитываемые планы как-то устроиться в жизни или наладить отношения с кем-либо, т.е. в принципе реализуемое, вдруг, по каким-то причинам оказывается невозможным). Бытие делается непостижимым и тревожным. Здесь, наверное, заключается один из парадоксов жизни как таковой.

Вера, утопия и антифилософия

Веру и утопию связывают не столько иррациональность веры и иррациональность утопии (мы уже сказали, что в вере может все-таки присутствовать рациональный элемент), сколько претензия на сверхрациональность. В утопии есть своя вера, а в вере своя утопия – «тусклое стекло». Отсюда и их общая тяга к тому, что некоторые современные мыслители именуют антифилософией.

Концепт антифилософии, который разрабатывает, в частности, Борис Гройс, основывается на том допущении, что реальность жизни больше, чем реальность мысли. Гройс предполагает, что есть некая «точка нуля», в которой мысль и жизнь совпадают. Через эту точку происходит приобщение к некоей большей мысли, к «великому творящему духу». Чтобы постичь это, действующему философу (тому, кто разрабатывает новые смыслы и выдвигает новые концепции, а не занимается только трансляцией взглядов авторитетов) нужно отказаться от «кабинетного разума» и «войти в жизнь» в полном ее значении. Заметим, что похожий сюжет есть и у иудейского философа рава Кука, который, противопоставляя жизнь в изгнании и жизнь на Святой Земле, говорит, что «святость сидения в доме учения» должна быть противопоставлена «святости практической жизни». Т.е. можно изучать прошлые откровения (например, читая Библию), а можно самому участвовать в духовных событиях настоящего.

Понятно, что антифилософия – рискованное предприятие, которое может стать утопией и завершиться крахом. В каком-то смысле советский проект с его «надзаконной» творящей силой являет нам пример такого краха. В советском государстве эстетическое начало было выше законного. Поэты и художники как бы рисовали реальность будущего мира. А главнейшим из всех искусств, как известно, по Ленину, призвано было стать кино, так как кино могло изобразить двигающуюся картинку будущего. Борис Гройс говорит, что такое же эстетическое начало предполагалось и в утопическом идеальном государстве Платона. Гегель и Маркс тоже в чем-то были «антифилософами».

При этом остается открытом вопрос соотношения религии, веры и антифилософии. С одной стороны, внутри религии предполагается наличие Божественной премудрости, приобщение к надчеловеческому разуму, к которому приобщаются верующие, не теряя своего разума. А значит, философию нельзя просто так проскочить или отвергнуть (у прот. Сергия Булгакова, например, есть рассуждения о взаимодействии Софии тварной и Софии нетварной). А с другой стороны, в религии мистико-эстетическое начало, реальность «жизни жительствующей» выше законнического, интерпретирующего начала. Моисей – сначала мистик и созерцатель, затем законодатель. А Христос – так и не законодатель вовсе.

Но в последних примерах, наверное, все-таки философия (как мудрость мысли) переходит в антифилософию (как мудрость жизни) не через отбрасывание мышления как такового, а через его «преображение», выход из мысли за пределы мысли – к жизни, когда творящее слово становится действием.   

Концепция «духовной резкости»

Из предыдущих размышлений в качестве одного из следствий можно допустить, что адекватность – это важная духовная добродетель. Причем, эта адекватность должна быть и в аспекте истинности («вера проекта») и в аспекте чувственности («вера близости Божьей»), и в аспекте времени (что обстоятельства жизни мы интерпретируем синхронно с «темпом» и «глубиной» действия Божьего). Надо ли говорить, что некоторые люди, именующие себя религиозными, попросту неадекватны времени, живут, стилизуясь под прошлое, или в воображаемом будущем, но не в контексте реального настоящего?  К слову, о пророках наоборот говорят, что они «овладевают временем». Хорошая аналитика от плохой, так же как серьезное исследование от легковесного, часто отличается только степенью обобщения. Установить границы реальности, показать контекст жизни, отличить адекватное от неадекватного – задача религиозной философии. В этом может быть ее оправдание.

Утопия как несовершенная вера неизбежно связана с ошибками. Реальность высвечивает «ошибки в расчетах». Иногда эти ошибки очень дорого стоят. В таких случаях говорят, что человек выпал из реальности, потерялся в тумане. Поэтому крепкая вера связана с духовной зрячестью, с тем, что отличает искушенную веру от легковерия, вдумчивое смирение от безрассудного фанатизма. А духовную зрячесть можно уподобить фотографической резкости. При приближении «объектива» реальность высвечивается более четко. Утопия как мутность, неясность, необработанный материал отступает. Вместо умозрительной реальности приходит «воплощенная реальность», фиксированная форма.  

Утопия возможна в разных областях: социальной сфере, вероучении и т.д. – там, где неизбежно присутствует «расстояние» до объекта наблюдения. Утопии бывают и в личной жизни человека, когда человек стремится к тому, к чему не надо стремиться. Зрелый человек корректирует свои стремления и желания, исходя из опыта, способности взвешивать как обстоятельства, так и свои чувства и мысли.  Как говорил прот. Сергий Булгаков, важно не только достигать желаемого, но и желать возможного. Впрочем, и «глубина» богообщения для каждого своя: кто-то «движет горами», а кому-то тяжело сделать и первый шаг веры.

Недореализованные «проекты веры»

Если мы говорим о «проектах веры», важно обратить внимание на то, что вера в принципе не отрицает реализуемость «проекта». В каком-то смысле вера не может существовать без утопии до тех пор, пока неясная утопия не сменится чем-то, что может ее либо заменить, либо реализовать. В христианстве до сих пор остались недореализованные «проекты», оставленные нам в наследство предыдущими поколениями верующих. Как с ними быть? Не очевидно, что их нужно обязательно пытаться реализовать (или ждать, что те или иные события обязательно произойдут при нашей жизни). К таковым «проектам веры» можно отнести, допустим, уврачевание расколов, преодоление клерикализма, «общение имуществ», прекращение войн, воскрешение умерших… Можно считать их отсроченными «проектами».

Такие отсроченные «проекты» есть не только в христианстве, но и в других религиях. Существование этих отсроченных «проектов» не означает, что они в принципе не могут быть реализованы, а означает, что некоторая духовная дистанция еще не пройдена. Если относиться к ним как к задаче, то можно сказать, что эта задача поставлена, но не решена. Или решена на умозрительном уровне, но не решена в практическом, воплощенном смысле. Собственно, пророчество часто означает разрыв между умозрительным и воплощенным планами бытия, когда пророк в духовном смысле предузнает действие Божье, но это действие из-за разной скорости течения времени в умозрительном созерцании и реальном мире  отстает от предмета созерцания. Бывают, конечно, и ложные решения, когда появляются такие издержки, что лучше бы и решений этих не было. Например, насильно вводимое «общение имуществ» оборачивается теми или иными формами несвободы. 

Также недореализованные «проекты веры» могут быть и в личном плане. Кто-то, может быть, решил многие духовные задачи, а кому-то не удалось выстроить отношения с Богом и ближними, или он впал в искушение, или еще в поиске и себя, и веры.

Так или иначе, верующему человеку при распознавании своей веры не стоит забывать, что рядом с верой соседствует утопия, и прежде, чем понять, где одно, а где другое, возможно, придется потратить много сил и времени.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: