Ахилла

Глава из книги «Бремя колокольчиков. Были старца Пиндосия».

— Смерть? Все мы предвкушаем смерть, надеясь на лучшее послевкусие, — говорил старéц, обнимая кожу и кости молодой еще по видимости женщины, раковой. — А что блудница? Так забудь. Иные блудницы — самые мученицы и есть. Скорее уж я в ад пойду, чем ты.

Сегодня старéц Пиндосий выглядел неважно, страннее обычного, то ли обессилившим, то ли каким-то отрешенным. Кажется, и выходить-то не хотел, но вот вдруг к этой женщине вышел, теперь развернулся и пошел в келью, несмотря на то, что из ожидавших многие пытались обступить его, что-то спросить на ходу, и были среди них разные совсем люди: священники, монахини, дама в высокой прическе с депутатским значком на обширной груди… Келейник закрыл дверь, никого не пустив вовнутрь. Я остался с ними, второй день старéц не отпускал меня.

Что-то мне понадобилось, и я ковырялся в своем рюкзаке, когда услышал этот звук. Обернулся. Отец Пиндосий лежал на полу совершенно бледным. С верным келейником Степаном подлетели в момент, уложили на деревянный лежак, на котором я спал. Батюшка не приходил в чувство. Лицо его менялось. Я хотел было пойти к ждущим и спросить нет ли врача, но келейник остановил меня, сказал, что старéц намекал ему, что если чего такое будет, не звать никого, кроме тех, кто в келье-избе в этот момент будет.

Сумерки своим потусторонним светом заглянули в окно. Я посмотрел в него, красными полосами небо, — секунды, и эта красота становится другой, сумрак выходит тенями… Звук в келье, я обернулся и увидел, что старéц сидит. Степан поднес ему святой воды, тот выпил…

— Не было бы вас здесь сейчас, дорогие, ума бы я лишился, — молвил подвижник. Взгляд его был совершенно другим, тяжелым? Да он у него всегда не легкий, безнадежный скорее, такого я никогда у о. Пиндосия не видел.

Мы молчали. Посидев немного в тишине, он начал не торопясь, как бы собирая виденное в слова:

— Был я на службе патриаршей… Огромный, весь белый собор, золотые резные оклады, впереди иконостас весь блестит, далеко, образа не видно, но слышно все хорошо, пол — мрамор цвета едкого такого… мрачный и суровый… Я вверх посмотрел, под купол, а там шары воздушные черные прям в него уперлись, так что и лика не видно, но я почему-то и не сильно удивился этому, как будто оно так и должно быть. Народу полно, но все чинно стоят, рядами как бы, женщины все в платках, мужчины строгие… Все, видно, цену себе знают, и порядок… Все им дышит… — старéц вздохнул тихо и продолжил: — Всякие такие службы большие и такие важные не люблю я, знаете, ну а что делать?.. Как-то и не уйти оттуда, даже мысли этой нет, невозможно уйти… Потихоньку служба затягивает… Мальчик какой-то в форме суворовца между рядами прошел, колесо на палке перед собой крутя, тоже серьезный, без улыбки, никто на него внимание и не обращал… Вот что-то такое строгое и завораживающее, погружающее в какую-то глубину, допели, и патриарх вышел на амвон, каждый шаг слышно… почему я уверен, что это патриарх, хоть и не знаю какой именно? Не просто епископ, а именно патриарх? Не знаю, но точно он… Дух власти от него… Проповедь начинает, про святыни и про порядок, про верность истинным ценностям… Все молча слушают, внимают, только мне как-то не по себе внутри, холодок… Вдруг какой-то больной или бесноватый голосить начинает: «Да! Только так! Ты наша святыня! Не хочу святыни! Выход, дайте выход!» Все стояли как стояли, и патриарх не сбился, двое здоровых ребят подлетели к нему быстро, открыли дверь, что за одной из икон оказалась, и быстро под руки увели его туда… Повернулся немного, глядя на эту сцену, и тут вижу знакомое лицо, и он на меня смотрит… Да это же замполит наш, когда я еще до Афгана служил офицером, он у нас был… Злой человек, наглый, циничный, не меня одного подставил, многим жизнь поломал, кому-то и напрочь… Улыбается. Проповедь как раз кончилась, и он подходит ко мне:

— Пойдем, — говорит, — потолкуем, ведь целую вечность не виделись.

— Ну пойдем…

Заводит он меня в какую-то комнату прям здесь же в соборе, без окон, маленькая, но не каморка… Объявления на стенах, стулья. Садимся.

— Ну что, солдат-монах, вот и встретились! Не ждал? Как тебе проповедь?

— Чинно все сказано, со знанием, — все еще не соображая, но и не удивляясь, отвечаю.

— Патриарх — он и в аду патриарх! Власти-то, власти сколько во всяком слове и движении, а?! — возликовал замполит и пальцем вверх, любимый жест его был, помню.

— Что ж у вас здесь, ад разве?

• Врата ада

— А ты еще не понял? Умен, остер на слово ты всегда был, но и глуп в главном. Порядка в голове у тебя нет.

— А у тебя есть?

— А я всегда знал, кому служу, ну не знал, так ведал.

— Ну ты замполит совсем рассмешил, ну, атеист, вчера воинствующий, на службе — это ладно, таких полно теперь, но храм адом назвать? Знает он, ведает, ага! Видел я ад на землю вышедший, страшно это… и у отцов читал… Отчаяние, ужас… Серное море, геена огненная…

— Ну, Геена Огненная — это вообще местечко в Иерусалиме, что даже миленько выглядело по сравнению с атомной войной. Сера и все эти картинки, что в темные века расписали монахи да поэты нервные… Это ж внутренний ад, они в себе его нашли и вывели, и расписали всяко…

— А вы что? Не в себе? — спрашиваю.

— А мы в себе и не были никогда, не пришли мы в себя. От того и попали сюда, в ад не внутренний, но вечный… У нас здесь все четко: Порядок, Система, Патриарх и Царь у каждого в голове! А если везде Система, тогда ведь Богу вашему просто места нет. На Земле абсурд, Кафка во всем, на Небе тоже бардак, вроде как любовью зовут, а копни — так ведь все не по порядку, не по ранжиру, без полноты власти и вообще… А в аду — Система!

— И что? Ад ваш и впрямь вечный или только по названию?

— А мы забыли, что есть время, — ухмыльнулся замполит.

— А черти-то из внутреннего ада или вечного?

— Разные есть…

— Что тут сказать? Встал, прошелся по комнате этой, — продолжал свой рассказ о. Пиндосий, а мы с келейником слушали каждое слово, — подхожу к стенам, читаю объявления: «Экуменический съезд — все силы ада за Порядок», «Феминистки и борцы с абортами — совместная конференция „Адский аборт“», «Монархисты, демократы, коммунисты, фашисты, круглый стол „Власть как высшая ценность“». Дальше лектория объявления: «Встреча с Богом как угроза стабильности», «Система как стабильность ненависти и спокойствия», «Перспективы все в аду, а на Небе — бл*дство», «Атеизм? Религия? Ответ — Система!» Тут уж не по себе стало. Порядок-то абсурднее абсурда. Спрашиваю замполита:

— И хорошо вам в аду-то?

— А ты как думаешь? — скривил он снова улыбочку свою. — Я знаю, что ты думаешь, но пойми ж ты: Порядок он для всех, а не для каких-то там избранных, Система всех ровняет и объединяет! Никто ничего не познает, но и не теряет. Ад — это не мучение, это конец мучений в их совершенстве! Вы встречаете Его, а Он оставляет вас. Богооставленность — это же обратная сторона встречи. Не встретил — не потерял. И это ж не только о вас, христианах… Но даже Иисус твой не избежал. «Зачем оставил Меня?» — говорит, а не надо было никого иметь в себе, и встречать никого не надо, тогда бы никто и не оставил. Система защищает от всего этого, никаких потерь больше, никаких проблем и мучений! Система ада — это система систем! Пойдем, причастимся ее! Вместе! Из рук Великого Патриарха!

Тут отец Пиндосий заплакал, видел ли я его до этого плачущим? Вот таким — нет. Всегда спокойный, столько видевший, теперь он рыдал почти как ребенок:

— И знаете, братцы? Ведь повлекло меня на причастие это, как в сладкий омут потащило! Если бы не проснулся, так бы и причастился сатане от Великого Инквизитора его… Вот та раковая, что была сегодня, она меня из ада и вытащила мучением да смирением своим… Блаженны богооставленные, ибо их есть Царствие Небесное!..

Я бы уж не решился тут ничего сказать, но Степан мужик столь же простой, сколь и добрый, накинув старцу́ на плечи одеяло теплое, чтоб озноб у того прошел, спрашивает:

— Скажи ты мне, Пиндосий, неразумному, так чего ж плохого в порядке-то? Неужели беспорядок-то лучше?

— Ничем… не плох порядок. Да и системы всякие есть… Пока Любовь собою затмить не пытаются, ничего, кроме того… Так же и в антихристе-то ничего прям уж ужасного, если бы он не был анти… Вот только каждому выбрать придется: Любовь или Система.