Ахилла

Продолжение, читайте также части первую и вторую.

Подивишься только: по сколько раз на день мы замечаем вмешательство в нашу жизнь темных сил. Сколько раз мы чертыхаемся, клянем судьбу, ругаемся с досады по матушке, и как редко благодарим силы светлые за успехи в наших делах, прибытки в деньгах, крепкое здоровье, хороших благодарных детей… Всех благ, ниспадающих на нас каждодневно, и не перечислишь, а воспринимаем мы их как должное. Наверное, надо быть поистине святым человеком, чтобы по слову апостола всегда радоваться, за все благодарить, беспрестанно с благодарностью молиться.

Я протестант, и уверение «никто не благ, как только один Бог» для меня абсолютный императив. Если уж Иисус, пребывая в человеческом образе, не почитал себя за святого, можно ли кого иного так называть? И тем не менее ко многим святым я проникнут глубоким уважением. Что может быть выше поэзии Псалмопевца Давида? Или какие голливудские фэнтези могут расшевелить душу, наполнить ее теплом и радостным чувством защищенности более, чем рассказы о явлениях и помощи страждущим Николая Угодника? Говорят, что это все выдумки, бабкины сказки, да только не в содержании, не в перипетиях дело, а в том воспарении души, что уносит ее к самому краю небес, когда наперекор сомнениям, заслушавшись, затаенно вопрошаешь себя как ребенок: «А может и правда?..»

Да только вот прав Иоанн: мир наш во зле лежит, и если святые в помощь являются лишь после страстной молитвы, то всяких демонов разных мастей и призывать не надо — они всегда тут как тут.

«Сейчас вспомнила. Того Колькой звали. Колька-Злыдень», — Галина прервала мои размышления аберрацией святого имени. Я вообще-то ждал этого момента, видел ту особую ее задумчивость, что непременно разрешается долгим рассказом. И не ошибся: душа моя просто кладезь всяких историй.

«Их трое было: тот сосед мой, которым я шпану припугнула, и два его другана. Я помню, жильцы наши меж собой говорили, что хорошо нам, такой авторитет у нас тут живет под боком, бояться нечего. А какой уж там авторитет? Мы росли вместе, они постарше меня были на несколько лет, у них уж свои дела завелись. Я помню только, стал он одеваться хорошо. Я его так мысленно и звала про себя — пижон. А от дружков его я вовсе шарахалась. Один здоровенный такой, во мне-то метр семьдесят, а я ему куда ниже плеч, а другой, Колька-то, такая рожа страшная и злая, щеки впалые, глаза горящие. Такое впечатление, что злоба его высушила всего. Кажется, подойди к нему время спросить — в глаз заедет. Я, бывало, иду после школы, а они мне навстречу, в спортзал наш, качаться. Бугай тот руки раскинет и ко мне: „Ух ты моя курносенькая!“ Я под рукой у него проскользну и деру. Не обижали, а страшно было. На всех тогда они страха нагнали, особенно после драки той».

«Какой-такой драки?»

«Старый Амур на новый. Там и драки-то, в общем, не случилось. Но… Собралось у Сатурна, кинотеатр у нас там такой, две толпы. С кастетами, ножами… Орали, грозили, цепями гремели. В воздухе прям как черти летали — такая страсть, буза вселенская. Тут же милиция, тоже отдельной кучкой держится. А что они могут, когда такая стихия? Так вот эти — Пижон, Бугай и Злыдень — верховодили. Я-то там, конечно, не была, но, говорят, они все и порешили. Наших-то поменьше было, но встали прям насмерть. Те, с нового Амура, орут, грозятся; наши молча стоят. Ни слова в ответ. Только смотрят набычившись. Ну и стушевались те, убрались восвояси. В тот раз обошлось, а эти вот, трое, в авторитеты попали».

Душа моя тут умолкла, но я с вопросами не лез, ждал продолжения. Марио Пьюзо когда-то, наслушавшись рассказов своей матушки, написал книжку «Крестный отец», но Галина не стала рассказывать, как новые кооператоры шли теперь к той троице за «крышей», как проходили войны за территории окраины Омска, рабочего поселка Амур, как матерела в боях новоявленная банда. Она лишь вздохнула, растревоженная ностальгией:

«Где они все сейчас? Что-то не верится мне, что девяностые они пережили. Разве что Пижон, этот умный был, не удивлюсь, если потом новым русским стал. А те двое, особенно Злыдень… Ой, с ним такое потом было! Это уж перед тем, как мы на Чукотку улетели. Жену его с любовником мертвыми нашли. В его же гараже, прямо в его иномарке этим делом, выпивши, занимались. Зима была, холодно, ну они мотор и включили для тепла. Налюбились, видно, да и заснули. Задохнулись. Он утром приходит, а там голубки эти… Ох, как он орал! Как страдал, что они уж мертвые и наказать некого. Так и выл на всю округу: „На куски бы резал!“ Весь народ с улицы как ветром смело, одни только друзья с ним ходили, успокаивали, а он все не унимался — так его корежило. Как его жена на такое решилась? Да еще в его же любимой машине. Видно, мстила ему за что-то».

«Да… представляю, какие похороны у них были, — произнес я. — Такая стыдищща родным, да еще этот бес вокруг ходит… Мрак и скрежет зубов».

«Про то уж не знаю. Мы тогда все в сборах были, я не интересовалась. В то время казалось: трое эти весь Амур под себя подмяли. Возле дома, где Пижон жил, целыми днями какая-то суета, как при штабе армии.

А когда мы с Чукотки вернулись, через пять лет, всего этого как и не было. Ни Пижона, ни дружков его я и не встретила. Что с ними сталось? Я про них и не вспомнила. СССР не стало, пока нас в Омске не было, что уж про этих говорить! Если живы, так храни их Господь, вразумления им и покаяния, если нет, то помилуй, Господи, души их».