Ахилла

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги оксфордского профессора истории Николаса Старгардта (род.1962) «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».

[После разгрома под Сталинградом — прим. Ахиллы] Геббельс осознавал необходимость не плакать по погибшим, а сплотить живых. В первые недели года он приступил к переосмыслению всего подхода к пропаганде и, обращаясь к ведущим управленцам СМИ, собравшимся на правительственную конференцию в начале января, сказал: «С самого начала войны наша пропаганда следовала таким ошибочным курсом. Первый год войны: мы победили. Второй год войны: мы победим. Третий год войны: мы должны победить. Четвертый год войны: мы не можем проиграть».

Главный мишенью для критики в данном случае должен был служить сам Геббельс. Обдумывая, что выбрать в качестве лучшего мотивационного инструмента для немецкого народа, он впервые обратился к спектру поражения. Один британский наблюдатель метко окрестил прием «силой через страх», обыгрывая «силу через радость» — предвоенный девиз нацистских организаций досуга. Однако Геббельс понимал, что одним лишь страхом воодушевить нацию не удастся.

18 февраля он обратился в берлинском Дворце спорта к тщательно отобранной аудитории из членов партии. И вновь речь разносили по стране мегафоны всех радиостанций. На сей раз ссылки на Древнюю Грецию не имели ничего общего с героикой Фермопил. «Немецкий народ… знает, что ему делать… — заверил Геббельс слушателей. — Он хочет, чтобы все, начальники и простые работники, богатые и бедные, разделяли спартанский образ жизни». Сам Геббельс возлагал очень большие надежды на эту речь, считая ее одним из лучших образцов красноречия. Кульминацией стали десять вопросов, а ответы на них превратили собрание истинных нацистов в классический хор одобрений от имени всего немецкого народа. К тому моменту когда оратор добрался до десятого, и последнего, вопроса, аудитория уже безумствовала:

«Я спрашиваю вас: согласны ли вы, что прежде всего во время войны, согласно платформе национал-социалистической партии, все должны иметь одинаковые права и обязанности, что тыл должен нести тяжелое бремя войны совместно и что бремя следует поровну разделить между начальниками и простыми служащими, между богатыми и бедными? [крики: „Да!“]».

Это прозвучало как объявление «тотальной» войны. Под конец Геббельс процитировал слова солдата поэта Теодора Кёрнера: «Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!» Под радостные выкрики аудитория принялась распевать германский гимн и партийную песню Хорста Весселя.

Геббельс внутренне сиял от счастья из-за такой непосредственной реакции и расценивал речь как самую удачную из всех им произнесенных. Однако рапорты «службы мониторинга» СД создавали менее радужную картину. Многим дикий восторг и воодушевление зала представлялись чрезмерными, неестественными и явно оркестрированными; некоторые задавались вопросом, отчего режим не заявил о подобных мерах уже давным-давно; кто-то и вовсе сомневался в смысле этой речи: что, собственно, она меняла? На протяжении следующих недель Геббельсу и самому пришлось признать, что изменилось действительно немногое. Министр пропаганды надеялся воспользоваться возможностью и убедить Гитлера наделить его новыми полномочиями, позволявшими встать над другими структурами и мобилизовать тыл, но фокус не удался — управление немецкой военной экономикой радикальной переделки не претерпело. Гитлер не изъявлял готовности лезть в жизнь семей. Эвакуация детей из подвергавшихся бомбардировкам районов осталась добровольной, ко все большему разочарованию функционеров, пытавшихся координировать действия по гражданской обороне.

Однако в верхушке самого режима происходили негромкие перемены в плане перераспределения власти. Взбешенный провалами люфтваффе и на востоке, и на западе, Гитлер более не желал слышать даже упоминания имени Геринга в своем присутствии. Но, всегда весьма озабоченный внешней вывеской единства, фюрер продолжал настаивать, что Геринг по-прежнему «незаменим для высшего руководства рейха». Вместо крупных перетрясок режима отмечался рост влияния некоторых ключевых фигур, причем спорадически и с выходом далеко за пределы их профессиональных сфер, что справедливо в отношении, скажем, Альберта Шпеера, господствовавшего над всей военной экономикой; Генриха Гиммлера, заправлявшего силовыми ведомствами и структурами; и Мартина Бормана — с его ролью в партии. Их соперники — Ганс Ламмерс, Фриц Заукель, Роберт Лей, Иоахим фон Риббентроп и Альфред Розенберг — постепенно утрачивали прочную почву под ногами в их собственной войне на истощение за контроль над ключевыми комитетами, бюрократией и за право быть запросто вхожими к Гитлеру.

Геббельсу не удалось добиться назначения на пост «уполномоченного по „тотальной“ войне», но в январе Гитлер поручил ему главную роль в межведомственном комитете по ущербу от авианалетов, что позволяло пропагандисту номер один вмешиваться и инструктировать гауляйтеров по вопросам гражданской обороны. В новых условиях, когда положение давало ему право действовать в области военных усилий страны, Геббельс забросил подальше «кампанию вежливости» для создания примеров образцового поведения на внутреннем фронте. 9 апреля 1943 г. он заявлял:

«Не важно, какое настроение у населения — хорошее или плохое, главное — это нести свою ношу… На четвертом году войны все люди думают о ней не так, как вначале… Выражения вроде „патриотизм“ и „воодушевление“ более неуместны. У немецкого народа попросту есть обязанности — и этим все сказано».

Чем дальше, тем больше политическая пропаганда и сфера развлечений двигались в расходящихся направлениях: первая делалась жестче и суровее по мере того, как Геббельс подчеркивал опасность поражения, тем временем как вторая приобретала все большую легкость и бесшабашность. Как раз когда Геббельс произносил недооцененную публикой речь о «тотальной» войне, два из трех наиболее популярных фильмов, показанных в Берлине, представляли собой романтические комедии — «Два счастливых человека» и «Люби меня»; плюс к тому огромным успехом пользовался ледовый цирк «Большой бум». Нацистское руководство более всего мечтало сподвигнуть простой народ к продолжению веры в утопию до очередной победы, к чему в первые годы войны успешно призывал «Концерт по заявкам». В 1942 г. картина «Великая любовь» вновь выводила на экран старую, но проверенную историю о романтическом союзе двух сердец, разделенных войной на Восточном фронте. Фильм стал величайшим кинематографическим успехом нацистов, в значительной степени из-за песен шведской актрисы Сары Леандер с ее контральто и яркой сексуальностью в роли роковой женщины. После Сталинграда стремительно набирал популярность один из шлягеров ленты, в котором Леандер поет солдатам: «От одного лишь этого — нет, не наступит конец света». Скабрезный и беззаботный стиль кабаре приобретал все большую востребованность, звал и влек к себе зрителя. Сотрудники СД отмечали в то время, что женщины в Берлине принялись нарочно все чаще носить брюки, словно бросая вызов сложившемуся вокруг миропорядку такой провокационной модой.

Сталинград стал крупным поражением. Уже во второй раз Гитлер преждевременно впадал в соблазн заявить о почти уже одержанной победе в критически важном сражении. Если судить с военной точки зрения, битва за Москву в 1941 г. была более острым и судьбоносным событием. Сумей вермахт захватить Москву, перспектива продолжения боевых действий для Красной армии сильнейшим образом осложнилась бы, тогда как после сдачи Сталинграда она не утратила бы способность вести войну. Но в символическом плане Сталинград бил по репутации Гитлера куда сильнее: в декабре 1941 г. он принял на себя командование германскими войсками, отстранив Браухича, и пожал лавры, когда за счет приказа о прекращении отступления сумел прекратить паническое бегство. Спустя год само его положение главнокомандующего невольно заставляло многих немцев впервые задаваться вопросом, а в самом ли деле фюрер военный гений. Хуже того, Гитлер не послушался рекомендаций Геббельса позволить СМИ внести в сводки больше минорных, если не мрачных тонов для описания боевых действий в особо напряженные месяцы с октября по декабрь 1942 г. Не сработала должным образом и грандиозная попытка представить «самопожертвование» 6-й армии как «эпически героическую борьбу». В феврале Гитлер распорядился прекратить все военные лекции и комментарии на тему данного сражения до тех пор, пока он не даст одобрения официальной версии. Когда в мае 1943 г. в Тунисе капитулировал Африканский корпус, в изданной для прессы директиве особо подчеркивалось: «Ни при каких обстоятельствах не проводить в комментариях сравнение со Сталинградом».

В июне 1943 г. Геббельс чувствовал в себе довольно уверенности, чтобы легкомысленно заявлять в одной из статей в Das Reich, зачитанной также на радио, будто довольно неразумно ожидать от правительства «точных и правильных предсказаний будущего». Как указывал главный пропагандист рейха, никто и представить себе не мог в том же 1939 г., что война продлится так долго, а немецким войскам придется сражаться на столь отдаленных фронтах. Приводя как доводы соображения о том, что «намеренные, а также ненамеренные и невольные ошибки могут быть оправданы одной лишь победой», он колотил себя кулаками в грудь: «Совершать иногда ошибки есть суверенное право руководства». Диктатуре с самопровозглашенным «пророком» во главе не стоит слишком часто прибегать к подобной аргументации. 3 февраля 1944 г. первая годовщина полного драматизма сражения, о котором, как пророчествовал Геринг, «через тысячу лет с религиозным благоговением и почтением будет говорить каждый немец», прошла в обстановке всеобщего молчания.

Теперь становилось совсем непонятно, когда и как немецким войскам удастся завоевать Советский Союз. Люди начали приходить к мысли о бесконечной войне — войне на истощение. Призыв Геббельса всем подняться на «тотальную» войну, может, и прозвучал не вполне убедительно, но потому лишь, что в 1943 г., как и в 1942 г., немцы и без него наизусть знали испробованный и проверенный лозунг «держаться во что бы то ни стало», с которым прошли через надежды и ужасы прошлой войны. Народный юмор не заставил себя ждать, и мюнстерский журналист Паульхайнц Ванцен зафиксировал свежий анекдот:

«В 1999 г. два бойца мотопехоты на Кубани сидят на предмостном плацдарме и болтают от нечего делать. Один из них вычитал в книге слово „мир“ и хотел бы узнать его значение. Никто в землянке не знал его, и тогда решили спросить фельдфебеля. Оказалось, что и он не знает, а потому обратились к лейтенанту и командиру роты. „Мир? — переспросил он с сомнением, качая головой. — Мир? Вообще-то я ходил в гимназию, но такого слова не знаю“. На следующий день ротный очутился в батальонном штабе и там спросил своего командира. И он тоже не знал, но у него нашелся недавно опубликованный словарь, в котором он и вычитал: „Мир — непригодный для людей способ жизни, упразднен в 1939 г.“»