Ахилла

Богоборческие силы

Надо сказать, что богоборческие силы в мифопоэтических образах Библии встречаются довольно часто. Под именованием дьявола, сатаны, бесов, змея, зверя, дракона, Вельзевула, Левиафана, Велиара обычно понимается нечто непостижимое, что противостоит Богу, избраннику Божьему или богоизбранному народу. Это непостижимое может действовать как изнутри человека в виде искушений и сложностей, так и снаружи — в виде определенных событий и людей, противящихся Всевышнему.

Иногда богоборческие силы могут ассоциироваться с конкретными историческими личностями (т.е. могут быть персонифицированы). Фараон, Навуходоносор, Антиох Эпифан — характерные примеры такой персонификации. Также, если Израиль в Библии — богоизбранная общность, то есть и богоборческие общности: Содом, Египет, Вавилон…

Мы сейчас говорим не об онтологии зла, а лишь об употреблении этих образов в языке. В Новом Завете они, безусловно, имеют преемственность с ветхозаветной традицией. Дополнительно к ним появляется фигура антихриста. В апостольских посланиях под антихристом и антихристами понимаются те, кто так или иначе противится Христу или пытается подменить Его мессианство своим. У апостолов мы не найдем развернутого учения об антихристе. «Человек греха» и «сын погибели» из послания апостола Павла к Фессалоникийцам, который «в храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога» (2 Фес.2-1-17), — возможно, аллюзия на осквернение Храма Антиохом Эпифаном в 168 г. до н.э., а также предвестие скорого разрушения Храма и захвата Иерусалима римлянами в 70 г. н.э. Или же здесь понимается вообще культ обожествления римских императоров. И тогда «человек греха» — кто-то из них.

Эволюция образа антихриста

«Развернутое учение об антихристе» появляется позже, уже в святоотеческой письменности. Здесь мифология антихриста обрастает антииудейскими чертами. У Иринея Лионского, Кирилла Иерусалимского, Ипполита Римского образ антихриста начинает связываться с возвращением евреев в Иерусалим, с восстановлением разоренного Храма, в котором будто бы и должен воссесть антихрист. Такая антииудейская направленность в этом вопросе, не свойственная в целом ни апостолам, ни последующему поколению авторитетов в Церкви — мужам апостольским, легко объясняется иудео-христианской полемикой того времени, размежеванием Церкви и Синагоги и зарождающейся теологией замещения, согласно которой Церковь заместила Израиль, став новой богоизбранной общностью. Израиль по теологии замещения (от которой протестанты и католики в XX в. во многом попытались отмежеваться) должен был сойти с исторической сцены.

Как представляется, вопрос связи евреев со Святой землей имеет более глубокие корни в Священном писании, чем это представлено у святых отцов. История патриархов, Синайский Завет Моисея, эпоха царей и пророков, Вавилонский плен, послепленное возвращение — всё так или иначе свидетельствует о том, что Святая земля для иудеев — маркер милости Божьей и спасения Израиля. А из посланий апостола Павла следует, что несмотря на временное преткновение Израиля, он как народ не теряет своей богоизбранности и продолжает находиться в особых отношениях со Всевышним.

К слову, оппозиция Священного писания и церковного предания в попытке выработки смыслового приоритета в том числе в понимании образа антихриста может иметь и политические последствия. Скажем, президент США Трамп, поддерживающий Израиль, опирается на электоральную базу республиканцев, среди которых очень много христиан-евангелистов — для них прямые смыслы Библии важнее последующих святоотеческих интерпретаций. В то же время для русского православия наоборот во многом характерны приоритет предания и толкование Библии сквозь призму святоотеческого наследия. Поэтому и образ антихриста, и вообще отношение к сионизму — иные. Если добавить сюда мусульманские антиизраильские настроения, становится понятной и сдержанная позиция российского руководства в вопросе ближневосточного урегулирования.

В каком-то смысле идея антихриста в христианстве развивалась достаточно вольно. Под антихристом в разные времена понимали и Нерона, устроившего гонения на христиан, и различных представителей иерархии христианской церкви, включая папу Римского, и Петра I, и Наполеона, и Ленина с Троцким, и Сталина с Гитлером… Известны также литературные произведения, где мифология антихриста обогащалась весьма красочными, но не более, чем псевдоапокрифическими по статусу образами (довольно показательным здесь, пожалуй, можно считать сочинение В.С. Соловьева «Повесть об антихристе»).

«Два свидетеля»

В Откровении Иоанна Богослова, собственно, тема антихриста присутствует лишь намеком, однако богоборческие силы в книге представлены весьма ярко: они будто собрались на финальную битву добра и зла, чтобы продемонстрировать всю свою мощь. При этом среди толкователей Апокалипсиса в настоящее время широкой популярностью пользуется теория рекапитуляции, согласно которой многие из событий, описанных в книге, происходят не друг за другом, а как бы являются повторением одного и того же: циклы чаш, труб, печатей — лишь разные символы чего-то общего.

Однако не всё поддается теории рекапитуляции. Есть в Откровении и образы, представленные лишь однажды. Таков образ «двух свидетелей».

В 11-й главе Апокалипсиса речь идет о двух таинственных свидетелях Божиих, которым уготовано свидетельство, смерть и воскресение:

«И дам двум свидетелям Моим, и они будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней, будучи облечены во вретище. Это суть две маслины и два светильника, стоящие пред Богом земли. И если кто захочет их обидеть, то огонь выйдет из уст их и пожрет врагов их; если кто захочет их обидеть, тому надлежит быть убиту. Они имеют власть затворить небо, чтобы не шел дождь на землю во дни пророчествования их, и имеют власть над водами, превращать их в кровь, и поражать землю всякою язвою, когда только захотят. И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их, и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят. И [многие] из народов и колен, и языков и племен будут смотреть на трупы их три дня с половиною, и не позволят положить трупы их во гробы. И живущие на земле будут радоваться сему и веселиться, и пошлют дары друг другу, потому что два пророка сии мучили живущих на земле» (Откр. 11:3-10).

Ранние толкователи Апокалипсиса обычно под двумя свидетелями понимали ветхозаветных персонажей Моисея и Илию, именно они имели власть над стихиями мира сего. В другой интерпретации это Енох и Илия. Часто ещё вспоминают символику из книги пророка Захарии, где две маслины, два светильника обозначают власть царя и священника. В русско-православной среде приходилось встречать мнение, что речь будто бы идет о преп. Серафиме Саровском как об одном из этих двух светильников.

Однако при таких толкованиях образный ряд Откровения не становится яснее. Картина выглядит не символически-близкой, а отстраненно-сказочной. Налицо присутствует проблема персоналистского подхода в толковании.

Свидетель-народ

Думается, для толкования этого места нужно вспомнить другой библейский отрывок — из книги пророка Исайи. На пророка Исайю новозаветные авторы часто ссылаются. У Исайи (Ис. 43:9-13 и Ис. 44:7-11) свидетелем Божиим является народ Божий Израиль:

«И вы Мои свидетели. Есть ли Бог кроме Меня? Нет другой твердыни, никакой не знаю» (Ис. 44: 8).

По словам пророка Исайи, Израиль на суде с другими народами и другими богами призван свидетельствовать о действиях Божиих. Имеется в виду свидетельство в юридическом смысле. Представляется, что и в книге Откровение Иоанна Богослова речь идет о такого рода свидетельстве. Мы уже отмечали ранее, что Апокалипсис вполне можно воспринимать как текст иудео-христианской солидарности, как расширенный Исход, в котором участвуют все народы.

Таким образом, под «двумя свидетелями» можно понимать два народа Божьих (Церковь и Израиль), совершающих свой путь в истории. У апостола Павла под символикой двух маслин также понимаются Церковь и Израиль (Рим. 11:1-36). Эти народы искуплены Богом, водимы Им, их бытие сопровождается чудесами и знамениями, они не обладают видимым признанием («одеты во вретище»). И судьба их печальна:

«И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их, и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет» (Откр.11:7-8).

Зверь этот — дух империи, который является антагонистом Израиля и Церкви. Характерно, что по Моисееву законодательству свидетельство только двух свидетелей (а не одного) считалось истинным, поэтому здесь свидетельство о Боге «ветхозаветного свидетеля» Израиля подкрепляется свидетельством «новозаветного свидетеля» — Церкви.

Развитие предложенного образа толкования

Приведенное нами толкование, как представляется, может быть воспринятым в христианской среде только в настоящее время. Раньше отцы Церкви вслед за Иринеем Лионским, как правило, не мыслили Израиль в качестве свидетеля Божьего, к тому же, теология замещения предписывала видеть в страданиях Израиля гнев Божий, что могло являться оправданием христианского антисемитизма. Более того, в скульптурах западной традиции Церковь и Синагога часто изображаются в виде двух женщин: одна царствует с короной на голове — Церковь, другая — с поникшей головой и повязкой на глазах (образ духовного ослепления) — Синагога.

Однако в иудейской среде Израиль как народ не переставал быть субъектом отношений со Всевышним.

Впрочем, говорить о полноценном свидетельстве тоже было нельзя из-за того, что Израиль… «умер». Во всяком случае, образ «смерти народа» в еврейской мысли присутствует. Например, согласно Виленскому Гаону (лидеру литовского еврейства XVIII в.) «смерть» Израиля началась после падения Иерусалима в 70 г.н.э. Еврейский народ после разрушения Второго Храма и подавления восстаний против Рима, когда он был изгнан из Страны Израиля, — «умер». Затем «труп народа» лежал в могиле (период Вавилонского Талмуда и Гаонов, III-X вв.). Потом этот «труп» стал распадаться на части (время Ришоним, позднее средневековье, XI-XV вв.). К концу XVIII в. этот «труп» почти сгнил. Но, как зерно, брошенное в землю, не прорастет, если не умрет, так и народ ожидает в скором времени «воскрешение из мертвых».

Пинхас Полонский — один из современных религиозных сионистов и популяризаторов сионистской идеи, последователь религиозной философии рава Кука — так комментирует этот символический образ. Смерть, размышляет он, — это разделение души и тела. Поскольку душа всегда жива, смерть есть отнятие тела от души… Живой — тот, кто владеет телом, мертвый — телом не владеет. Если перенести слова «мертвый» и «живой» с индивидуума на народ, то, по словам Виленского Гаона, когда еврейский народ был изгнан с Земли Израиля, у него отняли «тело», т. е. национально—государственную структуру в своей стране (а это есть «смерть народа» как целого). Далее, «труп лежит в могиле» (евреи имеют национально—культурную автономию в Вавилоне, но не реальное государство), затем «труп распадается на части» (единого центра уже нет: у сефардов один центр, у ашкеназов другой). После и эти центры начинают распадаться. Каждая община живет независимо от других, а вскоре и каждый человек живет независимо от общины. Никакого национального организма не остается совсем — «труп совершенно разложился».

Церковь — тоже «умерла»?

Эта картина-символ отчасти напоминает и церковную историю, хотя такое сравнение кому—то может показаться кощунственным. При всём, казалось бы, триумфальном шествии христианства в Европе параллельно с этим шествием шёл процесс краха: расколы, обмирщение, секуляризация, уход в пустыни, богоборчество и как некий финал — массовый атеизм… Уже в первые века христианства отпадают от церкви ариане и монофизиты. Зреет, а затем и оформляется экклезиологически раскол между западной (римокатолической) и восточной (греко-православной) традициями. На Западе от католичества откалывается протестантизм, который в свою очередь дробится на множество самостоятельных деноминаций. На Востоке после реформы патриарха Никона произошёл старообрядческий раскол… И так далее.

К XX в. кризис христианства достигает такой степени, что господствующей религией на территории одной шестой части суши становится атеизм, а сами христиане подвергаются новым гонениям со стороны агрессивной богоборческой части своих соплеменников. Разве можно, глядя на эту удручающую картину, сказать, что Церковь земная как новый народ Божий, единое Тело Христово существует в настоящее время? Скорее, мы можем утверждать обратное: разложение, распад, необщение… Робкие попытки исправить ситуацию, но при этом отсутствие фундаментальных сдвигов. Раздробленность и непримиримость церквей напоминает положение дел, какое сложилось в иудаизме.

Сюда же можно добавить и разделение на клир и мирян внутри церковного собрания, и порабощение Церкви Империей (в том числе проникновение «духа империи» внутрь церковного собрания), и появление номинального христианства, и конец метафизики эпохи модерна, и концепт «Смерти Бога» Фридриха Ницше, и «смерть субъекта» в постмодерне, и торжество диктатур и войн вплоть до настоящего времени.

Таким образом, следуя предложенному образно-смысловому ряду, мы можем говорить, что «два свидетеля Божиих» как целостные общности «умерли».

Что такое «воскресение свидетелей»?

Если так, то не ожидается ли тогда, согласно логике Откровения, скорое «воскресение» библейских народов Божьих из мертвых? И что это может означать? Книга Откровения говорит нам:

«Но после трех дней с половиною вошел в них дух жизни от Бога, и они оба стали на ноги свои; и великий страх напал на тех, которые смотрели на них. И услышали они с неба громкий голос, говоривший им: взойдите сюда. И они взошли на небо на облаке; и смотрели на них враги их. И в тот же час произошло великое землетрясение, и десятая часть города пала, и погибло при землетрясении семь тысяч имен человеческих; и прочие объяты были страхом и воздали славу Богу небесному» (Откр. 11: 11-13).

Пинхас Полонский утверждает, что в XX в. как раз и происходит ещё одна после начала изгнания поворотная точка еврейской истории — «воскрешение народа из мертвых», возникает «общенациональное тело», которое называется государство Израиль: «сионизм не создавал еврейскую душу, она продолжала жить всегда, но он создал для неё „тело“, поэтому образование государства Израиль — уникальное событие в мировой истории, имеющее далеко идущий духовный смысл».

Не нуждается ли также и Церковь, подобно евангельскому Лазарю, другу Иисуса Христа в своеобразном «воскресении из мертвых»? Наверное, да, хотя процесс «воскресения» в каком-то смысле подобен процессу рождения, т.е. сопровождается родовыми муками. Как в чем-то духовно подобны ужасы ГУЛАГА и Холокоста, так в чем-то можно сопоставить «воскресение» Израиля и «воскресение» после семидесятилетнего атеизма русской Церкви при всем различии и при всех непривлекательностях, сопровождающих этот процесс.

Наверное, стоит заметить, что «воскресение» здесь — восстановление «Тела», целостности. Это восстановление сопровождается полнотой даров Духа, пробуждением творчества, избавлением от конфессионализма и других «системным проблем» Церкви. Конечно, зомби-воскресение (когда восстанавливается только фундаменталистский «иерархический скелет») — это темный двойник подлинного воскресения.

Тем не менее, если хотя бы в первом приближении мы говорим о «воскресении», если со всеми оговорками Израиль и русская Церковь «воскресли», то для чего?

Дмитрий Радышевский, современный иудейский религиозный философ, уподобляет путь народа Израиль в истории евангельскому пути Иисуса Христа: как Христос умер на Голгофе и в третий день воскрес, так и Израиль после разрушения Иерусалима умер и «в третье тысячелетие» воскрес. Примерно то же, как мы попытались показать, можно сказать и о Церкви.

Метамодерн и посттоталитаризм

В эпоху метамодерна в числе прочего оказывается проще вывести из небытия «существующее в забвении» — то есть ту или иную информацию о прошлом или о географически удаленном в пространстве. Таким образом, эта информация как бы воскресает, являет себя одновременно с существующим рядом. Возможно, что-то похожее произойдет и при всеобщем воскресении мертвых, когда «канувшее в лету» вдруг обнаружит себя. Поэтому сам смысловой ход метамодерна (в противовес модерну и постмодерну) можно считать как бы репетицией воскресения, в котором исчезнувшее, умершее вдруг появится, но теперь уже в каком-то новом качестве и с новым образом взаимодействия.

То же может касаться и каких-то утраченных смыслов и связей, взятых в том числе и из священных текстов.

Говоря о рубеже XX-XXI вв., важно отметить, что, как атеизм был идеей, не имевшей строго обязательного следствия в жизни, так и постатеизм (как вера после атеизма, включающая атеизм внутрь себя самой в качестве некоего дополнительного углубления) представляет собой нечто туманное, неясное.

Однако тоталитаризм (в том числе как явление, ставшее следствием того, что идею атеизма подхватили массы) представляет собой именно воплощенную реальность, более того — нечто целостное и законченное, то, что можно описывать и изучать. В каком-то смысле, следуя здесь, например, за Ханной Арендт, мы можем считать эпоху тоталитарных режимов временем особого «погружения во тьму», «предельным сжатием», энергетическим полюсом«, после которого неизбежен разворот в противоположном направлении.

Тогда похожим образом посттоталитаризм — это, прежде всего, качественно новая возможная реальность воплощенного в истории и будущем богочеловеческого взаимодействия. Какие формы она может принять — вопрос открытый. Как представляется, о. Сергий Булгаков попытался предложить богословские основания этих форм в своей книге «Невеста Агнца», где Церковь описывается как «синергизм, соединяющий небо и землю». По Булгакову, «после боговоплощения и Пятидесятницы Христос есть глава всего человечества и, следовательно, живет в нем». Поэтому в своем «космическом измерении» Церковь включает в себя полноту жизни человечества. Такую воплощенную реальность, конечно, мы ещё не видели. Но это не значит, что и не увидим. Во всяком случае, ничто не мешает смотреть нам в будущее в перспективе надежды. Ведь, как говорил о. Александр Мень, «христианство только начинается». «Начинается» в том числе в аспекте раскрытия подлинной глубины, красоты и силы Божественного замысла.