Я больше не хотела жить в иллюзорном мире
27 ноября 2019 Мария Дмитриевская
Примечание 2019 года: этот текст был опубликован два года назад, но мы считаем полезным его повторить.
Неанонимный самоанализ воцерковления и последующего расцерковления — история, вписывающаяся в наш проект «Об ушедших-отошедших».
***
Бог №1 и Бог №2
В одиннадцать лет я захотела креститься. За год до этого меня пытались заставить. Но я рыдала, сидя на сундуке, вцепившись в него намертво, и повторяла, что я не могу, я пионер. От меня отстали, и вскоре я решила сама. «Зачем тебе это надо?» — возмущалась моя подружка, тоже пионер. Я пыталась по-детски объяснить ей, что наверху есть Бог, но между нами существует некая преграда, вроде тяжелого дождевого облака. Эту преграду-облако надо убрать, чтобы Он мог меня видеть, защищать и участвовать в моей жизни. Библию я изучала по сборнику карикатур Эффеля «О сотворении мира», там к каждому рисунку был подписан стих из Книги Бытия. Больше дома ничего по теме не нашлось.
Аудиовариант текста читает Ксения Волянская:
В заветный день мы приехали в храм на Соколе. Мама куда-то ушла, оставив меня ожидать на лавочке. Какая-то пожилая женщина поинтересовалась моим именем, и заявила, что я должна вести себя хорошо, потому что у меня имя как у Богородицы. Мне это не понравилось. В храме было страшно. Казалось, откуда-то из-под купола сейчас вылетит Бог, и огненный дождь поразит меня за плохое поведение. Этот Бог был совсем не тем, к которому я ехала, и больше напоминал мою маму в приступах ярости.
Крещение же мне очень понравилось, по настроению и нарядности оно походило на новогоднюю елку. Затем мальчиков повели в алтарь, а девочкам сказали строго: фигушки. Я догадалась, что этот строгий Бог считает женщин не очень-то стоящими существами. С тех пор мне не раз казалось, что в Церкви живут два разных Бога, и люди поочередно верят то в одного, то в другого, то сразу в обоих, и у каждого Бога есть свой лагерь сторонников. Бог номер один хотел мне помочь, Бог номер два хотел меня подчинить. О том, как причудливо сплетаются эти два образа в одном сознании, я теперь знаю все.
Дивный новый мир
Я с самого начала инстинктивно тянулась к живому и радостному в Церкви, избегая мест мрачных и тоскливых. И выбрала на мой взгляд лучшее, что тогда было в Москве. Десять лет молодости, с восемнадцати до двадцати восьми, я провела в популярном московском приходе, в котором активно проводилась катехизация, действовали молитвенные группы, было много разных служений, существовала большая молодежная общность, проводились разнообразные лекции и значительную роль играла активность мирян. Я пришла на катехизацию, потому что верила в Бога номер один и хотела знать, что из этого следует. Ту первую встречу я помню очень хорошо. За высокими узкими окнами храма было темно, по-осеннему сыро. В храме стоял полумрак, трещали свечи, сладко пахло, атмосфера казалась умиротворенной и доброжелательной. Я сидела на резной скамейке вместе с другими любопытными всех возрастов. И чувствовала, что мне здесь нравится, и я остаюсь. Так начался духовный запой.
Мне открылся дивный новый мир, в котором добро побеждало зло, смерть упразднялась, жизнь и любовь торжествовали, в центре находилась невероятно привлекательная личность Христа, протянувшего руку каждому. В этом волшебном мире мое появление на свет оказалось не просто стечением обстоятельств, а замыслом Божиим. Мне нравились эстетика православия, изысканность его богословия и размеренный ритм церковной жизни. И над всем этим простиралась бесконечная жертвенная любовь Бога: принятие, прощение и нездешний свет. Вера как будто выводила из сумрачных печальных закоулков собственной души в бескрайнее залитое светом пространство. Душевная смута отступала. И это давало прилив энергии и ощущение жизни. Каково это, когда тебе едва восемнадцать, ты и человеческой-то, родительской любви не получил, будущее пугает своей непонятностью, все вокруг страшно и сложно. И вдруг — такое! Я влюбилась в христианство всей душой. Оно дало мне опору, надежду и внутренние силы. И поскольку я ничего не умею чуть-чуть, я с головой окунулась в приходскую жизнь. Я ходила в храм как можно чаще, читала взахлеб и конспектировала всю духовную литературу, какую могла найти, лишь бы про это, ходила на все приходские мероприятия, участвовала во всевозможных благотворительных и миссионерских проектах.
Внутри огромного прихода существовало много разных групп, в которых люди занимались какой-то деятельностью, читали Евангелие, молились, обсуждали проблемы духовной жизни и просто общались. Такая структура делала приход не просто толпой на службе, а разветвленным, живым и плодотворным организмом. Я оказалась в одном из приходских кланов.
Люди, всего лишь люди
Что я могу сказать о людях… Я встречала замечательных искренних священников, которые глубоко верили в то, что проповедовали, и сердечно относились к людям. За одно то, что меня внимательно слушали и не осуждали, не гнобили, а поддерживали, спасибо им. Мне довелось узнать много интересных и ярких людей, образованных и думающих, делающих всякие благие дела. У меня была насыщенная веселая юность в хорошей компании верующей молодежи. Под руководством старших товарищей мы вели встречи и лагеря для молодежи, подростков, посещали колонии, издавали молодежный журнал, и много чего еще. С некоторыми друзьями моей одухотворенной юности я до сих пор поддерживаю отношения. Это единственные люди, с которыми я могу вспомнить былое, и которые так же получив когда-то укол веры, изнутри понимают, о чем речь. Но большинство с годами рассеялись, мы пошли разными путями. Одни до сих пор ходят в церковь, кто-то рукоположился, другие так же, как я, ушли, многие тихонько отошли поодаль без лишних сцен и остановились на домашнем употреблении веры.
Конечно я видела в окружавших меня тогда людях и неизбежные слабости, мелкие проявления нечистоплотности, увлечение властью, спутанность собственных фантазий и духовной жизни. Были свои конфликты, обиды, сплетни, драмы. Но где их нет. Все это не выходило за рамки обычных человеческих недостатков, неизбежных в любой среде. Хотя вру, иногда все же выходило: то на моих глазах именем Бога шло со стороны прихожан недюжинное давление на девушку, которая хотела и не решалась развестись с опасным психически больным мужем: «Неси свой крест». То староста храма на глазах у всех и собственной жены завел роман с девочкой-подростком. Пожалуй, за десять лет это все, что я назвала бы совершенно недопустимым. В любом случае людские патологии я воспринимала как издержки человеческого, при чём тут Бог.
О пороках и мракобесии, процветавших в РПЦ, я была, разумеется, наслышана. Иногда неподалеку «разрывались снаряды»: то отбирали приход у инициативных талантливых батюшек после того, как им удалось восстановить храм, то где-нибудь начинался публичный приступ мракобесия с сожжением «еретической» литературы. Это было время Алексия II. Но я твердо выучила урок: есть «Церковь земная и Церковь небесная», и это как бы две разные какие-то Церкви. От той части земной организации, которая нам не очень нравилась, мы отгораживались тонкой пленкой и жили в своем особом мире еженедельного причащения и экуменического братства. Какой ценой дается нашим священникам этот хрупкий мир, мы могли только догадываться. Но со своей стороны берегли его, как могли. К приезду патриарха в наш храм все товарищи женщины вопреки обыкновению были одеты по форме — в платки и юбки до пола. Было время, когда сильно боялись. Любое новое бородатое лицо на службе вызывало у прихожан тревогу: не засланный ли казачок? Потом все улеглось.
Прогрессивные и странные батюшки
Была тогда у нас надежда на постепенные изменения внутри Церкви. Хвалили прогрессивного Кирилла (Гундяева), тогда еще начальника ОВЦС. Раз кто-то позвал меня на собрание в ОВЦС, где готовили официальную экуменическую конференцию. Начало нулевых на дворе! Какой может быть открытый экуменизм! Подобная инициатива в то время, когда для многих быть православным означало ненавидеть еретиков, была фантастикой.
Я без колебаний пошла. Долго думала, надо ли надевать платок, всё же патриархия. На стульчиках притулились представители разных конфессий и деноминаций: кто-то православный, кто-то от католиков, баптистский пастор в старомодном костюме, в углу испуганно мялись молодые, похожие на кислотных диджеев, харизматы. Вошел энергичный, собранный Иларион (Алфеев), запросто предложил всем вместе помолиться и прочитал «Отче наш». Я обалдела от такой смелости и подумала: «ну, я не знаю, если уж в Моссовете…», может, Церковь и правда будет развиваться в сторону реформ.
А если где-то и попадались мне странные батюшки, которые ворчали, что «ногти красишь для блуда», это воспринималось как курьез. Валялась у меня дома самопальная книжечка по подготовке к исповеди одного такого «старца», где в один ряд перечислялись следующие прегрешения: «воровал, убивал, блудил, смотрел телевизор, играл в кубик-рубик, не кормил голубей»… Это было забавно.
На самом деле я никогда не отождествляла себя только лишь с РПЦ, и это сильно продлило мою жизнь в Церкви. Я чувствовала себя частью полнокровного и обширного христианского мира. Из жизни прихода, книг, поездок я получала такую значительную подпитку, что никакие странности и изъяны церковной жизни не могли этого омрачить. Вспоминается, например, как однажды я участвовала в международной встрече православной молодежи в Провансе, которую проводил Синдесмос. Там действительно собралась православная молодежь со всего мира, даже из Кореи и Африки, установилась приятная живая атмосфера. Были интересные интеллигентные священники из Парижа, утончённостью напоминавшие ныне покойного о. Георгия Чистякова. Французская молодежь — потомки русской эмиграции, не говорившие по-русски, но игравшие на балалайках длинными тонкими пальцами, — поражала врожденным аристократизмом. Мне ярко запомнился архиепископ Анастасиос (Яннула́тос) и его забавный и трогательный рассказ о его миссионерской деятельности в Африке. Подкупали простота, легкость изложения, отсутствие всякого пафоса у такой статусной персоны. Он служил литургию в огромном сельскохозяйственном амбаре, очень живописном, с красивой кладкой и гулким эхом. Царил во всем этом какой-то хороший простой дух.
И еще одна иллюстрация. Ощущение праздника у меня осталось от поездки в маленький деревенский монастырь на Волге, где был настоятелем игумен Евмений (Перистый), человек очень живой, широкий и отважный. Это было совершенно уникальное место посреди размашистой русской природы, где соединялись церковная камерность и непосредственная обстановка психологических семинаров, детская радость жизни и четкие здоровые нормы поведения. Авторитет игумена был непререкаем, но держался на уважении и благодарности людей, а не на давлении.
И подобных встреч с интересными местами и людьми, православными и не только, было в той моей жизни очень много. Перечислять все — получится книга.
А швы начали трещать
Так что обвинить в моем отходе от веры мне в сущности некого. Это стало итогом естественного течения жизни. Я становилась старше, прочнее, начала учиться на психолога, потом работать, ушла из крайне тяжелого, хоть и весьма церковного брака, стала лучше слышать и понимать себя. Был тогда в моей жизни один существенный выбор: получение светской профессии или соблазнительный путь «профессионального христианства». Соблазнительный потому, что там есть две очень «вкусные» опасности: превращение в социального маргинала и упоение властью над душами. Вещать от имени Господа Бога так приятно! В нашем приходе это было абсолютно реально даже для молодой женщины. Я выбрала учебу.
Долгое время швы, скреплявшие мою веру, потрескивали, но не расходились. Но жизнь шла вперед. Я сама не заметила, как моя потребность в вере стала таять словно прошлогодний снег. У меня все чаще появлялось смутное ощущение фальши, несоответствия высоких идеалов и тех законов, которым на самом деле подчинялась внутренняя жизнь людей. То, какими мы были в действительности, и то, как мы мечтали и пытались жить, никак не соединялось. То одно, то другое христианское убеждение не стыковалось с практической жизнью. Я видела, что увлеченность религией часто покрывает обычную несчастливость и внутренние проблемы. Я видела, что вера не решает этих проблем, а только смягчает в какой-то мере, либо вовсе покрывает их мягкой перинкой. Или жесткой рогожкой, у кого как. Я чувствовала, что даже в самом просторном и добром варианте христианства многогранную реальность, сложную человеческую природу укладывают в прокрустово ложе искусственных представлений. Я не могла не видеть, что неприязнь к человеческой природе заложена в православной традиции очень глубоко, на уровне фундамента. Для невротика, который привык к себе плохо относиться, вполне обычное состояние. К слову, я не считаю, что все, что есть в человеке — это здорово и надо «просто себе разрешить», как иногда приписывают психологам. Вовсе нет. Существуют разнообразные нарушения психологического здоровья, с которыми по-разному пытаются справляться религия и психотерапия. Есть и расхождения, и значительное количество точек соприкосновения в этой сфере, но это отдельная тема. В общем я хотела честно разбираться в себе, а не бороться с собой, а это совсем другая логика.
Я ощущала, что мы пытаемся убедить себя и друг друга в каких-то истинах, подставляем подпорки, когда эти представления начинают шататься, латаем дыры, подкачиваем воздух в спущенные шины. Но мой жизненный опыт все больше противоречил этим установкам. Надоело слушать про то, что надо «убрать свое эго» и предаться воле Божией. Смысл этой сентенции мне не ясен до сих пор. Люди без «эго», без своего «я» являются пациентами психиатрических клиник.
О такие натяжки, надуманность я спотыкалась постоянно. Мне хотелось самой решать, как мне жить, что чувствовать, что оставлять в себе, а что исправлять. Мне становилось все более душно в Церкви. Помню на моей последней исповеди священник мне сказал: «Приходите, приходите к нам почаще, здесь — жизнь!» И жестом показал на алтарь. Я вышла на улицу, стояло теплое лето. И я почувствовала, что для меня это уже неправда, жизнь была не там, она была здесь, она была везде, огромная, неисчерпаемая, сложная и счастливая. Я больше не хотела жить в иллюзорном мире.
Десять лет духовного похмелья
Несколько следующих лет я уже не ходила в храм, но долго считала, что верю в Бога безо всякой нужды, а просто потому что Он есть. Не хотелось это пересматривать, я все откладывала, оставляя себе самое любимое. Все-таки в православном богословии есть удивительные, красивейшие изгибы мысли. Но однажды на Пасху многие знакомые по старой памяти стали слать мне поздравления. И тут меня приперло к стенке понимание того, что все, я в это не верю. И не верю, будто сознание может существовать после смерти мозга и еще во многое другое. Чтобы не обижать чувства верующих, я им вместо «воистину» отвечала «спасибо». Тех, кто сам не знал, о чем пишет, я спрашивала, что они имеют в виду. Больше меня не поздравляли.
Перестроились мои представления о многом. Да, никому не хочется умирать навсегда. Тяжело признать, что добро и зло существуют как параллельные прямые, и одно не победит другое. А люди делятся не на верующих и неверующих, а на порядочных и не очень. Весьма жаль, что в жизни нет никакого смысла, кроме того, который мы придаем ей сами, но всё же жить очень здорово и интересно. Надо было учиться искать любовь и поддержку не у образа Бога, а в себе и у по-настоящему близких людей. Надо было всерьез разбираться в себе, многое перестраивать.
Последовали десять лет похмелья от возвышенного. Маятник качнулся в другую сторону, и все, что было связано с религией, вызывало у меня отторжение. При слове «духовность» мне хотелось хвататься за пистолет. Мне было стыдно. Я не могла простить себе той юношеской наивности, экзальтированности и невольной фальши, с которыми я произносила красивые и громкие слова о Боге, не разобравшись элементарно в обычной жизни.
Сейчас мне тридцать восемь. И теперь у меня происходит примирение с этим моим церковным прошлым. Я написала этот текст из потребности обобщить свой опыт религиозной жизни и найти новое отношение к нему. Думаю, это была хорошая часть жизненного пути, во многом меня укрепившая и сформировавшая. Годы, проведенные в Церкви, значительно расширили мой кругозор, развили мою внутреннюю жизнь, самосознание и нравственное чувство. Я до сих пор люблю христианство как прекрасную часть культуры. И каждый кто этим жил всерьез, а потом ушел, подтвердит — такое, как первая любовь, не забывается.
Не «обновленцы-консерваторы», а «искренние люди-системные функционеры»
Как следствие, после десяти лет врозь, мне вдруг стало интересно, как изменилась Церковь земная за эти годы. Теперь уже это взгляд со стороны, возможно поверхностный, но… С изумлением я обнаружила ряд чудесных превращений. Строительная пыль, которая летит к небесам и на лету чудом превращается в радиоактивные частицы на 20 млн р. — это еще цветочки. Что пыль, если люди стали превращаться! Андрей Кураев, который раньше был рупором ортодоксального православия, оказался честным человеком и превратился за это в церковного диссидента. А известный комик отец Чаплин и обаятельный митрополит Иларион, которые когда-то считались своими в экуменических кругах, превратились в зеркало русской церковности. Говорят, Чаплин потом съел гамбургер в пост и превратился обратно в простого смертного.
Линия разделения теперь, как кажется, иная. Не «обновленцы-консерваторы», как прежде, а «искренние люди-системные функционеры». Мракобесие разлива 90-х уже не в тренде, но в тренде елейное морализаторство на злобу дня.
Озадачивает напористая экспансия Церкви в общественную жизнь. Неужели не понятно, что в такой форме это только отвращает людей?
Укрепляется жесткая система, которая не терпит людей внутренне независимых и свободных.
Только теперь, читая истории священников на «Ахилле», я понимаю, какая тяжелая у них работа и каковы масштабы насилия над личностью в РПЦ. И я равно уважаю и тех, кто находит силы уйти вслед за своей внутренней правдой, и тех, кто, несмотря ни на что, балансирует, остается ради своего дела. Думаю, что многим людям вера очень нужна, так же, как она была необходима мне когда-то.
Хочу сказать спасибо авторам сайта за то, что вы создаете «форточку» для церковной жизни. С удовольствием читаю отличные литературные тексты на «Ахилле» и откровенные рассказы людей о себе. Читая чужие истории, я отчасти узнавала в них себя, и это помогло мне в переосмыслении собственного опыта.
Иллюстрация: коллаж из рисунков Жана Эффеля
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
