Ахилла

В этом рассказе я назову ее Соник — только потому, что это малоизвестное детское прозвище никто, кроме меня, не помнит. Было и другое — известное, но история почти конфиденциальная, нечего языком трепать. Впрочем, Соник, узнав, что я собираюсь написать о ней рассказ, долго смеялась и дала добро.

Короче говоря, я намылилась в театр, и накануне заехала в гости к Сонику. Соник — единственная из моих друзей, к кому можно забредать вот так, без звонка и предварительных церемоний, не боясь, что хозяйка окажется не дома. Соник всегда дома. Она много лет уже болеет, из квартиры почти не выходит: не слушаются ноги. Живет с мамой-пенсионеркой, пишет фантастические романы — и совершенно довольна жизнью. Когда я прихожу к ним, то всегда оказываюсь в нашем с Соником детстве: в квартире, в комнате ну ничегошеньки не изменилось с тех пор. Ковер на стене, ходики, статуэтки, аквариум, детские рисунки, нарисованные еще нами — школьницами. Да и сама Соник все та же, что в детстве: ни одного седого волоса, ни одного вставного зуба, ни одной морщинки. Если бы не больные неподвижные ноги, можно решить, что перед вами девочка-подросток. И мама Соника, кажется, не особо изменилась — разве что поседела. Время вообще человеческое существо — ко всем относится по-разному, есть у него свои любимчики и свои изгои.

Но это ладно. В театре, куда я собралась, служил Соников бывший одноклассник — причем, моим одноклассником он при этом как раз не был: я пришла в их школу в десятом классе, а он ушел после девятого. Стал артистом, приобрел даже некоторую известность. Соник показывала мне его фото в интернете — красивый, крупный брюнет с подкрашенными глазами. И вот тетя Женя, мама Соника, услышав про театр, пустилась в воспоминания об этом самом Павлике-артисте: и недотепу-Соника он никогда не обижал, и вообще такой интеллигентный мальчик из такой замечательной семьи, а какая у него была красавица-мама, жива ли?

И тут Соник говорит:

— Слушай… а ты можешь передать ему от меня букет цветов и записку?

Я фыркнула:

— На фиг? За какие-такие заслуги? Подумаешь, «не обижал». Я тебя, между прочим, тоже не обижала в школе, а ты — меня, ну, и где мои цветуёчки?

— Да не поэтому… просто. Чтоб знал, что я помню его.

— А на хрена это? Что за дурацкая сентиментальность? Да и как я передам? Твой Павлик, чего доброго, решит, что я втрескалась и бегаю за ним.

— Не решит. Я подпишу записку. И ты скажешь, что это от меня. Что тебе, сложно, что ли?

— А… может, ты сама ему передашь? Поедем вместе в этот театр, возьмем такси, с билетом как-нибудь разберемся.

— Нет. Не высидеть мне три часа — спина болит так, что спать-то не могу.

Раз так, ладно… Соник быстро накатала свое послание. Я купила большущий букет ярко-оранжевых гербер. Обычно мне не нравятся герберы — неживые какие-то, точно кошмарные пластмассовые цветы с кладбища. А эти… наоборот, такие живые оказались, так и трепетали, так и горели мягким, ровным светом, точно карманные фонарики. Ни за что бы не отдала их незнакомому Павлику, да что поделаешь, раз уже пообещала?

На сцене Павлик играл опереточного юношу Тони из буржуазной семьи — рассеянного и влюбленного, в дурацком клетчатом пиджаке. Играл он лучше всех артистов — преображался так, что сам Станиславский со своим «не верю» уж точно молчал бы в тряпочку. Высокий и полноватый, он виртуозно танцевал, пел, шутил, импровизировал. Зал истово аплодировал ему, я тоже, забыв недавнюю неприязнь. Букет гербер подрагивал на моих коленях, в кармане пиджака ждала своего часа Соникова записка. После спектакля я без труда разыскала гримерку Тони-Павлика. Думала, что там наверняка толпа восторженных поклонников, я уж как-нибудь суну букет и записку и уйду незамеченной. Не тут-то было: Павлик был один, сидел на каком-то диванчике в глубокой задумчивости. Капельки пота блестели на его напудренном лбу. Он, кажется, совсем не удивился, когда я вошла, не пошевелился даже. Я кашлянула:

— Павел? Я вам тут цветы. И вот… еще записка, — я неловко сунула цветы Павлу, все-таки вставшему мне навстречу, протянула записку. — Просили передать… ваша давняя знакомая.

Павел развернул записку, подкрашенные брови его взлетели вверх, точно опереточные стрижи.

— Она здесь сейчас? А почему… вы? Где она?

Я посмотрела на тоненькое обручальное кольцо на Павликовом безымянном пальце. Да, тут все хорошо, семья, детишки, небось, и полный зал восхищенных людей. А Соник пишет свои романы. Которые никто не читает, кроме меня и ее мамы. И не может выйти из дома — с дивана поднимается и то с трудом.

— Она в командировке. Некогда ей по театрам. Ездит по всему миру… — непонятно зачем соврала я.

— В командировке? А… она же болела… — рот Павлика открылся по-детски.

— Выздоровела, — лаконично ответила я. — Теперь занимается дизайном интерьера. У нее машина… эта… как ее?

— «Мерседес»? — простодушно спросил Павлик. Глаза его заблестели.

Все-таки он был фантастически красивым, и я, когда отчаянно врала, поневоле смотрела на его лицо.

— «Инфинити». Куча романов, трое детей…

Откуда-то из-за неплотно закрытой двери позвали: «Павел!»

Павел быстро протянул мне руку, я пожала ее.

— Огромное спасибо, что зашли! Передайте, пожалуйста, ей… — он перечислил все, что нужно передать Сонику. Мы распрощались, и я вышла в метель, фонарные отсветы, уютный зимний полумрак. Поняла: мне больно не оттого, что красавец Павел наведет справки — и узнает о моем вранье. А оттого, что не будет он ничего узнавать. Не подумает даже. Передарит оранжевые герберы какой-нибудь молоденькой приятельнице-артистке и сегодня же позабудет об этом случае.

Едва дотащившись до дома, я позвонила Сонику.

— Приболела я, Соник, не попала на спектакль. Так что, извини, поручение твое не выполнила. А записку…

— Да черт с ней, с запиской! — перебивает меня Соник. — Выкини на фиг — и все тут. Ты чем заболела? Слушай, если тебе скучно, я могу прочитать главу из нового романа!

— Что дело — то дело, давай, читай!

И Соник начинает читать мне свой новый роман.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: