Ахилла

Эта история началась в январе, когда в город после бесснежного декабря пришли небывалые снегопады. Был вечер, Роман сидел на диване у окна и читал «Девушку с татуировкой дракона». За окном завывал ветер, уже стемнело, но в упоении от книги он этого не замечал. Все, о чем он читал, так страшно далеко было от его жизни — молодого, но уже несчастного священника.

Зачесалась рука, будто что-то маленькое пробежало, щекоча волоски. Боковым зрением Роман увидел нечто вроде жучка и инстинктивно тряхнул кистью над полом. Что за жучки зимой? Он потянулся к выключателю на торшере. Засветился желтый абажур. На освещенном полукруге серого ковра барахталась среди длинных ворсинок крупная божья коровка. Роман присел возле нее на корточки. Это было странно: откуда божья коровка могла взяться в квартире на восьмом этаже, когда за окном минус двадцать пять? Роман осторожно взял жучка двумя пальцами и положил на ладонь. Божья коровка резво побежала к указательному пальцу, и он поднял его вверх. Не успел он договорить стишок про «улети на небо, принеси нам хлеба», как гостья расправила крылья и полетела в сторону подоконника. Подойдя к окну, Роман увидел, что божья коровка ползет по денежному дереву. А еще три ее товарки деловито бегают среди горшков с цветами, названиями которых он никогда не интересовался.

Перед тем как лечь спать, он поставил на окно мисочку со сладкой водой. Ну а чем их кормить? Из читанной в детстве книжки про Карика и Валю он помнил, что божьи коровки питаются тлями. Может быть, тля завелась на жениных цветах? Было бы не удивительно, жена про цветы вспоминала редко, если бы он не выплескивал в горшки чайные опивки, они давно бы сдохли.

Утром Роман проснулся счастливым и не сразу вспомнил почему. Не надо служить — это хорошо, но это и с вечера было известно. В храм не надо, только днем провести два урока по православной морали в гимназии. Это ничего, детей он любил. Но что еще? Пока потирал всегда ноющую поясницу и разминал шею вправо-влево, сидя на кровати, вспомнил — божьи коровки же! И чуть не засмеялся. Пошел к окну, за которым сквозь мрачную пелену пыталось просочиться солнце.

Пока шел, босые ноги вдруг ощутили влажное и прохладное. Он опустил глаза, ожидая увидеть оброненные из стиральной машины носки, и застыл. От середины комнаты до окна пол покрывала трава. Трава, ботанического названия которой никто не знает, та, что покрывает землю в любом огороде, саду и дворе, плюс вся травянистая братия вроде мокрицы, спорыша, сурепки, лопушистых подорожников. В углах комнаты колосилось что-то незнакомое, явно не местного происхождения — мощные узловатые стебли то ли бамбука, то ли еще чего-то из азиатского мира. Упруго упали сверху и закачались прямо перед глазами белоснежные цветочные звездочки — подняв голову, Роман увидел, что они свисают с потолка на тонких зеленых нитках. Сквозь диван, на котором он вчера читал книгу, пробивалось нечто, напоминающее молодой папоротник. Подоконник был покрыт изумрудным мягким мхом, горшки с жениными цветами были почти не видны под ним. Тарелочка, в которую он вчера налил сладкую воду, лежала среди нежно-лимонных цветов под окном. По ней ползали божьи коровки.

Роману стало страшно и весело. Вместе с цветами и жучками в его сердце вливалась новая прекрасная жизнь.

Уходя из дома, он всегда оставлял приоткрытым окно, не выносил духоты. Но в этот день не стал — побоялся, что холодный воздух повредит его саду.

На уроках Роман был рассеян и отпустил своих второклашек без домашнего задания. Вспомнил об этом, когда дети уже выбежали из класса. Он подумал, что на следующем уроке просто поставит им мультик, например, про Гарфилда.

Он так торопился домой, что из метро не стал забегать в «Магнит». Ничего, Нины еще несколько дней не будет. А он может сварить гречку. В буфете есть банка песто, которую привез отец Борис из Италии. Интересно, можно есть песто с гречкой?

Роман даже постоял немного у дверей, не решаясь зайти в дом. А вдруг сад с божьими коровками — плод его воображения? Или бесовское наваждение? Его ждет пустая скучная квартира, застоявшийся воздух, привычный вечер с книгой, иногда — болтовня Вконтакте с подростками, у которых он вел уроки в воскресной школе: «Батюшка, а вы смотрели „Форму воды?“»

Еще не зажигая свет в большой проходной комнате, которая давно стала его местом для сна и бодрствования, Роман понял, что сад здесь и он растет и дышит. С порога его окутала та особая влажная тишина, которая водится в вечерних приморских парках. По щеке что-то шершаво скользнуло, он вздрогнул и нажал на выключатель. Промелькнула то ли птица, то ли летучая мышь. Несмотря на хронический насморк он почувствовал, что комната полна таинственных запахов и шорохов. Мебели уже практически не было видно: зеленым холмом под лианами громоздился шкаф, свет люстры с трудом пробивался сквозь ветки какого-то суккулента с серебристо-серыми пальчиками, а торшер превратился в куст, окутанный розовым облаком. «Бугенвиллия», — сказал кто-то в голове Романа.

Дверь, которая вела в спальню жены, была чиста от флоры. Он заглянул в комнату — она не изменилась. Та же широкая кровать, на которой когда-то они спали вдвоем, стеллаж, заставленный духовными книжками и иконами, кресло с наваленной на него одеждой, и никаких джунглей.

Гречку ему варить не пришлось. В шкафу, под плащами и пальто, нашелся куст ежевики, он насобирал целую миску. Потом из зарослей в углу, где шебуршились малюсенькие птахи, выпал плод, похожий на колючий желтый огурец. Роман погуглил: оказалось, кивано. Вкусно — как если бы намешали в одну тарелку дыню с огурцом.

***

Через несколько дней позвонила жена. Нина работала в женском монастыре, искала что-то в архивах по истории обители. Работа за копейки, но и без строгого графика. Нина любила монастырь, старца Моисея и монахинь намного сильнее, чем Романа. Ездила на подворье, в Белебеево, оставалась там иногда по неделе, ночевала, ходила практически на все долгие службы. Возвращаясь в город, сидела в областном архиве. Она считала Романа мирским человеком и тихо ненавидела за то, что он читает детективы и сидит в сети. Детей она не хотела, да и откуда им было взяться, они не спали уже чуть ли не год. Один раз в Великий пост Роман прижался к ней ночью и положил руку на грудь. С ней случилась истерика. А потом она сказала, что лучше умрет, чем осквернит пост и предаст Господа. После этого Роман и сам ничего не хотел с женой.

Нина сказала, что приедет вечером, велела не встречать — с вокзала ее подвезут «сестры». Роман сидел растерянный, испуганный. Он был счастлив своей новой жизнью. До полуночи сидел с ноутом, шарился по определителям растений, птиц, бабочек — они тоже появились. Обнаружил, что сад совершенно не нуждался в поливе, ему хватало чая с донышка стакана, а может, и чай был не нужен — сад разрастался и цвел волшебным образом: геликония, платицериум, каменная роза, райтия, цезальпиния, нектарницы, цветоеды — каждый день его ждали открытия и новые радости. Что скажет Нина? Он был уверен, что сад ей будет не по душе.

Дверь открывал трясущимися руками, сердце колотилось как бешеное.

Жена, как обычно, вскользь коснулась губами его щеки, скинула ему на руки тяжелую енотовую шубу, закинула на полку оренбургский платок, стянула сапоги, забрала сумку из рук мужа, промаршировала через комнату-сад в спальню. «Пахнет у тебя как-то странно. Подгорело что?» И закрыла дверь.

На другой день Роман уехал рано на службу. Вернувшись в «дежурку», взял телефон и увидел смс от Нины (никаких мессенджеров она не признавала): «Убери хлам из большой комнаты». Он присел на продавленный поповскими телами старый диван, чувствуя, что внутри у него все рвется и дрожит. «Давай разведемся», — отстучал он ответ.

Немного подождал. Телефон молчал. Роман, по-прежнему с противной дрожью внутри, переоделся и поехал домой. Жены не было. Обычно, когда они ссорились, она уходила к родителям.

Роман сидел на кухне — туда сад не пробрался, — просто сидел, глядя в грязное окно на снегопад, пил кефир из горлышка. Очень хотелось спать, как обычно после литургии. Он думал о том, что будет, если Нина согласится развестись. Он будет жить в своем саду, кончится одиночество, нелюбовь, холод. Вон отец Иннокентий развелся — и ничего, никаких проблем. Конечно, он настоятель и вхож к архиерею, но в случае чего и его можно в пример привести: вот, мол, владыко. Про то, что у настоятеля гражданская жена, говорить не стоит, нехорошо, но архиерей-то не может этого не знать. Вот и получится тонкий намек: давайте без двойных стандартов. Он расскажет владыке Пимену, что Нина хочет стать монахиней, что говорила об этом не раз, что они живут как соседи, что это неправильно так жить. Должен же владыка понять. На нем и воскресная школа, и в гимназии преподает за так, и служит всегда за всех безропотно, кто бы ни заболел или еще что. Отец Николай вон как-то в час ночи позвонил: «Ромка, можешь завтра за меня отслужить, с женой я тут того… не удержался». А Роману что — он уже год как Иоанн Кронштадтский.

Вечером Нина не вернулась. Он скрепя сердце позвонил родителям, выяснил, что да, у них. Тесть с тещей не одобряли фанатизма дочери, они и брак ее не одобряли: никаких перспектив, хорошо хоть квартира Роману от двоюродной бабушки досталась приличная, а то вообще — нищий поп, толоконный лоб. «Поссорились?» — почему-то с ноткой доброжелательности спросила теща. «Немного», — пробормотал Роман.

На другой день ему позвонила Валентина, секретарша владыки, сказала, что ему велено прийти к пяти часам. «На ковер. По поводу твоего развода, — добавила она бодро. — Имей в виду, Дед ненавидит разводы, так что ты брось это дело». Валентина совершенно не стеснялась звать архиерея Дедом, кажется, он даже знал об этом и не возмущался. Роман спросил, откуда информация о разводе. «От твоей Нины, от кого же еще. Вчера Деда сторожила вечером в Троицком, плачет-заливается, отец Роман развода требует, мол».

Роман не мог понять: зачем ей это? Отомстить? Ведь в монастырь хочет, так, казалось бы, и радуйся, зачем мужу жизнь портить, что за ненависть такая необъяснимая?

Сад притих. Птицы молчали, не было видно бабочек и божьих коровок. С потолка спланировал и упал на траву желтый лист.

Из епуправления Роман вернулся продрогший до костей — забыл шарф, выходя из дома. В буфете нашел коньяк, подаренный кем-то на день рождения в прошлом году. Выпил прямо из бутылки большими глотками, закусил черствым печеньем. Потом лег в саду на мох, укрывшись пуховиком, его знобило, кружилась голова. Ему не уйти. Когда он заикнулся о нелюбви, о желании жены уйти в монастырь, владыка посмотрел на него поверх дорогих очков как на дохлую мышь, сказал: «Никакого развода, иначе сразу в запрет. С женой чтоб помириться. Проверю. Иди и чтоб я тебя не слышал-не видел».

Весь вечер Роман допивал коньяк. За окном все еще шел снег. Нина прислала смс: «Уберешь бардак, сообщи — я вернусь. Нас соединил Бог, будем терпеть».

«Что мне делать с тобой?» — спрашивал Роман свой сад. Молчали геликонии, платицериум, каменные розы, райтия, цезальпиния, нектарницы, цветоеды. Только божьи коровки собрались на одном большом листе плюмерии и смотрели на него грустно.

Он попробовал рвануть из пола какой-то стебель, но тот не поддался, и Роман упал, больно ударившись о корень.

«Ладно, — пробормотал он, — тогда по-другому». Он, пошатываясь и держась за голову, пошел в спальню жены. Вынул из шкафа пачку православных газет, разбросал по мху, комкая и разрывая на части. «А что мне делать? Как с тобой справиться? Никак! Только так», — бормотал он, чиркая спичками.

***

Отпевали его в закрытом гробу. Отец Николай плакал, у него покраснел нос, дрожал голос. «Отец Роман был…» — он задумался, все слова о покойном сослужителе вдруг показались ему глупыми и даже смешными.

— Смотри, бабушка, смотри, божья коровка! — громко зашептал какой-то маленький мальчик, показывая на гроб. Одна за другой, торжественной линейкой божьи коровки выползли из щели в деревянном ящике, собрались кучкой на крышке и разом взлетели. В наступившей тишине был слышен страшный шорох сотен сухих крыл.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: