Ахилла

Как люди проводили Страстную седмицу и встречали Пасху сто лет назад? Читайте нашу подборку из дневников 1918 года.

***

Иван Бунин (10 [22] октября 1870, Воронеж — 8 ноября 1953, Париж) — русский писатель и поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе.

2 мая 1918, 11 ч. вчера. Воротился в десять от Юлия. Фонарей нет — зато вчера праздновали — горели до двенадцати, против всякого обыкновения. Темно на Арбате, на площади — на Поварской-то всегда с десяти темно. Противно бешенство хрюкающих автомобилей, на площади костерчик вдали, грохот телег ломовых — в темноте не тот, что при огне. Дома высоки.

День прохладный, но теплый, солнце, облака. В двенадцать был в книгоиздательстве — Клестов говорит, что они хотят отменить торговлю — всякую <…>. Потом — к Фриче! Узнать о заграничных паспортах. Нет приема. Сказал, чтобы сказали мою фамилию, — моментально принял. Сперва хотел держаться официально — смущение скрываемое. Я повел себя проще. Стал улыбаться, смелей говорить. Обещал всяческое содействие. Можно и в Японию, «можно скоро будет, думаю, через Финляндию, тоже и в Германию…» (…)

Идя к Коганам, развернул «Вечернюю жизнь» — взята Феодосия! Севастополь «в критическом положении». Каково! Взят Карс, Батум, Ардаган, а по Поварской нынче автомобиль с турецким флагом! Что за адская чепуха! Что за народ мы, будь он трижды и миллион раз проклят!

Митя был на Красной площади. Народ, солдаты стреляют, разгоняют. Народ волнуется, толпится против башни, на которой вчера завесили кумачом икону, а кумач на месте иконы истлел, исчезал, вываливался. Чудо!

***

Юрий Готье (1898—1930). Историк, академик, директор Румянцевского музея. В 1930 арестован по «академическому делу», выслан на 5 лет в Самару.

2 мая. Вчера они праздновали 1-е мая; мы сидели дома до 5 часов, потом вышли и обошли Храм Спасителя; ясная, очень холодная погода, ветрено. У Александра III, затянутого в черную тряпку и с веревкой на шее, человек 30-40 народу; слышатся слова присяжных ораторов, присланных «совдепом»; им отвечают голоса протеста; на перилах два юнца, в бывшем солдатском костюме, говорят: «Вот бы переписать, да сообщить в Совет рабочих депутатов»; вероятно, это касалось тех, кто говорил не в унисон с сегодняшним празднеством. Кремль в красных флагах; громадный флаг на дворце, вместо штандарта. Вот все непосредственные наши впечатления. По-видимому, большим оживлением праздник не отличался; глупый народ стал в позу пассивного протеста, на которую он обычно способен; улицы (кроме процессий) были тихи и пустынны.

Сегодня случилось чудо — Никольские ворота были задрапированы красным, причем завешена была и икона, уже разрушенная в октябрьские дни. Вдруг сегодня красная завеса начала распадаться и открыла икону; ткань разлезалась сама собою по волокнам, точно ее облили какой-нибудь кислотой; собралась толпа, гудевшая о чуде, молебен, стрельба в воздух, в результате, чтоб разогнать толпу.

***

Никита Потапович Окунев, служащий пароходства (ок. 1864 — после 1924).

3 мая (20 апреля) 1918 г.

В Страстную Среду 18-го апреля по приказу правителей Москва и вся верноподданная большевикам Русь праздновала Первое мая, нисколько не смущаясь совпадением пролетарского праздника с днем скорби о Христе. Решили, что печальный колокольный перезвон не помешает звукам марсельезы и интернационала, а на то обстоятельство, что такая музыка мешала богомолению верующих, — плюнули, конечно. Стоит толковать о таких предрассудках! Но вот что объявили анархисты: «Празднование Первого мая в настоящем году в России носит явно государственный характер, является казенным, принудительным праздником, организованным по приказанию свыше, по повелению власти, которая хочет превратить этот праздник борьбы за освобождение трудящихся в день ликования в честь своей временной победы. И велит власть праздновать его не скромно, как всегда, а с шиком и блеском, с триумфом, который не отвечает переживаемому грозному историческому моменту, а рассчитан только на то, чтобы этой внешней яркой драпировкой скрыть от очей трудового народа трагическое положение вещей. Потому мы вынесли следующее решение: праздник Первого мая в этом году бойкотировать, участия в нем не принимать».

Кадеты с объявлениями об отношении к этому празднику не выступали, но я не ошибусь, если скажу, что все они расписались бы и на таком объявлении. Сущую правду сказали анархисты!

Как в старину «с появлением городового у обывателя появлялось патриотическое чувство» в виде флагов, развешиваемых в царские дни, так и теперь — объявили домовым комитетам и всяким заведениям, конторам и лавкам, чтобы дома были украшены красными флагами и занятия нигде не производились. Вот вам получился, хоть подневольный, но всенародный праздник! Лично я не видел никакого торжества, и не слышал даже музыки и песен, ибо «спасался» говением. Но говорят, а потом в газетах описывают, что праздновали не по-прошлогоднему. Не так было многолюдно, и в общем очень скучно. Сами манифестанты видимо колебались — кем им быть в этот день: революционерами или просто «русскими», — ведь в душе-то все-таки скребло напоминание, что Страстная Среда когда-то напевала им совсем другие песни. Зато флагов, флагов — целый океан. А разные «правительственные» здания, памятники и кое-где кремлевские стены — вдосталь разукрашены кумачом, лентами, надписями, кистями и всякими ненужными выдумками; в одной Москве потрачено на это 200 000 р., а по всей России — многие миллионы. Вот вам и «ткань» нашлась, а мужик из хлебородной губернии не дает нам ни за какие деньги хлеба: на кой мне черт, говорит, ваши деньги, когда я хожу голый. Давайте мне рубашку, а я вам дам кусок хлеба. (…)

Первого мая на Ходынке был даже парад войск, который «принимал» Троцкий. Изволил быть и Ленин с «самой». Ну чем не цезари?

Первого мая к вечеру огромное красное полотнище, закрывавшее изъяны, причиненные Никольским воротам во время октябрьского переворота, когда была разбита икона Николая Чудотворца, порывом ветра было разорвано, и таким образом ясно обнажилось как раз то место, где скрывался под красной тканью образ. На другой день собралась к воротам огромная толпа людей, видавшая в этом чудо. По требованию верующих был совершен из Казанского собора к Никольским воротам крестный ход, и там отслужен молебен. А затем явились конные стражники и разогнали всех, сделав даже несколько выстрелов, к счастью, в воздух.

***

Алексей Васильевич Орешников (9 сентября 1855 — 3 апреля 1933). Сотрудник Исторического музея, специалист по русской и античной нумизматике.

3 мая (20 апреля). Утром ездил к Прохорову, отвозил фарфор; не застал его дома. Проехал в Музей; перед Никольскими воротами большая толпа, говорят о чуде от иконы; позднее слышны были на Красной площади выстрелы, я не рискнул идти. Немцы и украинцы без боя заняли Севастополь и Феодосию. Холодная погода. По общему мнению, праздник большевиков 1 мая потерпел неудачу. Холодный ветер, к вечеру температура спустилась до 0°. Кончил начерно небольшую статейку об Митридате, сыне Аспурга.

***

Аллендорф Анна Александровна (30 июня 1886 — ?). Учащаяся Нижегородского Мариинского Института благородных девиц.

3 мая (20 апреля). Великая пятница.

Ясно, но очень ветрено и прохладно.

С утра до 1 ч. латынь. В 1 ч. отправилась к Лене. Там я мыла Нюсе голову, затем до обеда мы красили яйца. Настроение, в общем, было тоскливое. У Лены опять период большого угнетения, да и немудрено, т. к. ноги её не только не лучше, а, даже, пожалуй, несколько хуже. Ах, что бы я дала за то, чтобы дело пошло на поправку!!

К 5 ч. я пошла домой и уже на мосту встретила Вал. Серг., которая, не застав меня, шла мне навстречу. Кроме неё никто не пришёл, и мы занимались вдвоём. Очень мне было бы жаль, если бы Елиз. Ник. раздумала держать с нами экзамен. В 8 ч. Вал. Серг. пошла домой, и я проводила её через парк. С наслаждением послушала там пение соловьёв. После чая переписывала биографию Тита Ливия. С тоской вспоминала прошлую Пасху: вот когда, действительно, было хорошо, и мне досадно, что я мало ценила это счастье.

***

Евгений Александрович Мравинский (22 мая 1903 — 19 января 1988), советский дирижёр, Народный артист СССР.

3 мая (20 апреля). Пятница. С ней еле-еле видался вечером, когда она пришла ко всенощной. Очень мне обрадовалась, просияла, а у меня сердце заколотилось, как всегда, когда я ее вижу после долгого промежутка! Она крепко опять сжала мои пальцы. У меня отчего-то тревожные ожиданья…

***

Иван Бунин

4 мая (21 апреля) Великая суббота. (…) 12 ч. 45 м. ночи. Вчера были с Колей против Никольских ворот. Народ смотрит на них с Никольской, кучка стоит на углу Музея. Мы стояли там. Одни — «чудо», другие его отрицают: гнусный солдат латыш, отвратное животное еврей студент, технолог, что ли; в кучке этой еще несколько (безмолвствующих, видимо, желающих понять «как дело») евреев. Меня назвали «чиновником старого режима» за то, что я сказал студенту, что нечего ему, нерусскому, тут быть. Потом суматоха — солдаты погнали в шею какого-то купца. Студент кричал на меня: «Николаевщиной пахнет!» — науськивал на меня. Злоба, боль. Чувства самые черносотенные.

В шесть у Ушаковой. Она рассказывала, что в Киеве офицерам прибивали гвоздями погоны.

Сегодня опять 37 — я почти всю зиму болел в этой яме. Боже, Господи, какая зима! И совершенно некуда деться!

Немцы мордуют раду. «Самостийность», кажется, им уже не нужна больше. Чувство острого злорадства.

Вчера от Ушаковой зашел в церковь на Молчановке — «Никола на курьей ношке». Красота этого еще уцелевшего островка среди моря скотов и убийц, красота мотивов, слов дивных, живого золота дрожащих огоньков свечных, траурных риз — всего того дивного, что все-таки создала человеческая душа и чем жива она — единственно этим! — так поразила, что я плакал — ужасно, горько и сладко!

Сейчас был с Верой там же. «Христос воскресе!» Никогда не встречал эту ночь с таким чувством! Прежде был холоден.

На улицах — полная тьма. Хоть бы один фонарь дали, мерзавцы! А 1-го мая велели жечь огонь до 12 ч. ночи.

А в Кремль нельзя. Окопались <…> Тр… пропустил только пятьсот — избранных — да и то велел не шататься возле церквей. «Пришли молиться, так молитесь!»

О, Господи, неужели не будет за это, за эту кровавую обиду, ничего?! О какая у меня нестерпимая боль и злоба к этим Клестовым, Троцким, матросам.

Матрос убил сестру милосердия — «со скуки» (нынешний номер подлейшей газеты «Жизнь»).

У светлой заутрени Толстой с женой. В руках — рублевые свечи. Как у него все рассчитано! Нельзя дешевле. «Граф прихожанин»! Стоит точно в парике в своих прямых бурых волосах à la мужик.

Нынче шла крупа. Весь день дома.

Пасхальные номера газет — верх убожества.

Какой напев нынче «Волною морскою…». Нежная гордость, что Господь покарал «гонителя-мучителя», скромная радость, грусть…

***

Денисьевская Зинаида Антоновна (1887 – 1933). Сельская учительница, сотрудница Воронежского сельско-хозяйственного института

4 мая 1918 г.

Страстная суббота. <…> Я устала. И, должно быть, все-таки я много пережила тяжелого, — иначе почему бы я была такая невеселая теперь!.. Верно, так незаметно одна за другой обрывались струнки в душе, и она опустела. Раньше она умела находить в себе отзвуки весны, а сейчас — пусто, одиноко и скучно в ней. И даже писать о таком состоянии скучно и не хочется. Я не верю, чтобы это была — духовная смерть. Это — болезнь. Я растерялась под напором революции, перед этой вечной угрозой смерти, грабежа, испуга, потери близких людей, — и еще не могу «принять» действительности.

***

Аллендорф Анна Александровна

4 мая (21 апреля). Страстная суббота.

Ясно, но очень прохладно, такая досада!

Утром мыла себе голову, а затем прочла одну главу из Тита Ливия. В 1 ч. пошла к Лене. Там время прошло лучше, чем я ожидала, т. к. Лена была как-то веселее и оживлённее обыкновенного. До обеда мы красили яйца, а после обеда я ходила с Нюсей за покупками. На Гоголевской большинство магазинов было закрыто и совсем не чувствовалось того оживления, которое, бывало, наблюдалось у нас в Нижнем в Страстную субботу. Много денег потратила я на сласти к празднику для Лены, и теперь меня несколько беспокоит вопрос о том, как я проживу совсем без денег этот месяц.

В девятом часу мы с мамой пошли домой. Мама совсем что-то расклеилась, и, главное, ноги у неё болят и плохо слушаются. Конечно, её извела та чрезмерная работа, которую она несёт теперь, и я чувствую себя во многом виноватой: я не сумела удержать её от непосильного труда. На эту тему мы завели с мамой разговор, возвращаясь от Лены, и этот разговор нас обоих расстроил. Благодаря этому и встреча праздника вышла у нас очень печальной: мы вышли на волю, послушали звон, а затем разошлись по своим комнатам. Я плакала, т. к. чувствовала в своём сердце недостаток любви к маме и большую долю эгоизма. Светлый праздник, праздник любви, а у меня на сердце как-то пусто и холодно.

Очень холодная ночь: в 12 час. всего только +1.

***

Сергей Сергеевич Прокофьев (11 апреля 1891 — 5 марта 1953). Композитор, пианист, дирижёр и педагог.

4 мая. После заутрени, которую мы стояли в соседней церковке, у Кошиц в её заставленной цветастыми подушками квартире, состоялось разговление — попросту ужин, прошедший пьяно и весело. Мы с Ниной пили на брудершафт.

***

Евгений Александрович Мравинский

4 мая (21 апреля). Суббота. Были все на заутрени. На обратном пути подарил ей яичко. «Вот вам капля моей крови», — сказал я. Подходя к дому, она хватает руку и долго держит ее. Мама оборачивается, и она резко отпускает… Да, она меня любит!

Она меня любит! О счастье…

***

Юрий Владимирович Готье

5 мая. Пасха. Холод; северный ветер, не дающий развернуться природе. Живем в Пестове второй день; полное спокойствие; никто не является, не надоедает; известный отдых нервам здесь есть. Живем почти без прислуг, как и подобает в социалистическом обществе; чтобы не таскать блюд, едим в кухне, которая стала чем-то похожим на кухни во французских фермах — тут же и столовая, и гостиная; разговлялись вчера в 10 часов, а в одиннадцать уже спали; идти к заутрене за две версты отказались из-за мороза, а я также и по нежеланию видеть горилл. Чувства радости, что я в деревне, у меня нет вовсе; все время здесь, может быть, даже это чувство более жгуче, чем в Москве, что все исчезло, все погибло, что русскому интеллигенту осталась возможность жить только в городах, антисанитарных, пыльных; что единственное, что было в России хорошо — русская деревня — запретный плод для всех не-горилл, ибо каждого из нас в любой момент могут отсюда выгнать.

***

Михаил Осипович Меньшиков (25 сентября 1859 — 20 сентября 1918). Писатель, фельетонист, консервативный публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. Расстрелян ВЧК.

5 мая (22 апреля). Христос Воскресе!

Холодная, не светлая Пасха. С Яшей, Лидой и Гришей были у Введенья и вошли и вышли свободно. Дома роскошное разговенье с детьми, благодаря гостя (И. И. Палферов), который навез таких редких вещей. Кроме вина было все, что полагается по языческому ритуалу: свиной окорок, телятина, пасха, куличи разных сортов, яйца. И к этому культу живота в христианстве чувствую себя, стоя в церкви, совершенно равнодушным. Когда пели: «живот даровав», мне явилась мысль, что недаром на нашем священном языке, на языке предков живот и жизнь одно слово. Намек на то, что жизнь у нас еще не вышла из животного состояния. Живем по преимуществу в брюхо, в то, что немцы называют Leib {Тело (нем.).}, французы и англичане — abdomen {Брюхо (лат.).}.  (…)

***

Алексей Васильевич Орешников

5 мая (22 апреля). Пасха. Спал крепко, не слыхал звона. Говорят, во время заутрени стреляли кругом из ружей, по-видимому, хулиганы. Встал в 8 ч., ел пасху и кулич из белой муки, приходится это отмечать, так как давно не видал белой муки.

Иллюстрация: А.П. Боголюбов «Заутреня в Кремле»

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: