Ахилла

Отрывок из романа «Виноградари». В уездном зауральском городке Шадринске продолжается пастырское служение отца Григория Загуменных (псевдоним автора — прот. Николая Буткина).

***

Часть II. Обреченные

День 16 июня должен быть отмечен как историческая дата для нашего края. Опишу все, как могу, по порядку. Утром рано в этот день служил на дому у К[ондако]вых молебен. Хозяйка — видная дама общества — известила определенно: «Имейте в виду, батюшка, сегодня придут в город чехи». Но слова эти прошли как-то мимо меня, и я поехал в деревню за 12 верст на богомолье. За хождением по полям забыл все. Часам к 4 кончил моление.

Надо было ехать ко всенощной, так как была суббота. Тут выступил мужичок с предупреждением — не лучше ли мне остаться, потому что, говорят, в городе готовится сегодня вечером стрельба. Меня вдруг объяло холодом.

— Что как правда, — подумал я, — а матушка с Катей дома одни. Надо ехать.

Поторопил старосту насчет подводы, и быстренько покатили. Ехали мирно. Дорога веселая. Вот показались и рощи городские. Тут встречный на лошади крестьянин сообщил нам, что в городе большая тревога. Уже постреливают. Меня еще больше ударило по сердцу.

— Ну-ка, поспешим, — обратился я к вознице, — или, если боишься, поезжай обратно, я пешком побегу.

Мужик стал настегивать лошадь. Скоро въехали в город. На центральных улицах попадались бегущие с ружьями красногвардейцы. Нас не замечали, и я благополучно подъехал к дому. Из окон квартиры на углу Соборной площади виден был сборный пункт красных. На улице спешно выстраивались в ряды и уходили по направлению к вокзалу. Часы приближались к 6-ти.

Время было идти в собор. Не задумываясь, пошел. Прошел мимо снующих на улице с ружьями красных воинов, как бы не замечая ничего особенного. Соборный благовестник начал звон ко всенощной. При первых же ударах колокола явился диакон, но из народа никого. Я вышел на открытую паперть посмотреть, что делается. Со стороны вокзала слышались частые выстрелы. Богомольцев, очевидно стало, в этот раз не будет. Мы с диаконом скромненько начали службу. Так и кончили ее вдвоем, если не считать сестер-монахинь, живущих при храме и помогающих мне в алтаре.

Когда возвращались из церкви домой, улица была пустынна, но у порога дома ко мне привязался какой-то военный чин, прося впустить его в комнаты. Нечего делать — пригласил войти. Явилось было подозрение насчет гостя, но он оказался сильно выпившим. Что бормотал, я так и не понял. Матушке политично удалось его выпроводить.

Ружейная стрельба к этому времени покрывалась зловещей трескотней пулемета. Вдруг по нашей улице прокатила машина; на ней сидели три вооруженных товарища. Перед нашим домом автомобиль замедлил ход. Сердце захолонуло. Переглянулись тревожно с матушкой. Но машина остановилась рядом и, прихватив оттуда кого-то, быстро умчалась. Больше часа, стоя в глубине открытых окон, прислушивались мы с матушкой к выстрелам. Они были часты и, видимо, близились к городу. Красные сдавали.

Неожиданно вошла через кухню женщина. Просила меня навестить дом председателя Земской управы. Его сына, студента, который сражался на стороне наступающих белых, убили. Мать в отчаянии. Идти приходилось недалеко по своему кварталу. Несчастная мать! Как трудно было совладать с ее горем! Мне помогали успокаивать ее сочувствующие женщины. Приходя поодиночке, они приносили новости. Вокзал в руках у белых. Бой придвинулся ко кладбищу. Красные втащили было на колокольню кладбищенской церкви пулемет и оттуда поливали через лес свинцом наступающих. Но стреляли неумело. Теперь белые узнали, откуда летят в них пули, и уже обезвредили пулемет красных.

Я оставался в доме несчастья до темноты, когда пришел отец убитого и сообщил, что Андрюша подобран и его тело перенесено пока в ближайшее помещение. Утром его можно будет взять оттуда, так как красные уже отступают и скоро оставят город.

Я поспешил с попутчицей домой. Ночь прошла без сна, но спокойно. Раннюю на этот раз не служили. Позднюю литургию начал на час раньше. Церковь наполнилась богомольцами. Говорили, что город занят уже белыми. Когда я выходил из храма, на улицах заметно было оживление. Встречались белые солдаты. Ко мне то и дело подходили с сообщениями, что в Ш[адринс]ке уже новая власть. На стороне белых убитых оказалось четверо. Хоронили их торжественно в соборе. На кладбище провожали с иконами и при большом стечении народа. Люди делились свежими вестями. Наслышался я кой-чего. А так как дело касается истории взятия белыми Шадринска, то, полагаю, не лишне сообщить кое-какие слухи здесь.

Белые подошли к городу незамеченными. Отправленные вдоль полотна железной дороги на дрезине люди попали неожиданно в руки наступающих. Все были убиты, в том числе комиссар П. В городе сбором красных частей заведовал отчаянный К. Перед сражением он заявился в тюрьму и дал понять, что заложники будут расстреляны вместе с попами. Так бы, вероятно, и случилось. Но в сражении, начавшемся быстро, он был тяжело ранен одним из первых. Его отправили в больницу. Здесь, среди стонов, он досадовал пред сестрами, что не успел расстрелять буржуев и попов. Как же мы счастливы, что мы не только избежали, но и не чувствовали опасности! Скажут, быть может, что я передаю сплетни. Но вот уже факты. По пути отступления красных, кто не скрылся из духовенства, — пострадали. Священников убивают. Насчитывается уже семь мученических жертв на расстоянии от Шадринска до Далматово, куда собираются красные бойцы.

…Какой все-таки ужас — гражданская война! Вижу радость у горожан, слышу, как выражают они удовольствие по случаю изгнания большевиков. Сам не чужд удовольствия видеть в городе новую власть. Но радость и торжество наше не без греха. Ш[адрин]ская тюрьма, исконное убежище беспаспортных бродяг, вдруг изменила свой бытовой, почти невинный облик. Ее грязные камеры, служившие для ссыльных мирным убежищем, а, потому привыкшие к смеху и песне, вдруг сделались преддверием ужасов смерти. Что чувствовали недавно сидевшие здесь заложники? Но и теперь — увы, приходится сказать, что и теперь тюрьма не посветлела, не убавилось в ее стенах мучения и горя. Немало водят сюда подозреваемых в большевизме. Но это бы еще ничего. Но творится худшее. Перед рассветом частенько уводят заключенных поодиночке в рощу ко кладбищу и там приканчивают. Казни проходят ежедневно. Это тяжело.

Тася Зо[лотури]на¹ набрела на две семьи таких несчастных. У одной мужа кормильца порешили здесь, у другой — сам ушел с красными. Обе семьи с малыми детьми. Взяли их под свое попечение, тихонько кормим. Как скоро забываются пережитые беды и опасности? Давно ли купцы стонали от контрибуций, налагаемых на них большевиками? Давно ли испробовали тюрьму, дрожали за жизнь? Теперь спасители просят у богачей поддержки. Но пожертвования собираются туго. Там, где нужны тысячи, жертвуют десятки рублей. Ко мне с визитом приходил уполномоченный Сибирского правительства. Просил оказать нравственную поддержку новой власти. Я обещал, выражая уверенность, что дело Церкви, без сомнения, будет пользоваться свободой.

¹Золотурина Анастасия Леонтьевна. Родилась в г. Шадринске в 1893 году. Дочь директора Шадринского казначейства Леонтия Варфоломеевича Золотурина. Она окончила консерваторию и давала частные уроки музыки в дореволюционном Шадринске. Тася (как все ее называли) — активный член Симеоновского братства, а особым возложенным на нее попечением была благотворительность. Это дело она не прекратила и после того, как постановлением Шадринского окружного исполкома от 22 февраля 1926 года Симеоновское братство при Спасо-Преображенском соборе объявлено закрытым, а о. Николая Буткина сослали в Уфу. Анастасия почти в одиночку сумела организовать целую благотворительную сеть, поддерживала громадное количество ссыльных и заключенных епископов, священников, семьи репрессированных, помогала пожилым. Епископ Рафаил (Гумилевский) называл ее «другом всех обездоленных». Арестовали Анастасию 27 января 1933 г. В разговоре со следователем поражает ее достоинство, смелый дух, она считает нужным объяснить свою позицию: «После болезни тифом, после разочарования в жизни и потери жениха я стала жить для других, и смысл жизни нашла в жизни для Христа, о Котором я в Евангелии узнала и Которого полюбила всей душой. Следуя заповеди „нагого одеть, больного посетить, голодного накормить, в темнице посетить“, на этот путь я встала 22-х лет, на протяжении этого времени и до сих пор я даю уроки и занимаюсь благотворительностью для всех, для кого придется». С удивительной простотой и даже радостью она делится со следователем: «Раз в неделю и когда в случае нужды иду в дома знакомых и прошу хлеба или что есть ради Христа с корзинкой и уношу кому надо. Средства, которые я зарабатываю на уроках музыки, тоже употребляю для благотворительных целей. И кроме этого в церкви у меня стоит корзинка, куда изредка попадают кусочки хлеба для бедных». Коллегией ОГПУ 4 июня 1933 года Анастасия Золотурина приговорена по обвинению в антисоветской агитации и благотворительности по отношению к ссыльным священнослужителям, ст. 58–10, на 1 год принудительных работ. Реабилитирована в мае 1989 г. Курганской облпрокуратурой.

Публикация романа: Вестник Екатеринбургской духовной семинарии, 2014 2 (8), 2016 год 1(13), 2017 1(17)

Для иллюстрации использована картина Zdzisław Beksiński

Читайте также:

• Мы отгородились от людей высокими стенами

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: