Ахилла

«На втором небе Моисей видит ангелов, которым поручен надзор за облаками, ветрами и дождем». Эти странные и немного романтические слова апокрифа мне по душе. Значит, там можно гулять, когда вздумается. Общаться с ангелами дождя, ветра и снега. Писать стихи. Мечтать. Людей там нет: у каждого оно свое, и мы не пересекаемся в том пространстве. Но ангелы есть. Время от времени они дают нам о себе знать и даже помогают. И это так прекрасно!..

Он привиделся мне впервые в годовщину большой и тяжелой потери. Словно золотой изогнутый лепесток появился в воздухе и стал витать где-то около сердца. Внезапно захватило дух от неземного восторга. Из будущего потянулись невидимые нити — предчувствие огромной радости. Какой? Я не понимала. До тех пор, пока не увидела сон — я держу его на руках, ощущаю тепло маленького тельца. Запах теплого детского сна и молока. Сон стал повторяться. Я находилась в будущем, и там уже жил он, маленький человек, которого те добрые ангелы иногда приносили мне, чтобы мы пообщались еще до его рождения.

Текст читает Ксения Волянская:

Я не была беременна. И мне нельзя было больше иметь детей. Я уже не говорю о возрасте. Все это могло показаться странным и навязчивым бредом, но вот только себя не обманешь. Это приходило извне, ну и вообще никак не соотносилось с реальностью, логикой и планами. Оно просто и властно свидетельствовало о новом человеке, имя которого уже вписано в Книгу Жизни. И мне оставалось поверить и постараться перевести его из того тонкого таинственного мира в наш. Только-то и всего.

Первая попытка ни к чему хорошему не привела. Они сказали, да, ребенок. Но было очень тревожно. Организм не справлялся. Снились странные пугающие сны — сады, полные плодов, но все плоды были ущербными и полусгнившими, а листья деревьев поедены гусеницами. Потом черный паук, который жил глубоко под землей, и я спускалась в неприятное до омерзения подземелье, чтобы посмотреть на него. Зачем? И эта мертвая рыбка, которую мне принесли в круглой стеклянной чаше-шаре. Те сны шли в параллель с продолжающимися и прекрасными, где я держу на руках своего еще не родившегося ребенка.

«Замершая». Звучит как «замерзшая». После операции я отчетливо ощущала, что вокруг больничной койки по ночам ходит злая старуха в полуистлевшей одежде и показывает мне на часы, мол, поздно, не успеешь, твое время сочтено. Демон смерти пришел и ушел, я его не боялась, ведь ждала не его, а моих милых ангелов. Я им поверила! И они обо мне никогда не забывали.

Все это я вывалила на бедную голову женщины-врача, которая вытаскивала меня из ямы хворей и тоже поверила в ангелов второго неба. Ну, или уже сталкивалась с чем-то подобным — скорее всего, что так. Тряслась надо мной как мать родная. Я кое-как выкарабкивалась. Но с диабетом шутить не стоит. Могут почки отказать, и это еще не самое страшное. Мне все расписали, что и как делать, если вдруг сбудутся добрые сны.

Нужно только молчать до поры до времени. Я ходила по осеннему лесу и все думала, тут он или еще на небе. Но пока был на небе.

А потом пришел. Чувство тяжести и нарастающей тревоги вместо радости. Срочно иду на УЗИ. Да, это он. Маленькая живая точка, словно зернышко риса. Рядом — два черных пятна. Опухоли. Но это был точно он, последний, и больше не будет. Никогда. Сейчас меня проводят по тоненькой, толщиной с катушечную нитку дорожке над пропастью. Надо удержаться во что бы то ни стало. Здесь неуместно говорить, чем я рискую, если сорвусь вниз.

Скорая везла меня по ночному предновогоднему городу. «Ну да, пару дней полежишь на сохранении, укольчики поделают и на праздники будешь дома». Огоньки, красиво. Приехали. В палате восемь человек, у всех свои проблемы. В воздухе витает смерть. Чей-то не выживет, но понимаю, что не мой. Меня положили у окна. От батареи жара, от плохо заклеенного окна сильно дует. Сплю в шерстяной шапке, натягивая ее на глаза и лоб. Кто-то принес в палату чеснок, и теперь половину пациенток тошнит от резкого запаха. Наконец заснула. Снятся сады, полные огромных прекрасных яблок и слив, таких размеров, какие в жизни не бывают. Хочется съесть сливу, я начинаю причмокивать и просыпаюсь.

«На уколы!» Голос медсестры будит ранним утром. Первым на уколы идет кот Васька, местный любимец и знаменитость. У него не сгибается передняя лапка, и кот дробно шагает по коридору, словно персонаж из фильма — «Я старый солдат, донна Роза…» Все улыбаются и стараются его погладить. Место на скамеечке возле процедурного кабинета, самое ближнее к двери, всегда Васькино. Он живет на отделении уже давно. Женские хирурги из сострадания и жалости прооперировали котяру, когда нашли его на асфальте со сломанной лапой. Говорят, упал из окна. Подлечили и оставили — ну не выгонять же на улицу! Ваську любили и уважали. После процедур он спрыгивал с кушетки и делал свой обход по палатам, проще говоря, подъедал то, что ему оставляли на завтрак. Беременным-то много чего приносят, не всегда можно столько съесть. Васька об этом прекрасно знал.

Я любила глядеть в окно. Напротив, через дорогу была старая питерская квартира, где, как стемнеет, включали лампу с оранжевым абажуром. Фиолетовый вечер и в нем апельсиновые нотки искусственного света. Не хватало только музыки. А днем то шел снег, то дул сильный ветер с дождем — погода менялась, но преобладал легкий морозец, и так хотелось выбраться на улицу и погулять по свежевыпавшему снегу!

Я пролежала там ровно месяц. Соседки менялись, одни выписывались, другие поступали. Соседка справа — Сашенька. Красавица, лет двадцати пяти, с длинными каштановыми волосами и бледным лицом. Совсем еще молоденькой девочкой она влюбилась в парня на год старше нее. Лет пятнадцать или шестнадцать было самой. Ждали ребеночка. Родителям сказали, и те — мудрые люди — благосклонно отнеслись, ну ведь бывает же и так, чем не Ромео и Джульетта? Думали-гадали, кто у них появится, покупали заранее вещички для малыша. Девчонка та занималась конным спортом, часто тренировалась. Падение, травма. Ребенок родился преждевременно, очень маленьким, часок-другой пожил, покричал, да и не стало его. Все вещи детские в шкафу семья оптимистично оставила на будущее. Мол, ну бывает, что поделаешь. Никто никого не винил в случившемся. Молодые поженились. Но вот горе-то: что-то стало происходить странное, словно включился какой-то дьявольский механизм, и память анти-нормы записалась в организме этой несчастной юной женщины. Каждый раз, когда наступала новая беременность, сначала все шло идеально, но ребеночек почему-то рождался не в положенный срок, а именно в тот, ранний, смертельно опасный для жизни недоношенного малыша. Дети жили немного, и жизнь их угасала, они уходили, и сделать нельзя было ничего.

Сашенька лежала в палате, абсолютно здоровая, и малыш ее, недель шестнадцать, с ним тоже было все в полном порядке. Каждый день приходили родные, мать, свекровь, муж. Но она категорически отказывалась выписываться, и логика здесь была только одна — все предыдущие беды начинались вне стационара, неожиданно и страшно.

Другая моя соседка почти сорок дней вынашивала плод, которому не суждено было появиться на свет, и она об этом знала. Какая-то серьезная инфекция, лечить которую при беременности было тщетно. Она боролась за жизнь обреченного существа, еще не имевшего человеческого облика. Почему? Словно солдат на незримой войне, отлично понимая, что не устоит и проиграет битву. Ее очень уважали врачи. Параллельно с уколами и процедурами эта молодая женщина занималась бизнесом и по телефону решала какие-то производственные вопросы. «Детенышу совсем плохо, — однажды утром сказала ей врач. — Но он еще жив». Через несколько дней началось отторжение, последняя попытка — капельницы — не помогли. Она немного поплакала. Они сказали, вылечат, и что все будет хорошо. Когда-то в будущем.

А я ходила по коридору и старалась не загнуться от гиподинамии. Туда-сюда. Сюда-туда. В коридоре висели плакаты, и там было написано, с какими патологиями поступали женщины, и фотографии их здоровых детей. Одна поразила больше других: в анамнезе 12 или 13 выкидышей. Никто никогда бы не заставил такую больную женщину идти на путь самопожертвования! Значит, это был последний шанс. Отлежав весь срок под наблюдением опытных врачей, ей наконец-то удалось привести в наш мир одно маленькое живое существо, которое назвало ее «мамой». Фото девочки лет шести. Здоровенькая, улыбается.

Почему таким женщинам не ставят памятники, я не знаю.

А у моего малыша, несмотря на непрекращающуюся угрозу, уже билось сердце. Я выписалась к февралю.

Нет, дома было куда страшнее и хуже, чем в больнице. Понять слово «угроза» можно только тому, кто это пережил. Я старалась лишний раз не выходить на улицу. Носила с собой «джентльменский набор» — ампулу, шприц и удостоверение личности. Так мне посоветовали на выписке из больницы. Иногда совсем худо становилось. Тогда я звонила мужу, и он тотчас приезжал, подмигивал для бодрости, садистски потирал ладони и — вжих! — делал укол. Колоть он совершенно не умел, больно было до ужаса и оставались жуткие гематомы, но спазм удавалось снять и на какое-то время успокоиться. До следующего приступа.

Не выдержала, сдалась. Моя добрая врач, которая меня вела, отстояла Отто. Только там наблюдали диабетиков.

Конец мая, на Неве кораблики, под окнами гуляют и веселятся по вечерам люди. Я не набираю веса, и меня стараются подкормить сердобольные санитарочки. А можно далеко не все. Сахара — ни-ни. На процедурах медсестры ахнули, увидев мои гематомы. «Живого места нет. Кто это Вас?» — с ужасом в голосе спрашивают. «Муж», — с гордостью отвечаю. В голову не пришло, что они подумают о чем-то плохом. Но так и вышло. Я стала легендарной личностью, старым беременным диабетиком, тощим как щепка, у которой муж — не иначе как маркиз де Сад, жуткий варвар и истязатель. Но вскоре мы разговорились, и процедурная сестра, облегченно вздохнув, узнала правду. «Я Вам нарисую», — сказала она шепотом и вскоре принесла свой шедевр. Сестричка совершенно не умела рисовать и очень стеснялась. Но рисунок был выполнен от всей души и с искренним желанием помочь. Художественно изображенная задница. «Вот сюда надо колоть, — объясняла мне она, тыча карандашом в рисунок. — Ну а сюда категорически нет! Объясните это мужу, пожалуйста». — «Угу, когда выпишусь», — буркнула я. Выписываться не хотелось: было страшновато. Лучше под наблюдением. Но мужу я вручила рисунок-задницу, и он внимательно, с видом профессора изучал, куда можно, а куда нельзя. Жаль, тот шедевр не сохранился.

Середина июня. Готовят к выписке. Срок еще ранний. Все бы хорошо, но сны вдруг стали иными: тревожными и настороженными. Особенно последний — опять пещера, и там кто-то кричит, заливаясь кровью, и кровь как яд для этого существа. За день до выписки принесли анализы. Прибежал врач: «Срочно нужно такое-то лекарство. Пусть купят, да побыстрее, иначе беда…» Звоню домой. Муж приходит, руки трясутся. «Мне, — говорит, — жуткие сны снятся. М-м… Ты умрешь, наверное». — «А что, совсем страшные?» — «Ну да. Ты едешь на электричке в пустом вагоне, путь в один конец, и вдруг она останавливается в каком-то диком месте, ты соскакиваешь и исчезаешь, все, тебя нет. Нигде. Я возвращаюсь, а в вагоне на твоем месте сидит этот… неприятный такой, лицо черное, и скалится…» — «Ладно, — говорю, — пусть скалится, небось не укусит. Все под контролем. Короче, лекарство нужно срочно достать одно». Муж бегал-искал, приносит — а оно с сахаром. Нельзя. Он сказал три заветных слова, опять оббегал полгорода, достал, принес. Полегчало, наконец…

Но я еще забыла написать о приключениях в Отто ранней весной, где от меня требовали пройти проверку, полноценный ли будет ребенок. Если да, то его сохраняют. А если нет, ну там, всякие отклонения, даун-олигофрен и прочие патологии, то настоятельно рекомендуют избавиться. Государству — лишние расходы на лечение, а тут еще наверняка отказник будет, и потом содержи его, пускающего слюни и никому не нужного. Логика в этом есть. Но только логика. Я честно скажу, не знаю, как бы поступила, будь он таким. Но я знала, что он нормальный. Ну просто знала и все.

Какой был прессинг со стороны врачей, это и здоровому не выдержать. И хитрость. Чтобы меня окончательно сломить, они прислали строгого врача, заявившего, что, мол, утром мне уже назначена эта процедура, она будет бесплатной в порядке исключения, и чтобы я готовилась. Меня затрясло, я разоралась и послала его подальше, очень даже недобрыми словами… А ночью приснился он, золото-серебряный, красивый такой, сидел у меня на руках, улыбался. Это придало сил. Наутро я встала и пошла без предупреждения к самому главному профессору-генетику. Влезла нагло без очереди в кабинет. Он выслушал меня. «Вы своей дочери что бы посоветовали? — убийственным тоном спросила я. — Хорионбиопсия — это ведь прокол. Игла, шприц — да? А с моей „угрозой“ — просто смерть. И что?» Он помолчал. «Через неделю на Тобольской можно сделать УЗИ, там японская аппаратура, лучшая в городе. Маркеры неполноценности будут видны, если они есть». Через неделю сказали по результатам обследования, что здоровый ребенок, мальчик. Как будто я сама не знала. Но бумажку дали. И они отвязались наконец.

Диабет вообще гадкая штука. А диабет беременных — смертельно опасно для мамы и малыша. Обычно один ребенок — и то хорошо. А она, эта маленькая худенькая девчушка лет девятнадцати, рано вышедшая замуж, ждала второго. Ей сказали: «Нельзя, Вы же на инсулине. И уже есть один, куда еще? Скоро все решим, избавим Вас от ненужной проблемы». Она держала в руках фото этой «проблемы» — УЗИ, он здоров, недель 12-14. Значит, теперь его не будет… У нее был шок от циничного приговора. Но она не плакала. Какие силы нашлись у бедной больной девочки? Последнее, убийственное слово прозвучало — «дикарка». И вслед, ехидно, — иначе будет дорогое лечение, откуда деньги-то возьмешь? Всю ночь она просидела, держа в руках фото. Как статуя. А наутро примчался муж и родственники. «Решим вопрос, деньги будут, держись!» И она тогда впервые улыбнулась, и мы увидели, что в этой семье нет предателей.

Елена, кажется, Александрова, точно уже не помню. У нее тоже первый тип, на инсулине, и уже сын «на старости лет», а тут еще дочку себе вымолила, «ходила к Ксеньюшке». Понятно, что снова кесарево. Ей уже за сорок. Улыбается, страха нет никакого. Или тоже девчонка из будущего ей вдруг стала сниться? Не рискнула спросить.

А это Машка, старый морской волк. Мы с ней впервые пересеклись в Отто еще зимой. Она с четырех лет на инсулине. Была кома. Один глаз плохо видит. Сейчас ей двадцать два, и это единственный шанс, ждут своего, а второго они хотят усыновить из детдома. В семье два кота и три собаки. Полный позитив! Маша с мужем держат небольшой магазинчик в Петергофе, и пока она в больницах, муж справляется сам. Жаль, говорит, не могу в институт поступить. Ну тут просто здоровья не хватит… Обаятельная, остроумная, мы с ней сдружились и часто болтали по вечерам.

А вот еще одна Елена, она была уже в Снегиревке. Отто закрыли с середины лета, и всех, кто с диабетом, перевели в единственную больницу города, где замеряли сахар крови. Там были также и другие больные, с разными патологиями. У Елены планировалась операция по удалению опухоли. Операция прошла успешно. Но этот ребенок, сказали, — первый и последний, и больше никогда у нее не будет детей. Реанимация. Женщина только очнулась от наркоза. Приходит медсестра, называет имя и фамилию. «Да, я», — говорит. «Вам укол назначен». Та вдруг закричала — нет, нельзя, укол мне нельзя, он убьет мою девочку! То да се, пригласили врача. «Вы такая-то?» — «Да». Укол назначен, вот медкарта… И тут вдруг с соседней койки раздался голос: «Я такая-то». Полное совпадение, имя-отчество, и фамилия та же. Но только с той разницей, что у второй женщины не было никакой беременности, и укол, предназначенный для нее, спровоцировал бы у Елены выкидыш. Лоб врача покрылся холодным потом. Как, каким чудом или чутьем будущая мама спасла своего малыша от неминуемой гибели?

Но бывало и страшное. Заглянула как-то одна, у нее, оказалось, умерший младенец во чреве. Прям так вот спокойно с мертвым животом и ходила. «Не хотела его, муж настоял, ну вот и хорошо, что его теперь не будет, и я отдохну наконец-то от этой тягомотины». Мы старались с ней не общаться, как если бы она была чумной. Странно. Неужели ей просто что-то не открылось в жизни, как многим из нас?

Я научилась никого не осуждать в этих больницах.

Наверное, тысячи раз можно задавать себе вопрос, почему одни видят, а другие нет? И, прежде чем взваливать на бедных женщин всю вину за родившееся и неродившееся, здоровое и больное, желанное и нежеланное, откройте сами свои виевы веки и посмотрите на мир другими глазами! А если не можете увидеть, просто хотя бы не будьте предателями. Здесь все как на войне. Только война идет в другом измерении.

Она стояла у окна, лицо немного отечное, полноватая светловолосая, совсем молоденькая девчонка с ярко голубыми глазами и крестиком на шее. Спокойная. Говорит, сейчас моя свекровь придет. «Обычно мама, а тут свекровь», — подумалось с легким удивлением. Но вскоре я узнала ее историю.

Приехала она из пригорода или деревни. Нашла работу в Питере, вскоре познакомилась с хорошим парнем, и они стали жить вместе. Никому ничего из родни не сказали, снимали жилье. Откладывали на свадьбу, средства были скромные, но жили дружно. Но однажды на молодого человека, возвращавшегося вечером с работы, напали бандиты. Они его ограбили и жестоко избили. В больнице парень умер. А девчушка та уже ждала ребеночка. Осталась одна в чужом городе. Плохо ей было, организм часто барахлил, нужны забота и лечение. И за квартиру платить нечем. В общем, собралась она и поехала к матери обратно. А та ее не пустила. Мол, сначала избавься от своего «довеска», потом и живи. И так жрать нечего, денег кот наплакал, а тут еще это вот на мою шею… И она вернулась в Питер. Куда идти? Ноги сами привели, адрес она знала, но еще ни разу там не была. Квартира, где горько плакала пожилая женщина, у которой недавно убили сына. Звонок в дверь. На пороге молоденькая девчонка с пронзительными ярко-голубыми глазами что-то такое говорит, отчего у хозяйки волосы дыбом встают. Аферистка пришла по ее душу? Или это действительно чудо? Внук… Его будущая жизнь теперь полностью зависит от ее решения. Женщины обнялись. Девчонка стала жить у «свекрови», как она ее называла, и они обе ждали рождения малыша.

Каждый день после работы свекровь навещала в больнице невестку, приносила еду и лекарство. Каждый вечер девчонка эта стояла у окна и ждала. Больше во всем мире у нее никого не было. Ей становилось все хуже, появились сильные отеки, потом почти сутки не могла разродиться, пришлось делать кесарево. И вот она пришла к нам в палату. Больничная рубаха в потеках застиранной крови и ржавчины. Волосы распущены. Напоминает воина. На руке больничный «браслет» — бирочка с номером. Под этими номерами записаны малыши. «Родовые муки… Что за бред! — наконец раздумчиво произносит она. — Мы со свекровью сразились со Смертью, и победили. У нас родилась девочка».

Может быть, она тоже видела этого демона и понимала, с кем имеет дело? Меня тогда поразило это «мы». Думала, так не бывает…

Все, кто ходит с браслетом и бирочкой, уже мамы. Словно солдаты с орденами. У каждого такого солдата — своя война и своя победа… Но не всем так везло. Бедная армяночка-диабетик, худенькая, сама как куколка, сахара высокие, ребенок прежде срока — назначили кесарево, иначе мама умрет. А легкие не раскрылись, и его увезли на Авангардную, там аппаратура для таких малышей. Она сильно плакала и, забыв о себе, все звонила, звонила, мол, как дела, жив ли. А у другой все хорошо с малышом, но саму откачивали, чуть в кому не впала. Надеюсь, выжила… Я ждала своей очереди и шагала по больничному коридору, туда-сюда, сюда-туда.

А потом он родился. Накануне уже знакомое «здравствуйте, я ваш анестезиолог». Потом каталка, мелькающие плитки потолка. В вену вводят иглу, и я слышу злой голос: «Ну вот, еще одна за сорок. И куда им еще дети? Ишь, решилась». Отключаюсь. Очнулась в реанимации. Приносят его, я вижу бирочку у себя на руке и знаю, что такая же и на нем. Цифра шесть. Целую в крохотную щечку. На ужин печенье и чай с лимоном и сахаром. Я, было, отказываюсь. «Можно уже», — улыбаясь, говорит врач.

Когда детей везут на кормление, это слышно заранее. Словно гул океанской волны, словно пение самой Природы — ничего подобного нет среди знакомых звуков. Трижды в день проносилась эта волна по больничному коридору. Сердце замирало от радости. Но однажды его не принесли. И мне стало вдруг страшно, так страшно, как ни разу не было за все это время. Полчаса ожидания, пока не выяснилось, в чем дело, было похуже любого адского ада. Наконец, сказали — сахар резко упал, капельница нужна, купите вот… аптека на первом этаже. Я принесла и потом незаметно подошла к боксу. Он лежал в какой-то коробке, с иголкой в головушке, подключенный к прибору, дозирующему лекарство. В другой больнице, значит, он бы уже умер.

А потом сказали, мол, больная кровь отошла, и малыш будет здоров. Мы выписались в конце августа, и по местной традиции я выкинула в мусорный бачок порядком уже осточертевшие больничный халат и тапочки. Все, казалось бы, хорошо. Победа? Нет, конечно же, нет — девчонка та была не совсем права: Смерть победить невозможно, и эта наша война за своих детей — она простирается на всю оставшуюся жизнь.

Детские болезни, бессонницы… А вскоре врачи поставили страшный диагноз нашему старшему ребенку. Дочери, которой было всего девятнадцать. Неизлечимое злокачественное заболевание. Тщетная борьба, долгие больницы… («Мамочка, а Бог милосерден?») Восемь лет мучений, и она ушла. Туда, где дождь, облака и радуга.

А он сидит сейчас за компом в соседней комнате и по-пацански орет со своими друзьями. Студенты на дистанционке…

Только не расслабляться. Мы не знаем будущего. Вечный Часовой на страже ворот, где-то у входа в иное измерение. (А они еще что-то говорят про «женскую логику»…)

В доме этом с утра натоплено,

И, с ребенком моим играя,

Задержались ангелы добрые,

Прилетающие из рая.

Что-то тихо ему поведали

О мирах на цветной картинке.

Зарекли не встречаться с бедами,

Покачались на паутинке,

Вмиг вспорхнули — и белой крошкою

Улетела на небо стая…

А он поймал снежинку в ладошки

И строго сказал, чтоб не таяла.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: