Ахилла

Глава из повести «Нежданный Гость».

***

Закусон у меня получился на славу. Уже темнело на улице, когда я раскладывал пахучий уксусом и душистым перчиком, булькающий овощной соблазн в стерилизованные банки. Я выхватывал их железной цапой из горячей духовки, ловко ставил на плиту у пышущего жаром чугунного казанка, надевал сверху широкую воронку, и половником, половником ее, мечту любого гурмана, и крышку сверху, чтоб надолго, чтоб как-нибудь зимним вечерком, да с картошечкой, да под… Ой!.. Меня тут обожгло, как пронзило. Да нет, не овощью кипящей, а пониманием.

ДА ЭТО ЖЕ ЙОРИК!!!

Конечно же! Йорик Циферблат, Йорик Кто-то Встал Раньше! Именно с него станется послать такую открытку. Вот дает же Бог испытание! А ты не гордись, не презирай ближнего! А как такого полюбить? Сами посудите, года три назад это было, еду я себе по Аризоне, домой, настроение отличное, слушаю книжку себе, никого не трогаю, и вдруг Скайп: Динь-бом, Дзынь-делинь! Смотрю, рожа очкастая на аватарчике: Йорик. Ну Йорик так Йорик, давай поговорим. Вроде поначалу ничего, так себе треп, ни о чем, а через пять минут: «Я, — говорит, — немецкий тут вовсю учу. Чтобы «Майн Кампф» в оригинале читать».

У Йорика папа не то латыш, не то немец, а мама еврейка. А сам Йорик какой-то полоумный, иудеев терпеть не может, все бочку на них катит, во всем их винит. Я с ним про то уже много раз спорил, увещевал. Еще помню в давние годы, появится Йорик в какой компании, руку протянет познакомиться и представится: «Юрий Шиферблауер, не еврей». В ответ только и расхохочется. Выглядело это, как словно зайдет куда размалеванный рыжий в дурацкой одежке и представится: «Я Вася, не клоун». Ну кто его за язык тянет? Кто вообще подумает, что вот, мол, еврей пришел? Да и что тут такого? Пришел себе и ладно, лишь бы человек был хороший. А этот сразу чуть не в драку.

Я когда услышал про его немецкий, про Гитлера, сразу настроением сник, и говорю ему:

«Ты, Йорик, даже не идиот, даже не сумасшедший, ты просто… прости, Господи, дурак какой-то».

В общем, как всегда с Йориком. Чуть не до драки. А ему только дай полаяться. «Ах я дурак, — орет. — Ну ладно. Ты считаешь, я дурак, я считаю, ты дурак. У всякого своя правда. Давай же, поговорим, как дурак с дураком».

Мне бы выключить его, да предложение такое показалось вдруг забавным. Надо же, не мужик с мужиком, а дурак с дураком. Ладно, давай, начинай дурацкий разговор, посмотрим, что выйдет.

Он, наверное, всю жизнь будет за мною тащиться. Я про то и не знал, но, оказалось, мы с семи лет с ним знакомы. Дело было так. Отец мой работал в медицинском НИИ. Там распределяли билеты на елку во Дворец Съездов. Вот меня, маленького, бабуля туда отвезла и, в раздевалке, знакомит с какой-то тетей и мальчуганом, таким же как я. Это, говорят мне, Юрик, сын папиного сотрудника, вы держитесь вместе, чтобы не потеряться, а мы вас тут после представления встретим. Ну и ушли они куда-то с той тетей. А мы с Юриком остались.

Я не помню уж точно, что на той елке было. Помню лишь, как Юрик этот всем кайф обломил. Там, по ходу действия, баба яга и кикимора сперли что-то, и чтобы вернуть заставили всех задачки на сложение больших чисел решать. Так вот, Дед Мороз со Снегурочкой в головах чешут и к залу обращаются: «Помогите, ребята, сколько будет триста тридцать пять плюс семьсот двадцать два?» Юрик этот рядом со мной аж подпрыгнул: «Тысяча пятьдесят семь!» — орет. Секунды даже не подумал. А Дед Мороз словно и не слышал. «Скажите-ка, ребята, все хором». И, после паузы, весь зал ему хором: «Тысяча пятьдесят семь». — «Спасибо, ребята». И следующую задачку. И опять та же история — Юрик ответы пулей, зал только после паузы, хором. Было ясно, что в зале и другие умники есть, но Юрик им и шанса не давал, все выпендривал. На него даже шикать стали.

Ну ладно, получили мы подарки в красивых коробочках, в раздевалке нас его мама с моей бабулей встретили, и разошлись мы. Я его не особенно-то и запомнил. А лет десять уж спустя, приходит мой папаня с работы, такой веселый и рассказывает маме, что кто-то в гости к нам придет. Его давний друг с женой и сыном. Сын моего возраста, и тоже всякой музыкой увлекается. «Да ты его знаешь, — говорит, — помнишь, на елке во Дворце Съездов вы с ним были». Ну были, ладно, пусть приезжает. Я тогда засиживаться с предками не стал, убежал по своим делам, про то и забыл.

Йорика-то я к тому моменту хорошо знал, его все на «конке́» знали. Ну, то есть у «Мелодии» на Калининском, где мы рекорда́ми менялись и толкали их, если повезет. То есть пластинками граммофонными, если кто не знает. Ну ладно, не граммофонными, это я так. Тогда в Москве проходили Дни Венгерской Культуры, или как-то иначе все это называлось. Не важно. Очереди за той музыкой были на пол-Калининского. Я тогда к матери подкатился, у тебя, мол, везде знакомые, устрой нам с ребятами по блату. Ну, всем она не устроила, но блат все же пробила. Как помню, директора магазина «Мелодия» звали Свобода Александровна Володина. Посмотрела она на меня жестко, но распоряжение продавщице какой-то дала. Вышел я оттуда с пачкой заграничных пластинок, тут-то ко мне и подкатился носатый и кудрявый очкарик. «Дай посмотреть, что там у тебя». Я ему: «Пошел ты, Зыкина тут у меня и хор народный». А он не отстает, так и идет за мною к Садовому. Даже в «Букашку» со мной заскочил, то есть в троллейбус маршрута «Б», что тогда кольцевым по Садовому ходил. Интересно, а сейчас есть такой?

Короче, прилип ко мне очкарик, не отгонишь. Хиленький такой, в курточке импортной. «А ты знаешь, говорит, что эти все пласты у нас в Апрелевке штампуют?» Ну и так далее. Мне и самому-то хочется взглянуть втихушку, что я там набрал. А он все рассказывает, что у него есть, да поменяться бы можно. Короче, втянул меня в разговор. Так я с ним до дома и доехал. А там меня уже мои дружки с нетерпением ждали, посмотреть, что я надыбасил. Удивились, что с пластами я и какого-то Юрика притащил, но внимания тогда не него особо не обратили. Так он при нас и остался.

Вовсе неплохим пацаном Юрик оказался. Совершенно не скрывал, что увязался за мной, потому что у меня такой блат был. Сразу в споры по какой-то там музыкальной теме с нами вступил. Я не помню уж про что, помню только, как смело на своем стоял, прямо до смешного. Так и хотелось сказать ему, ну ладно, ладно, что ты так разволновался? У него оказалось немало всяких записей, и он охотно ими делился, чем очень к себе расположил. Был среди нас, такой Антон, что тоже хорошей владел фонотекой, но делился не очень-то охотно. Так и говорил: «Пока это только у меня — это коллекция, а если у всех будет, то какая в том ценность?» А Юрик — нате вам, пожалуйста, переписывайте, сколько хотите. И Pink Floyd и Uriah Heep, и Т-Rex, и всякое, чего мы прежде и не знали. Короче кайф тому Антоше обломал. Только я еще не знал, что это тот самый Юрик, с которым я на елку когда-то ходил.

Было и смешно, и как-то даже чуть жутковато, когда пришел он в гости к нам официально, с его мамой и папой Карлом. Ну да, именно так его отца и звали — Карл Шиферблауер. Был это очень серьезного вида медик, много лет проработавший где-то в Африке. В Уганде, кажется. Друг моего отца еще со студенческих лет. Юрик говорил, что понавез Карл Иванович из-за границы всяких пластинок, но, зная сыночка, держит их под замком, только переписать вот дал. Да и то не все. Есть среди тех сокровищ еще и настоящий двойной альбом Jesus Christ Superstar, но этого отец переписать не позволяет. Неприятности могут быть. Мы про ту рок-оперу что-то уже слышали, но самой музыки не знали.

И все-таки папа Карла отомкнул свой сейф. Москва уже вовсю заслушала эту религиозную крамолу, но до нас она еще не дошла. Услышал я ее при самых неожиданных обстоятельствах. Мой отец частенько в те дни оставался дома. Он был в академическом отпуске, писал докторскую, и на работу ходил всего пару раз в неделю. По утрам он трещал своей пишущей машинкой, а потом уезжал в Ленинку, где просиживал до позднего вечера. Баба Таня всегда была наготове с чаем да и с обедом, про который отец мог просто забыть. Она вообще очень его уважала за ученость. Раз вечером я включил телевизор, третью, учебную программу, где в передаче «Экран врачу» отец читал какую-то лекцию. Баба Таня зачарованно смотрела на экран, изредка взглядывая на меня с легким кивком, как бы приглашая оценить, какой умный у меня папаня. Тут входная дверь открылась и вошел сам Александр Андреевич. Баба Таня, что называется, рот разинула, дар речи уж точно потеряла. Отец усадил ее в кресло, сказал мне принести воды. С трудом удалось растолковать старушке, что это запись.

С тех пор меж отцом и Бабой Таней установились какие-то доверительные отношения. Раз придя из школы, я нашел их на кухне. Баба Таня что-то рассказывала, а отец сидел бледный, слушал. Такой бледный он бывал, когда в школу его вызывали и учителя жаловались на мои безобразия. Он с удивлением взглянул на меня, потом на часы. Я понял, что они давно так сидят. Отец достал из кармана какие-то деньги, дал мне и сказал: «Нечего тут уши греть, сходи, давай-ка, в магазин, посмотри там хозяйским глазом». Я, удивленный, ушел. Вечером я спросил отца, про что разговор-то был. Отец взглянул на меня и сказал только: «Ты мне смотри, чтобы Баба Таня никогда от тебя никакой грубости не слышала. Ты понял? Никакого дурного слова. Узнаю, оторву твою волосатую башку». Я только потом примерно понял, про что Баба Таня отцу рассказывала. Отец с матерью тогда перессорились, я слышал мама кричала: «Я такого слышать даже не хочу!» В те времена я не знал да и не мог знать про голодомор и про всякие такие страсти, но, выходило, что Баба Таня растеряла в те годы всю свою семью и сама едва выжила.

Пару дней спустя отец принес домой магнитофонную пленку. «Поставь-ка, послушаем». Я удивился. Коробочка и катушка были импортные, намотка пленки, снабженной ракордом, была прозрачной на свет. Еще больше я удивился, когда он позвал Бабу Таню и усадил ее в кресло. «Это про Иисуса Христа, — сказал. — Давай», — кивнул он мне, и я нажал на кнопку.

Бог ты мой! Наш старенький магнитофон никогда не звучал так чисто. А музыка, что это была за музыка! Я вдруг понял, что это превосходит все, что я когда-либо слышал. Так же и отец сидел необычно серьезен. Брови его чуть хмурились, он смотрел куда-то за окно, в облака, было ясно, что он все понимает. Его английский был очень хорош, он не раз переводил нам сходу то, о чем пели рок-музыканты. Делал это с легким раздражением, говорил, что ему некогда тут с нами, и спешил уйти. Здесь же он слушал как зачарованный. Баба Таня спустя какое-то время вдруг почувствовала неловкость — чего это я сижу, когда дел столько, — сделала движение подняться, но отец остановил ее жестом руки, и она не вставала уж, пока все не кончилось. Когда Христа секли, слезы у нее покатились, а лицо отца сделалось каким-то каменным. Я никогда прежде таким его не видел.

Оказалось, пленку ту подарил ему Карл Иванович. Сам переписал ее с оригинального диска на свой магнитофон «Акаи». Отец даже и не подумал о каких-то неприятностях, не возражал, чтобы мы все то слушали. Пленку ту мы вовсю копировали, и теперь рок-опера «Иисус Христос Суперзвезда» была всеобщим достоянием. Наверное, с месяц мы ничего другого и слушать не хотели.

Юрик таким раскладом был очень доволен. Он вообще никогда ничего никому не жалел.

Надо же!.. Так то ж и был именно Йорик! Ну, парень, что в тот вечер пантомиму устроил, черта представлял, которому хвост щемят. Мы все тогда орали радостно: «А ты не балуй!» Точно, он.

Йорик тогда был безнадежно влюблен в Люську. История вышла совсем уж дурацкая. С Йориком постоянно так — благие его намерения частенько обращались в анекдот, а благих начинаний у него было — у…! Всех и не перечислишь. Но если, скажем, помогая кому-то переезжать, я тащил с Йориком шкаф вверх по лестнице, на меня непременно падал не только шкаф, но и сам Йорик. Раз он явился обиженный, с громадным синяком под глазом. Оказалось, споутрянки собрался он в какую-то очередь, сосед его, что ли, попросил за себя где-то отметиться, «только оденься поприличнее, там люди все солидные». Так уж было, точно, что и «солидные люди» вынуждены были за всяким барахлом в очередях отмечаться. Йорик должен был назваться сыном того человека, иначе бы не сработало.

Ну он и отправился. Пораньше. В два часа ночи, когда «метро закрыто, в таксе не содют». Какой-то припозднившийся громила встретил Йорика в темном переулке, отобрал у него наличность, снял с него красивую курточку и дал ему в глаз. «Еврей, сволочь, жидяра!» — шипел разгневанный Йорик, уверяя, что у грабителя был одесский говор и висячий нос. Мы не верили, ну откуда в ночной Москве взяться биндюжнику с привоза? Чушь какая-то! Кому-то на память пришел старый анекдот, о том, как Абрам встал пораньше, оделся получше, костюм, галстук, взял портфельчик… Сара, удивленная, спрашивает: «Абрам, только четыре утра, куда ж ты?» — «Кто рано встает, тому Бог дает», — ответил мудрый Абрам и отправился по делу. Спустя полчаса Абрам возвращается назад. Весь драный, побитый, портфельчика нет. «Что случилось?!» — восклицает Сара. «Сара, не поверишь, — отвечает Абрам, — кто-то встал раньше».

С той поры и повелось — Йорик-Кто-то-Встал-Раньше. Смеяться над пропажей курточки и фингалом Йорика было, конечно, грех, но уж больно часто повторялись с ним подобные истории. С ним вообще бывало опасно рядом находиться. В подобную беду попал с ним и я.

Как-то, дело было в воскресенье, маялся я дома. Делать было нечего, завтра нужно было идти в школу, денек был серый, по телеку ничего путного не ожидалось. Позвонил мне Йорик, сказал, что у него встреча у «Мелодии» с каким-то парнем, договорились что-то на что-то поменять. «У тебя там Abby Road есть. Можно с ним на Grand Funk махнуть». Abby Road у меня, действительно, подзадержался. Можно было и махнуть.

На площадке у «Мелодии» никого не было. В воскресенье магазин не работал, у завсегдатаев конка́ тоже был выходной день. Мы с Йориком дрожа от знойкого [сырого, холодного] осеннего ветерка прождали того парня лишние полчаса. Потом еще пятнадцать минут. Он так и не пришел. Вместо него подсел к нам какой-то чернявый парень. Лет уж около тридцати, высокий, в джинсовом костюме — тогда самая мода на такую рабочую одежку была — с часами-котлами. Видно было — не нам чета. Говорил с сильным грузинским акцентом. Вроде бы он с матерью в Москву приехал мебель купить, нет ли у нас каких на то знакомых. Как это нет? У Йорика все знакомые только за мебелью и гонялись. Он даже какого-то супержучка по этому делу знал. Сказал, что может свести.

Ну, разговорились они про ту мебель, я только удивлялся, откуда у Йорика такой в том опыт. Гиви, так звали грузина, заодно спросил, что это у нас там, в пакете. Музыкой он сам не очень-то интересуется, но друзья просили заодно посмотреть, если что будет. Он со скукой взглянул на наши диски, сказал, что может вообще-то все купить, за четыре сотни, если незаигранные. Получалось по пятьдесят рублей за штуку, очень даже, если оптом, неплохо. Мы, конечно же, согласились тут же поехать на метро «Университет», где Гиви с мамой жили на какой-то квартире, все послушать и сделку завершить. По дороге все о чем-то говорили, Гиви оказался классным парнем, договорились они с Йориком, что тот поищет ему крепкую двадцать четвертую «Волгу» от хорошего владельца, за которой Гиви сразу приедет, когда такая найдется. Такая машина была у Карла Ивановича, и я уж подумал, не ее ли Йорик загнать хочет, с него бы сталось.

От метро «Университет» мы долго шли какими-то дворами, вокруг все были ухоженные кирпичные дома, район был достаточно престижный. Наконец зашли в какой-то подъезд, поднялись на шестой, что ли, этаж. Гиви, совсем уже друг сердечный, сказал, что мама у него больная, беспокоить не хочется, подождите здесь, между этажами у окошка, я пойду, послушаю, и тут же назад.

Поднялся Гиви с нашими рекорда́ми на пролет, зашел в дверь, ведущую к квартирам. Мы остались ждать. Все обсуждали, как те четыреста рублей вложим, что на них возьмем, что на что потом поменяем. Прождали полчаса. Затомились. Забеспокоились. Поднялись туда. Какой-то коридор. Ну да, квартиры… Только коридор все дальше и дальше идет. В соседний подъезд. А там выход… На улицу. Мы и знать не знали, что такие дома в Москве есть.

«Жид пархатый, евреюга! Сволочь! — орал Йорик. — Да какой он грузин, сразу видно — наш!»

Тут Йорик был точно не прав. Ничего «нашего» в том Гиви не было. Был он ярко выраженным грузином, я таких немало в Тбилиси видел, и вопли Йорика, несмотря на потерю, даже смешили.

Да… как сейчас скажут — лоханулись мы тогда. Но в те времена и слова-то такого не было.

С тех пор я всегда относился к Йорику и его гешефтам подозрительно-иронично. Удача ему не сопутствовала. Я предпочитал держаться от его неуемного энтузиазма подальше.

Тогда же Йорик был безнадежно влюблен в Люську. Тут тоже история. Еще та… Люська о ту пору не очень-то с нами тусовалась, все с Ванькой занималась и его передрягами. Йорик увидел нас с ней в «Метле», где Люська, посасывая какой-то коктейльчик, жаловалась мне на своего милого. Это была одна из регулярных наших с ней встреч. Люська любила сходить в кабачок за мой счет, а я всегда был рад ее компании.

Йорик на следующий день позвонил мне, и у нас произошел какой-то странный разговор. Йорик мямлил, заикался даже, не знал, как начать. Я вдруг узнал, что у него какая-то интимного характера проблема, что он…

Тут я прыснул смехом и спросил, не дальтоник ли он, не видит, что ли, что голубого во мне ничего нет, зря подкатывает, но, оказалось, дело вовсе не в том.

У Йорика есть какая-то девушка, у них там дошло до поцелуев в подъезде, и девушка та разочарованно объявила, что целоваться Йорик вовсе не умеет, и что вообще во всех таких делах он просто дурак. Короче, Йорик хотел «в таких делах» получить образование (Че-го!? — была моя реакция — я что ли тебя буду образовывать?) и что та вот девчонка, то есть Люська, могла бы его всему научить. Не бесплатно, конечно. Тут уж я вовсе зашелся хохотом.

Люське я, как обещал, тут же позвонил.

«Пусть бутылку ставит. Научу, — не задумываясь ответила Люська. И тут же спохватилась: — А он противный?»

«Ты меня спрашиваешь? — хохотнул я. — На мой взгляд, так отвратительный».

«Тогда джинсы пускай тащит. Врандлер. Сорок второй, третий рост.»

Джинсов у Йорика не оказалось, но он раздобыл какую-то игривую джинсовую юбочку стиля «кавалеру некогда» — с молнией сзади, сверху донизу. Юбка та села на Люськины бедра, словно таких и ждала, и подозрительные уроки начались. Отношения меж ними простерлись куда дальше ожидаемого. То есть нет, Люська, конечно, так и осталась в главном верна своему Ваньке, но они с Йориком даже подружились. Я Люську знал, только лишь за халавные коктейльчики она бы с Юриком время бы не тратила. Было меж ними что-то и еще. Нацеловавшись с такой мальвиной, Йорик Карлович просто голову потерял, и про ту глупую девчонку из подъезда вовсе уж и забыл.

У Люськи же к нему был какой-то свой интерес. Она явно хотела что-то от Йорика получить, что он, в принципе, мог предоставить, но не так-то просто то было. Я видел, что они что-то частенько обсуждают. Подробностей не знаю, я в те дела не лез, но кончилось все смешным скандалом. На одной из вечеринок Люська вдруг вылетела пробкой из комнаты, где они с Йориком уединились. Растрепанная и красная, она орала зло: «Не могу-не могу, заладил. Да что ты вообще можешь? Нос картошкой, хрен гармошкой, а туда же, дай ему!» Это было очень смешно, и мы все, конечно, ржали до упада. Йорик тогда напоминал побитого попугая. Люська тут же убежала к своему Ваньке, а я в тот вечер с Йорика глаз не спускал. Не сиганул бы он с горя в окошко. Когда все уж разошлись, Йорик произнес тоскливо: «Сволочь, жидяра!»

«Кто?» — удивился я.

«Ванька этот. Кто ж еще?»

«Да ты что, с ума вовсе, что ли, сошел, какой из Ваньки еврей?»

«Самый настоящий. Он же обрезанный».

«Ой, йо!.. На кой мне такие подробности? Вали ты домой. Тебе евреи уж, наверное, по ночам снятся. Скоро и мне сниться будут».

Окончание следует

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: