Ахилла

Злой он был, тот морячок Володя! И зачем меня моя Ба, Полина Ивановна, с собой взяла? Наверное, думала, что при мне жену бить постесняется. А он только вчера с рейса, первый раз за три месяца на землю ступил и в кабак первым делом, конечно. Вот и сидит у стола боком — пьяный, злой, и серый пес, судовой товарищ, у его ног крутится.

А он, конечно, красив — морда львиная, грива волнистая, желтая с рыжинкой, и глаза синющие ни на нас с нянюшкой, ни на жену с трехлетним сыном не смотрят, а смотрят в стену напротив, будто фильм на ней какой-то показывают. И не нравится ему этот фильм очень, хмурится, кривится зло, а оторваться не может…

Одна лапа лежит на столе — сбитая, грубая, как клешня. А вот грудь у него узковата, как у меня в ту пору, шестнадцатилетнего, хотя столько морским воздухом пользовался. Хотя вообще-то он моторист, и на палубе ему сильно уродоваться с тралом не положено.

А рубашка на нем синяя, новенькая, в обтяжку, с кармашками — видно, жена постаралась, маленькая блондиночка: у нее беседа, как бы посторонняя, с моей Ба.

А пацаненок такой симпатичный, ангелоподобный, с игрушками на полу возится. «Знаешь, — признавалась Ба, — я его так полюбила, почти как тебя маленького!» Да, мальчонка симпатичный, только вот два верхних зуба передних срослись в один — видно, что-то врожденное, стигма какая-то — все впечатление портит.

А Володя смотрит свой фильм и кривится: «Мать твою так! Ах мать твою!» Клешня его, задевая рассыпанные цветные карандаши сына, сжимается в кулачище.

А жена и Ба моя беседуют, будто не слышат.

— И куда плавали? — пытаюсь завести разговор.

— Гавно плавает — моряки ходят, — цыкнул, не глядя.

— Далеко?

— На Ньюфаундлендскую банку, — нехотя отвечает и снова свой фильм смотрит, а мне как-то и расспрашивать его расхотелось.

Пес в ногах у Володи крутится. Он наклоняется, гладит его, за ухом трет, возглашая: «Вот кто мне никогда не изменит!»

— Вова, успокойся! — это, значит, моя Ба.

— А ты пошла туда-то, старая…!

Тут кровь ударяет мне в лицо: это ведь он моей Ба, которая меня на руках носила, соску с манной кашей давала! Я его мигом возненавидел. Драться!? Но я ни разу человека в лицо не бил, руки мои онемели, и я уже знал — своей клешней достанет, но придется, и от этого пустота какая-то внутри настала такая, что жить не захотелось, но придется, и я медленно стал вставать с горящим лицом. Однако Ба заметила мое состояние и потащила меня вон.

— До завтра, — сказала вслед жена рыбака, будто ничего не случилось и не случится.

— Вот как из плаванья придет, так, значит, начинает… — говорила мне Ба, пока мы шли к ее комнате по коридору, воняющему кислыми старыми досками и мышами. — И еще начинает свой кинжал искать: «где мой кинжал!», а я его у себя спрятала.

Она показала нож. На кинжал он, конечно, не тянул, лезвие коротковато. Хороший нож был, самодельный, но со знанием дела и с удовольствием вытачиваемый за долгое плавание: лезвие мертво сидит на рукоятке, рукоятка гладкая, обмотанная пластмассовыми, — сама в ладонь просится.

— А ты возьми его себе, от греха подальше!

— Ладно, — сказал я, и в чемоданчик мой спрятал: будет память о Ньюфаундлендской банке.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: