Ахилла

Я уже привыкла, что она может в любое время позвонить, написать в WhatsApp, а то и прийти ко мне на работу. Это раздражало, но что я могла поделать?..

А вообще, грех это — гневаться.

Сегодня она позвонила мне в 11 вечера. В субботу, между прочим.

— Пива мне привези!

— С ума сошла? Ты на пятом месяце.

— Ну и хрен с ним. Плохо мне, понимаешь? Привези!

— Извини, Юль, но нет. Подумай о ребенке.

— А обо мне кто подумает?

— …

— Ты обещала, что будешь мне помогать! Всралась мне твоя помощь, если ты мне ноль пять пива не можешь привезти! Лучше бы я аборт сделала! Как я вас ненавижу, суки!

Плачет.

— Ладно, Юль, сейчас приеду. Ты ела что-нибудь? Еды привезти?

— Закуски если только, — буркнула Юля.

Я заканчиваю разговор и иду в магазин. Наверняка она ничего сегодня не ела — надо съездить, накормить ее. Не хочется, конечно. Но кто, если не я.

Вера без дел мертва.

Пока я разделываю курицу на суп, Юля нетерпеливо достает из пакета остальные продукты. Выуживает пиво. Недовольна:

— Безалкогольное?! Ты что, с ума сошла?! Ну на хрена мне безалкогольное? Это же химия сплошная…

— Ну, значит, я сама выпью, — деловито отвечаю я.

Она вздыхает и ловко вскрывает бутылку. Пьет, морщась.

— Не нравится мне коляска, которую ты приволокла…

— Почему?

— Она красная. А у меня мальчик будет.

— Ну, красная — не розовая. Красный — это унисекс.

— Чего?

— Универсальный, говорю, цвет. Для обоих полов.

— Нет, я голубую хочу. Или оранжевую.

Я закипаю. Хочется наорать на неблагодарную идиотку, но я шепчу Иисусову молитву. Перевожу тему:

— Ты одежду для ребенка, что я тебе принесла, перестирай. Можно не сейчас, а через месяц-два. Но, главное, не забудь.

— Не буду я ничего стирать.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…»

— Почему?

— Я машинку включать не умею. У меня ее никогда не было.

— Как так?

— Мать руками стирала всегда. А потом я на съемных жила. На некоторых хатах были машинки, но я же пользоваться не умею. Поэтому не трогала даже.

— Пойдем, научу.

— Зачем? Я свои трусы и сама постирать могу… Этот со мной больше не живет, его вонючую одежду стирать не надо.

Ребенок пока не ощущается Юлей как существо, которого надо будет кормить, укачивать и чьи пеленки придется стирать…

Ее мысли вообще сейчас не об этом. Вижу, как ее губы складываются в скобку: вспомнила, видимо, «этого».

— Голова-то не болит больше? — спрашиваю.

— Нет, слава Богу. Три месяца болела, а теперь нет… Хорошая врачиха в больнице все-таки попалась… А как она этого-то выгнала, я рассказывала?!

Она рассказывала об этом не раз, но я отрицательно качаю головой — позволяю повторить.

— Короче, этот все хотел помириться со мной. Сотрясение сделал, а теперь «помириться», ага. Хрен ему. Так вот, в главный вход его не пускали — конечно, по роже сразу видно, что на солях. Он — через пожарный, его развернули. И он на третий этаж полез, в палату. Смотрю — его рожа в окне. Я бегу в ординаторскую: мол, Ирина Ивановна, он меня сейчас убьет! Соседки перепугались. Так Ирина его в палату втащила и очень жестко с ним поговорила, чуть ли не обматерила, и он больше не совался ко мне. А мне сказала: «Деточка, если еще припрется, говори мне, я сразу полицию вызову — закроем его». Круто, да?

— Что круто?

— Ну, что Ирина тогда за меня заступилась. А то всем по жизни все равно.

— Как все равно? Нам же не все равно…

— Вам-то, в церкви? — усмехнулась Юлька. — Вам только ребенок мой не безразличен. Вы же помогаете мне только потому, что от аборта отговорили, а не из-за меня самой.

— Неправда, — возражаю я, а сама думаю: может, не так уж она и не права?

Ведь я ее уже почти ненавижу. Только факты: она алкоголичка, бытовой инвалид и просто безответственная дура. Раза два уже пробегала нехристианская мысль: может, зря мы ее отговорили от аборта?..

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную…

Ее избивал любовник, и после очередной безобразной сцены она, спасаясь от него, набрела на наш храм. У нас как раз было, как всегда по четвергам, молодежное чаепитие.

Мы положили ее в больницу — оказалось, «этот» устроил ей серьезное сотрясение. В больнице выяснилось, что Юля беременна: восемь недель. Она колебалась, оставлять ребенка или нет. «Добрые» медсестры, конечно, науськивали ее: делай аборт, тебе жить негде, ты не работаешь… Но мы с подругами уговорили ее не убивать ребенка. Вика и Наташа (у обеих по трое детей) показывали ей фотки своих счастливых малышей, а я заверяла, что мы во всем поможем ей — и с коляской, и с приданым, и с питанием, да и морально поддержим…

Ну а после выписки из больницы Юля согласилась поговорить с нашим отцом Даниилом. Не знаю уж, какие он применил аргументы, но после исповеди и часовой беседы рыдающая Юля сказала твердо: буду рожать.

Мы оплачивали ей комнату в квартире, где, кроме нее, жила Вера из нашего прихода — два года назад мы также отговорили ее от аборта. Теперь ее Сонечке уже больше года, ее взяли в сад, а Вера перешла на заочное и работает у нас в церковной пекарне.

Мне кажется, она очень рада, что тогда не сделала страшную ошибку. Правда, отец Сони, который был против ребенка, исчез из их жизни. Он считал, что «плодиться не время», если тебя переводят по работе в Южную Корею. В итоге — уехал один. Вере он больше не пишет, а она говорит, что забыла его. Хотя я лично в этом не уверена: я видела, что она закладывает страницу в молитвослове его фотографией…

Юля в церковь ходить отказывается. Говорит, ее там тянет плакать, а она же беременная, вредно волноваться. Мы, конечно, не настаиваем: к чему насилие? Господь все управит.

Постепенно многодетные, да и просто замужние из нашего храма ходить к ней перестали — своих забот хватает. Юлька полностью перешла под мое шефство.

Я должна была варить суп и уговаривать есть его, а не всякую ерунду. Мыть посуду и пол, вытирать со стола пролитое варенье и кормить зачем-то подобранную ею на улице кошку…

Прежде часть этих проблем решала делившая с ней квартиру Вера, но настал момент, когда ей это надоело, да и повздорили они крепко. Недавно Юля притащила домой какую-то гоп-компанию, несмотря на то, что за стенкой спала Сонечка. Выгонять Юлиных друзей пришлось с полицией. Я пригрозила, что выставлю из квартиры и ее, но Юля расплакалась:

— Никому я не нужна с моим мальчиком!.. Под забор мне идти умирать?.. Или на панель?..

А я молчала и жевала Иисусову молитву. В сердце она никак не отзывалась.

Воскресенье прошло без Юли: я, наконец, посвятила целый день Богу и себе. Сходила в храм, причастилась, потом выпила кофе в уличном кафе и не спеша почитала книжку. Сборник эссе о самом главном: о том, что каждый город ныне стал Содомом, что всё без Христа — иллюзия, что надо молиться о достойном муже и чадородии — и по смирению моему, Бог даст мне семью, в которой я смогу, как в еще одном храме, укрыться от греха, что лезет отовсюду…

Хорошая книжка — так на душе радостно стало. Говорят, батюшка, который ее написал, в какой-то своей проповеди призывал бить жён, но я не верю. Где Дух Святой — не может быть таких призывов.

Дочитав книгу, я решила прогуляться, и ноги сами привели меня к нашему храму. Так хорошо было около церкви. Пахло свежей землей — недавно разработали клумбы по всему периметру церковного двора. В глубине же его радостное ощущение усугубилось вдвойне: детская площадка с башенками, качелями и огромной песочницей, результат долгой работы наших мужчин-прихожан, приманила этим солнечным днем всех окрестных деток. Я залюбовалась на мальчишек и девчонок и подумала: а может, среди них, веселых и красивых, тоже есть те, кто мог, по греху их матерей, не родиться?.. Передергивает от этой мысли.

Иисусова молитва.

Вокруг площадки Вера возит в коляске Соню. Та жует собственный носок и щурится на солнце. Мне бы такую Соню…

— Я тебе звоню, а ты трубку не берешь. Твоя Юлька уехала, — сказала Вера.

— Как? Куда? — оторопела я. — У нее же денег нет.

— Какой-то парень на машине за ней заехал, и вот…

— И что с ней будет? А с ребенком?..

— Ну, в лучшем случае, в роддоме оставит, — жестко сказала Вера. — А в худшем — будет ребенок всю жизнь мучиться…

— Почему мучиться?.. Может, она образумится? Ну, самое главное, мы с Божьей помощью сохранили ребенку жизнь… Все в Его руках.

Вера посмотрела на меня колюче, зло.

— Ты дура, что ли?! Блаженная… А, все вы в храме такие!.. — ответила она и пренебрежительно махнула рукой.

— Какие? — задохнулась я.

Я считала Веру своей подругой. Это был удар под дых.

— Вот спроси: люблю ли я Соню? — продолжала она. — Конечно, люблю… Она — солнышко, зайчик и все такое. Но люблю ли я свою жизнь? Да ненавижу!.. Соня в садике орет каждое утро: «Мама! Мама! Не иди!» А мне надо идти. Чтобы вам, благодетелям, тесто для просфорок замешивать. Чтоб обузой не быть.

Я не верю, что слышу это от прежде молчаливой и такой покорной Веры, которая, как нам всем казалось, благодарит нас за свою нынешнюю православную жизнь.

— Вы, конечно, знали, кого обрабатывать, — Вера распалялась все сильнее — видимо, долго готовила речь: — Таких, как я, как эта Юля. Обе безотцовщины, у обеих матери умерли. Таких, кто от отчаяния и одиночества на этот аборт хотел пойти… Но у меня была надежда, на Юру надежда, что он меня в Корею возьмет… Но нет, вы же так все вывернули: что он меня шантажирует, что он меня там бросит, раз сейчас ответственности боится. Что я потом родить не смогу. Что этот грех я потом не отмолю… Да и хрен с ней, с Кореей!.. Жила бы я сейчас в общаге, как раньше, в универ бы ходила. Как все мои подруги…

— Послушай, Вера. Тебя никто не неволил… Ты сама решение принимала, — только и могла сказать я.

— Да что ты говоришь?! А кто мне видео присылал страшное про аборты?! Не ты ли? Да ты… все вы… вы хуже сектантов! Вы ломаете! Вы подавляете! Шантажируете: или этот эмбрион, или жизнь вечная! Эмбрионы вам важнее людей! Да плевала я на эту жизнь вечную! Я хочу нормальной жизни сейчас! Сейчас нормальной жизни!

Вера плачет. Плачет и Соня. Я пытаюсь взять девочку на руки и утешить, но Вера резко разворачивает коляску и идет прочь от храма.

Через минуту возвращается:

— И еще. Давно хочу сказать. Вам важно быть правильными, чистенькими перед своим Богом. Вы типа такие хорошие, нас, непутевых, спасаете. Меня вот такую растерянную студенточку в университетской клинике поймали… Юля эта тоже была для вас лёгкой добычей… Но никого вы на самом деле не любите. Коршуны вы, а не христиане!

Я бегу к отцу Даниилу.

Я плачу и ничего не могу сказать. И это не очистительные слезы, это слезы стыда, страха и сомнений.

Я не могу назвать батюшке причину своих рыданий. Если скажу — рассердится. Может и от причастия отлучить.

Ведь внутренне я в чём-то согласилась с Верой. Какая же я после этого христианка?!

Отец Даниил сказал, что мне необходимо поехать потрудиться в каком-нибудь монастыре. Надо духовно расти — шесть лет в храме уже.

Как же я сама не догадалась!.. Это же мое спасение. Конечно, в монастырь. Пусть на полгода, на год, плевать на работу. В монастырь.

Разве я что-то эти шесть лет делала неправильно? Я искренне хотела помочь, и я помогала, часто в ущерб собственному времени, а иногда — здоровью. Как-то с температурой 39 потащилась к одной полузнакомой женщине, случайно узнав ее историю — ей сказали, что ребёнок родится с каким-то ужасным пороком сердца, и она собралась делать аборт. Я ее убедила оставить малыша, и он родился здоровым — врачи ошиблись…

Прочь сомнения. Жизнь есть благо. Каждый ребенок имеет право жить, даже если его смеют не хотеть.

Я права, права, шесть лет назад я сделала правильный выбор — выбор в пользу Бога.

Я все сделаю для Тебя, Господи.

Для Тебя…

***

От автора:

Я давно покончила с церковной жизнью. Придя в церковь в отрочестве, постепенно убедилась (лет восемь на это ушло, восемь лет иллюзий и разочарований), что церковь находится в глубоком моральном упадке. Мои наблюдения за некоторыми церковными процессами подтолкнули меня к написанию нескольких текстов. Один из них я и хочу предложить вашему проекту, и почему именно «Ахилле», а не какому-нибудь литературному журналу: потому что мне бы хотелось пригласить сомневающуюся, а значит, думающую часть православных к теме репродуктивного насилия.

Что христианка должна рожать — это настолько очевидный факт для каждого верующего, что и говорить об этом лишний раз не приходится. Про все вот это спасение через чадородие твердят женщинам ежечасно. И, конечно, самый острый вопрос — об абортах. И ладно бы о их недопустимости говорили только с амвона: люди добровольно пришли отстоять службу, и, вероятно, готовы это слушать в очередной раз. Но антиабортные пугалки проникают в поликлиники, женские консультации, кризисные центры для женщин и т.д. При этом по-настоящему сама женщина благочестивых христиан не интересует: она — лишь сосуд для святого эмбриона. Ее желания, ее надежды, ее страхи, часто — сама ее жизнь не стоят ничего. На женщин давят, и прежде всего морально. Даже когда вроде бы «помогают». В итоге такой «помощи» отказываются от аборта как раз те, кто не готовы стать матерью: наиболее юные, наименее ответственные, не имеющие ни профессии, ни образования, а зачастую и мотивации это получить.

Что уж говорить о самих женщинах, о них вообще православные не думают — ты просто матка на ногах, рожай и ни о чем не думай. Можно в какие угодно красивые словеса нарядить эту мысль, но суть-то именно такова.

Часто верующие говорят: «Ну вот, ты допустила беременность, сама виновата, рожай и заткнись». Что в реальности? А в реальности женщина, особенно верующая, находящаяся в патриархальной среде, не может выбирать средство контрацепции. Презервативы муж не любит, таблетки якобы вредные (в это многие верят), спираль — тот же аборт… В общем, никакого планирования семьи в православной среде нет, да и само словосочетание это многие верующие считают ругательным.

Православная женщина на аборт вряд ли пойдет будучи исполненной понятных религиозных страхов. Но какого лешего антиабортная пропаганда лезет к тем, кто к церкви ни сном ни духом?! Ведь не на крыльях счастья женщина летит в абортарий. Нет. Ее подталкивает к этому сложная ситуация. Которая не решится от того, что церковь ей подарит коляску или мешок ползунков. Которая не решится, если разведешь пожиже кашу. И даже молитвы к Божией Матери — извините! — помогают не всегда. Растерянные, психологически неустойчивые женщины (чаще — молодые девушки) ведутся на сладкие речи церковных пролайферов, а разочарование бывает, увы, очень горьким.

Пару слов о тех, кто ретиво берется решать проблемы отказавшихся от аборта будущих мам. Волонтеры (вернее — волонтерки), работающие с ними, зачастую — эдакие романтичные неофитки, которым уж очень хочется успешно подвизаться в «социальном служении». Правда, по моим наблюдениям, ими движет не столько искреннее желание облегчить жизнь попавшему в кризисную ситуацию человеку, сколько собственное тщеславие. Вот, мол, Тебе, Господи. Господу, а не человеку. Отсюда — название моего рассказа.

Подозреваю, что те, кто возьмется комментировать мой текст, предположат, что у меня в анамнезе десяток абортов, и это моя личная боль. Огорчу: у меня две дочки, которых я родила потому, что я их хотела. Абортов я не делала и не собираюсь, однако я хочу, чтобы право решать вопрос, быть, например, еще одному материнству в моей жизни или нет, решала только я. Не омбудсвумен Кузнецова, не Ткачев, не Смирнов, не депутаты ГД РФ, а я сама.

Признаю, среди тех, кто думал о прерывании беременности и все же ребенка сохранил, много тех, кто об этом не жалеет. Прекрасно, что их выбор таков. Но и те, кто совершают выбор, отличный от того, что декларирует «единая, неделимая, святая и апостольская», имеют право на существование и не должны подвергаться порицанию. Уважение и поддержка — поддержка настоящая, направленная на то, чтобы человек наработал ресурс для преодоления негативных жизненных обстоятельств — именно это нужно женщинам, которые сомневаются, делать ли аборт, либо уже этот выбор сделали.

Я — не за аборты. Я — за выбор.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: