Ахилла

Глава из книги «Где-то в Тьматараканской епархии». Все имена изменены, все совпадения случайны, такой епархии на свете нет, только в туманной Тьматаракани, за неведомыми горами…

***

Мне часто говорят, что я только ругаю, критикую, не вижу доброго в Церкви и обществе. На самом деле, вижу, но писать про это не умею. Ругать легко: выявляешь безобразия, ошибки, дурь, делаешь разбор, анализируешь, иронизируешь. А как описать хорошее, доброе? Набором возвышенных эпитетов? Придыханием «ахах»? Чтобы писать о хорошем, надо обладать особым талантом и детской непосредственной душой. Но даже и в таком случае не всегда получается, часто выходит нечто миленькое, слюнявенькое и розоводушещипательное. Недаром лучшие книги всегда о страстях и хулиганах (Карлсонах и Раскольниковых).

Поэтому мне было нетрудно написать «Третье лицо епархии». А вот написать маленький рассказ про доброго батюшку – трудно. Но я попробую, а вы будьте снисходительны.

Познакомился я с будущим отцом Борисом (а тогда еще – Борисом Ивановичем) в том приходе, где я начинал свой путь к поповству, под настоятельством отца Петра – «третьего лица епархии». Борис Иванович, мужчина под 60, часто пономарил под моим руководством.

Когда-то он был военным летчиком, испытателем. В одном из полетов потерпел катастрофу, сильно повредив спину. Из армии он ушел в чине подполковника. Ушел инвалидом, который с трудом мог передвигаться. По его словам, он потратил много сил, времени на лечение, сменил множество врачей, массажистов, мануальщиков, которые проводили над ним бесчисленные и очень болезненные процедуры, от которых было мало толка. Измученный врачами, он сам решил выучиться премудростям работы со спиной, закончил медучилище, научился сам вправлять другим спины (в основном по методу доктора Бобровского).

Как и когда он пришел к вере, я не спрашивал, но пономарить с Борисом Ивановичем было одно удовольствие. Как бывший военный, он всегда стремился к четкости, не раздумывая, выполнял все, что требовалось делать в алтаре, с удовольствием подчинялся человеку, который годится ему в сыновья, но который поставлен старшим и обладает большими знаниями. При этом он был близко знаком с нашим архиереем, который безмерно уважал Бориса Ивановича и сам предлагал ему стать священником.

Борис Иванович хотел стать священником, но стеснялся того, что мало знает, мало умеет, считал себя слишком старым. Он пытался читать, изучать службу, устав и прочее, но ему всё давалось с большим трудом. Даже став священником и прослужив несколько лет, он с запинками читал по-церковнославянски, не знал элементарных вещей, касающихся службы, хотя всегда живо интересовался, регулярно спрашивая у меня советы.

Уже с первых дней знакомства с ним, было видно, что он человек добрейшей души. Всегда с ласковой и доброй улыбкой, всегда с открытым взглядом, всегда готовый протянуть руку помощи (да и просто руку, чтобы пожать руку другому, приобнять). Если что-то надо было сделать – первым вызывался он, если кому-то требовалась помощь – первым будет Борис Иванович.

Рукоположили его через год после меня, как раз в престольный праздник прихода. А через несколько месяцев произошла та история, о которой я рассказывал в «Третьем лице епархии»: именно отец Борис не побоялся вступиться за меня перед архиереем, когда благочинный оклеветал меня. Ни на секунду он не задумался пойти вместе со мной к владыке и вновь поддержать меня, смело возражая тому и спокойно объясняя ситуацию.

Когда благочинного сняли, и на приход назначили нового настоятеля, отец Борис стал там клириком. Но и тут он поступил необычно: зная, что не сможет в полную силу нести обязанности рядового священника, по своим болезням, он попросился в сверхштатные. То есть на деле он служил, требничал и всячески заменял других отцов в храме, делая это порой чаще и больше, чем если бы был в штате, но не получал за это ни копейки.

Вообще, к деньгам он был совершенно равнодушен. По его словам, ему вполне хватало военной пенсии, квартира с женой у них была, дети взрослые, поэтому денег за требы он ни с кого не брал. Мало того, как только слышал, что у кого-то была нужда, мог тут же отдать свои или найти людей, которые могут помочь. Так, он неоднократно собирал какие-то средства в помощь ремонту моего храма-вагончика, страшно радовался, когда у него была возможность кому-то помочь.

Свои познания мануальщика он тоже не оставлял втуне: помогал вправлять спины, шеи всем прихожанам, которые к нему обращались, многочисленным отцам, которые слышали о его умениях. Я ходил вправлять к нему спину лет 6-7, почти каждый месяц-два.

Перед вправлением отец Борис поворачивался к иконе и вслух простодушно и искренне читал «Отче наш», заканчивая молитву словами «и помоги, Господи, рабу Твоему имярек, выздороветь».

Талант его проявлялся в том, что он видел проблемы человека даже сквозь одежду: никогда не надо было снимать футболку – он смотрел на спину, иногда проводя пальцами по ней, и перечислял органы, за которыми «надо бы присмотреть»: «Так, тебя почка не беспокоит? Ты бы приглядел за ней. А то-то не болит? Ты бы попил…» — и он начинал давать какой-нибудь народный рецепт травки или синей глины, о чудесных свойствах которых он прочитал. В этих советах часто проступала его наивность и излишнее доверие к «ЗОЖ» или липовым «профессорам», но на точности его диагнозов эта вера никак не сказывалась. Он вправлял спину, шею, поправлял вывихи рук, делал массаж – и все абсолютно бесплатно, по-детски радуясь, что смог облегчить кому-то жизнь.

Такое же отношение у него было ко всем: любой человек мог подойти к нему и рассказать о своих нуждах, а он внимательно слушал, улыбался отечески (скорее, как добрый дедушка внукам), искал пути помощи, или хотя бы просто приобнимал человека, гладил по голове, целовал в лоб и приглашал прямо сейчас пойти вместе, встать перед иконой и «от души помолиться». И люди уходили успокоенные и утешенные.

Даже встречая алкашей, отец Борис был к ним снисходителен, добродушно выслушивал, давал советы, похлопывал по плечу, и алкаш, расчувствовавшись, уходил. Никогда и ни на кого отец Борис не кричал, не ругал, даже не хмурился, максимум, мог серьезно сказать свое мнение или печально вздохнуть и помолиться за человека.

Нельзя сказать, что отец Борис был идеален. Нет, у него было достаточно недостатков именно как у пастыря. Он любил долго и благостно рассуждать, собирая вокруг себя прихожан, которые смотрели ему в рот, хотя порой он нес страшную чепуху, прочитанную в книжках про старчиков. Сам он тоже долго посещал одного старчика, которого считал святым, но который, скорее, был старым маразматиком. Но отец Борис при этом был чуток к критике: если ему на серьезных аргументах объясняли, что та книжка лжива или тот старчик – сумасшедший или мошенник, то он раскаивался в своей вере и переставал почитать обманщиков. Правда, потом начинал почитать другого обманщика, искренне веря, что люди не могут лгать, а в книжках написана святая правда.

Отец Борис чтил начальства, но мог и возмутиться несправедливостью. Как это было, например, в том случае с клеветой благочинного. Часто мы обсуждали церковные нестроения, бюрократизм, очковтирательство, и отец Борис недоумевал:

— Ну как же так можно? Почему такой хаос, почему сверху спускают нелепые приказы, почему никого не интересует реальная жизнь реальных людей, а только отчетность?!

Он сердился, но, как истинный военный, продолжал служить и выполнять приказы.

Служит он и сейчас, все там же, на том же месте, хотя ему уже почти 70 лет, и он часто болеет. И я опять не смог ничего вразумительного сказать про доброго батюшку – не доброго пастыря, а именно доброго батюшку, если читатель понимает разницу.

Главное тут слово «добрый» — человек, с которым тепло, которому можно доверять, и который всегда не только готов откликнуться, но сам стремится предугадать, как помочь человеку, и сам предлагает эту помощь. Это тот, который никого не судит, а всегда ищет оправдание человеку. Тот, который молится Богу за других не ради благочестия или собственной праведности, а ради самих людей, ради доброты и любви к ним.

Таких людей я почти не встречал. Отец Борис – редкий динозавр.