Ахилла

Все знали, что он есть, хотя никто его не видел. И никто о нем не разговаривал. Потому что о таком не знали, как разговаривать. Для этого одно слово было — «искушение». И после уже нечего было обсуждать. Можно было бы еще сказать «бесовщина», но это слово хорошо подходило к разговорам о телепередачах, современной одежде, музыке, татуировках, а как на православном радио такое могло быть, никто не знал, поэтому все предпочитали делать вид, что ничего не происходит.

Легче всего делать вид было тем, кто не имел касательства ни к какой технике. Для них любые непонятные косяки были просто ошибками сотрудников. Они страшно злились, порой орали и даже топали ногами, когда куда-то пропадали их передачи, файлы с начитанными объявками и рубриками, или запись получалась с браком. Вроде все микрофоны стояли правильно, и настроено все было аккуратно, и микрофоны выведены, какие надо, но в итоге у ведущей голос выходил как из бочки, а у батюшки — с перегрузом, то есть так, будто он говорил в миллиметре от микрофона и периодически в него плевался.

Аудиовариант рассказа в исполнении автора:

Случалось все это не настолько часто, чтобы бить тревогу или увольнять кого-нибудь, так, раз в месяц примерно. Да и кого было увольнять. На радио «Благодать» работали девять человек за рубль восемь копеек. За рубль работала начальница Лена Валерьевна, и еще восемь человек каждый за свою копеечку. Хорошо было тем, у кого плюс к копеечке еще была пенсия. Они приходили на работу развеяться и отдохнуть. Ведущая Галочка с голосом сладким и приторным как лакричный сироп, записав свои передачи, объявки и рубрики (типа «советы новоначальным» или «наставления старца Павсикакия о семейной жизни»), еще часа три до окончания и без того краткого рабочего дня болтала со своей коллегой Алевтиной Лаврентьевной, дамой старой коммунистической закалки, с голосом, которым раньше уместно было зазывать на стройки коммунизма, а ныне — призывать покупать именные кирпичики для возведения Храма-на-реке. Болтали они о телепередачах, сериалах, личной жизни известных актеров, детях и внуках, которые жили где-то на растленном, загнивающем Западе, о косметических новинках и, конечно, о болячках и способах их лечения осиновым и тополиным маслом и гомеопатическими шариками травницы Татьяны Удалых.

В то время, как они обсуждали все эти животрепещущие темы, ведущая Мариша пыталась работать, периодически, без всякой надежды на успех, робко делая коллегам замечания. Она монтировала и готовила к эфиру свои и чужие передачи, за что к своей одной копейке получала еще полкопейки сверху. Именно Мариша, а также Лиля и Света, звукооператоры эфира, чаще всего сталкивались с его проделками.

Мариша была особой, вечно не уверенной в себе, поэтому в его существовании она тоже была не уверена. Да, она «накидала» программу на сутки до 11 часов следующего утра и, уходя, вроде бы всё проверила, пробежалась глазами по блокам — нигде никаких дырок не было. А потом выясняется — в три часа ночи после псалтири и до новостей в 4 утра радио молчало целых 15 минут. Хотя в расписании стояли песнопения. Ну да, это было какое-то козлогласие, но что делать, благозвучного в базе было не так много — на музыкальном редакторе экономили. И хорошо еще, что Марина успевала увидеть пустоту в расписании, неизвестно откуда взявшуюся и срочно «забить» ее. Было что предъявить начальнице и сказать: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, это какой-то глюк, у меня все было нормально». «Вот старость не радость», — думала при этом сорокатрехлетняя Мариша.

К десятилетию радио, которое отмечали в Рождество, сладкая Галочка выпустила стенгазету. Где-то накопали старых фоток, специально сняли начальницу в зеленом платье с шефом — епископом Борисом, они трогательно держали вместе наушники и слушали типа как радио «Благодать» — она правым ухом, а он — левым. Было много фоток сладкой Галочки в платочке и без платочка, в студии с батюшками и во дворе студии — с владыкой, и в паломничестве, интимно прижавшейся к диктору Кузьме Николаевичу (на фоне купола).

— А это кто, симпатичный такой, с бородой? — спросила Маришу звукооператор Лиля, приятная фигуристая женщина, многодетная, но на удивление далекая от православия — и такие тут тоже работали, как ни странно.

— А это ж первый наш директор, — ответила та, — Алексей Викторович.

— Ну, я ж не знаю, — сказала Лиля, — я ж пять лет назад пришла. А куда он делся?

Марина вздохнула:

— Умер он.

— О, — уважительно сказала Лиля. — А отчего?

— Это долгая история, — уклончиво сказала Мариша.

— Расскажешь как-нибудь?

Рассказывать совсем не хотелось. История была гадкая, хотя истории о смертях редко бывают приятными. Но, наверно, если бы Алексей Викторович блаженно упокоился от долгой и продолжительной болезни, исповедовавшись и причастившись Святых Тайн перед кончиной, то рассказывать было бы — если не приятно, то хотя бы безопасно. А так — про покойника никто на радио не говорил, кроме как вполголоса, и то редко.

Радио «Благодать» придумал именно Алексей Викторович. Ходил к владыке Нестору, убеждал, что епархии позарез нужно свое радио. Его и сделали редактором — он знал все правильные православные слова («простите, благословите» и прочие), имел некоторый опыт работы в СМИ и филологический факультет в анамнезе, а также убедительную густую с проседью бороду и вкрадчивый баритон. Спустя восемь лет со дня его кончины в базе все еще хранилась заставка с его голосом: «Вы слушаете православный радиоканал „Благодать“», — очень приятная, будто теплым елеем мажут лобик. Мариша ставила ее по ночам и воображала, как одинокие православные тетеньки трепещут и вздыхают от этого голоса.

Куратором и духовником радио был назначен иеромонах, а ныне уже епископ Борис (Крысаков), высокий господин метросексуального вида с мушкетерской бородкой, одевающийся в дорогих магазинах и всегда благоухающий элитным парфюмом-унисекс. Борис, по непонятной причине, Алексея Викторовича возненавидел люто. На беду, несчастный редактор был мягким, вежливым и безответным, типичным гнилым интеллигентом, а Борис за словом в карман не лез, не чуждался обсценной лексики и барственно хамил абсолютно всем подчиненным. Всех женщин на радио, чтобы не запоминать имен, он звал «тетеньками», вне зависимости от возраста, и всем тыкал, в том числе и тем, кто старше. Алексей Викторович тоже был старше его лет на 15, если не 20, и страшно ежился и вздрагивал первое время, когда «куратор» ему тыкал. Потом привык, но головомойки от Бориса выслушивал с растерянным видом, наклонив голову набок, время от времени своим мягким извиняющимся голосом пытался что-то возразить, поправляя очки, но вскоре и возражать перестал, будучи не раз посланным за такую наглость по всем известным адресам.

Наблюдающие этот каждодневный абьюз радиодамы Алексею Викторовичу, конечно, сочувствовали, но симпатии их были на стороне сильного, каким они, безусловно, воспринимали отца Бориса. Шеф-куратор очень быстро дал всем понять, что начальник — он, а вовсе не жалкий симпатяга и недотёпа Алексей Викторович, который ничего важного не решал.

За годы, прошедшие со времени кончины первого редактора, отец Борис сильно возвысился — от иеромонаха до викарного епископа, плюс к радиоканалу «Благодать» открыл собственное телевидение «Православная Звезда», объединив то и другое в медиахолдинг, вещающий через спутник на все части света вплоть до Антарктиды. Характер у него стал чуть мягче, теперь не каждый сотрудник, посмевший ему возражать, увольнялся в тот же день, истерически орать матом он тоже стал реже — видимо, отстроенный шикарный дом в элитном коттеджном поселке с зимним садом, парниками, бассейном и подземным гаражом как-то согрели его мятущуюся душу.

Мариша сама себе удивлялась, как долго она держится на радио, притом, как явно не переваривает ее начальник. Он никогда не звал ее по имени, а только — «Голос Америки», и любил говорить, что она — девушка «ненадежная». Ненадежность заключалась в том, что Марина любила отцов Меня, Шмемана и владыку Антония, коих на дух не переносил отец Борис, и даже порой дерзала упоминать их в эфире, за что каждый раз получала нагоняй от непосредственной начальницы Лены Валерьевны.

Лена Валерьевна дружила с шефом, у них было много общего — загородные дома, страсть к кошкам и консюмеризму. Не особенно стесняясь сотрудников, они частенько обсуждали покупки золота-серебра, антиквариата и парфюмерных новинок. Марину Лена Валерьевна и отец Борис терпели по одной простой причине — найти человека, который столько работал бы за такие копейки и был при этом надежен и ответственен во всем, кроме мировоззрения, представлялось проблематичным.

***

Он не знал, кто он теперь и к какой категории духовных сущностей относился. Всё оказалось совсем не так, как писали в своих умных и малопонятных книжках святые отцы. Он был эфирным, как другие становились домовыми, но был ли он одним из многих или единственным — он не знал. Он просто качался на волнах знакомых голосов, парил в монтажной и студии продакшн под потолком, порой играл с кошками (их жило несколько на разных этажах здания, шеф был котофилом, а сотрудники обязаны были убирать за котами и кормить их), они его видели и позволяли дуть на себя, ероша шерстку, иногда незаметно убирал какую-нибудь чепуху из программы или портил запись, когда ему не нравилось, что несли в эфире напыщенные попы или глупые восторженные тётки.

Когда он выплыл из своей потрепанной оболочки в тот страшный день, не было никаких туннелей, ангелов, бесов и мытарств, он просто полетал по своей одинокой неприбранной квартире, с облегчением подумал, что больше ему не нужно мыть за собой посуду, выносить мусор и делать десятки ежедневных бессмысленных дел, а также не надо ходить на работу и видеть крысиную физиономию начальника. После того знаменательного события он вернулся домой таким счастливым, что, наконец, сделал то, о чем давно грезил каждый день, и таким несчастным, что поступил не по-христиански, и что не сможет больше читать на радио свои любимые псалмы и отвечать по телефону приветливым старушкам, не сможет учить Марину говорить «дорогие братья и сестры», одновременно улыбаясь («Да, этого никто не видит, но попробуй, и голос будет ласковым, а не строгим!»), — что просто лег на диван и умер. Порвался какой-то маленький сосуд в голове, все заволокло жаркой болью, а потом настала свобода.

На родном радио он оказался после того, как изрядно поболтался по городу, побывал на собственных похоронах (шеф не почтил их своим присутствием) и исполнил всегдашнюю мечту — поприсутствовал в алтаре во время литургии (только расстроился, когда увидел, что батюшка, которого он считал очень духовным человеком, писал эсэмэску любовнице: «И я скучаю, устал»).

Он не только качался на волнах голосов, он практически ими питался, по крайней мере, вне радио, как ему казалось, он бы долго не протянул. Голосовая диета была однообразна. Ледяного, с жестяными интонациями голоса Лены Валерьевны он избегал — и так все время зяб. Оставались — теплый детский голосок Марины, в последние годы приобретающий некоторый эротизм, вялый тусклый голос Алевтины Лаврентьевны, бодрый комсомольский голос Татьяны, дочь которой до своих 12 лет не читала ничего, кроме учебников, житий святых для детей и Евангелия, и запрещала матери краситься и ходить с непокрытой головой. Изредка в качестве десерта можно было причаститься сладкому голосу Галочки, но переборщить было опасно — даже эфирное тело испытывало подобие тошноты.

Он сам не мог понять, как может находиться в одном здании со своим заклятым врагом. Даже будучи эфирным, он избегал соседства с Крысаковым, тот вызывал в нем омерзение, смешанное со страхом, а из сотрудников ближе всех ему была Мариша, которую шеф невзлюбил почти как его когда-то. Ему очень хотелось быть рядом и поддержать, когда настанет ее черед дать отпор начальнику.

***

— И все-таки, отчего он умер-то, ты так и не рассказала, — отпивая кофе, стала настаивать Лиля.

— Ох, — вздохнула Марина. — Ну, шеф его невзлюбил, это я тебе говорила?

— Говорила вроде, дак он никого не любит, и что?

— И то. А Алексей Викторович он такой, из смиренных и терпеливых, которые терпят-терпят, терпят-терпят, а потом… бабах! — и взрыв. И все удивляются — чего это они.

— Что за бабах? — уточнила Лиля.

— Говорят, что он пришел что-то шефу предложить, какую-то новую рубрику, что ли. А тот, как обычно, его унизил да еще в присутствии наших дам, которые в это время у шефа тусовались. И все думали, что он это съест, как обычно, скажет «извините» и уйдет. А он взял и шефу по морде врезал.

— Нифигасе! — ахнула Лиля. — Так-таки по морде, отцу Борису? А тот что?

— А тот, кажется, чем-то в него кинул. Вроде Библией, говорят. И орал благим матом на весь этаж, чтоб больше ноги Алексея Викторовича на радио не было. Алексей Викторович ушел домой, а на другой день не пришел. Звонить ему никто не решился ни в этот день, ни в следующий. Потом позвонили из бухгалтерии, узнать, когда он придет увольняться. Звонили-звонили — без толку. Неделя, в общем, прошла, пока какие-то соседи милицию вызвали. Жил-то он один, давно в разводе, сын взрослый уже, никто не хватился. Видимо, он как пришел в тот вечер домой, так лег и умер.

— Инфаркт?

— Не знаю, я в то время тут на договоре была, появлялась раз в неделю. Как раз пришла записываться и узнала. Похоронили здесь, кстати, воон, если из того окошка смотреть — в ту сторону примерно где-то его могила, — Мариша махнула рукой в окно, за которым виднелись кресты и советские памятники с ржавыми оградками старейшего в городе Семеновского кладбища.

Марина давно мечтала уволиться. Радио она любила, но от коллег устала. Когда они не обсуждали телепередачи и актеров, они клеймили бездуховность американцев и европейцев, восхищались родным президентом и возмущались информационной войной, которую вели враги Церкви. От православия Мариша тоже устала за последние годы, в храм ходила все реже, православные книжки читать перестала, а еще влюбилась в одного симпатичного целибатного батюшку, с которым познакомилась на курайнике. Она понимала, что ей не место на православном радио, но деваться было совершенно некуда, кризис и возраст давали мало надежд. Иногда думалось, что вот пусть бы уже Крысаков ее уволил, тогда безвыходная ситуация подтолкнула бы ее в верном направлении. Она с упоением представляла, как последний раз выйдет в прямой эфир перед тем, как уйти, и скажет все, что думает — о Системе, начальстве, президенте и патриархе, но дни шли за днями, месяцы за месяцами, и ничего не менялось.

В новогодние каникулы, все 10 дней, эфир шел «на автомате». Накануне Нового года работы было очень много, ведущим надо было заранее приготовить все передачи и рубрики, диктору начитать новости — православные новости легко можно читать заранее, в них все равно ничего нет про события и происшествия, а только про ремонт храмов, крестные ходы и всякие конференции. Звукооператорам надо было заполнить каждую минуту эфира в течение недели вплоть до рождественской ночи, когда должна быть трансляция службы.

Маришу 30 декабря сразила мигрень, и «накидать» свои несколько дней она полностью не смогла, пришлось прийти 8 января вечером, чтобы подготовить эфир на ближайшие два дня. Она любила быть на работе одна, в перерывах можно было включать громко «Океан Эльзы» или «Сплин» и танцевать. А еще можно было воспользоваться рабочим телефоном и позвонить другу на мобильный телефон на другой конец страны. И вдоволь поплакать после разговора — дома это было исключено: что бы она сказала сыну, десятилетнему Павлику? Мальчик еще недавно мечтал стать священником, вряд ли он одобрил бы роман своей мамы с батюшкой.

— Да, — сказал Мариша, — поглядывая на фотографию бывшего директора, еще живого, сидящего в студии у микрофона и ласково улыбающегося в камеру, — вот так вот всё хреново, Алексей Викторыч. Тебе там, поди, хорошо, а вот мне-то тут не очень.

Мариша высморкалась, вытерла мокрое лицо, налила себе чай и снова уставилась в монитор. Отчего-то стало сильно клонить в сон.

— Я на минутку только, — сказала Мариша неизвестно кому и положила голову на руки.

***

Пожалуй, в ночь с 8 на 9 января был самый фантастический эфир за всю историю радио. В полночь прозвучала проповедь никому не известного священника из тверской деревни, отца Федора Простопопова. Вернее, пользователям соцсетей он был известен давно — писал в ФБ под ником Иван Кочерыжкин всю правду-матку о Мордоре, как он называл иерархическую систему МП. В проповеди отец Федор сказал, что Господь пришел для всех и любит всех, а не только православных, которые достали Его как раз больше, чем другие; призывал к дружбе с католиками, протестантами и даже буддистами, убеждал христиан не забывать о сексе как одном из прекрасных проявлений любви к ближнему, назвал гомосексуалистов «детьми Божиими» и категорически запретил всем, кто хочет стяжать спасение, брать в руки оружие и отпускать детей в армию.

После этого в эфир вышло подряд несколько песен Цоя, потом почти весь «Русский альбом», потом несколько хитов «Серебряной свадьбы» и песня группы «Седьмая вода», в которой рассказывалась трогательная история любви молодой прихожанки к священнику.

Как апофеоз всего этого безобразия дивный голос Леонарда Коэна запел «Hallelujah». Когда звучало «I’ll stand before the Lord of Song With nothing on my tongue but Hallelujah», на радио ворвался разбуженный под утро технический директор Андрей. Дверь в эфирку оказалась забаррикадирована. Пока дождались рабочих с инструментами, снесли с петель дверь, разгребли стулья и добрались до пульта, песня успела прозвучать двенадцать раз. Телефон в студии разрывался. Мариша спала, положив голову на руки, с блаженной улыбкой.

Симпатичный батюшка сразу после Богоявления отнес в епархиальное управление письмо владыке с единственной фразой «прощайте и не поминайте лихом», купил билет на самолет и с единственным чемоданом прилетел к Марише.

Сейчас она зарабатывает записью аудикниг для подростков, православное радио продолжает вещать, правда, владыка Борис стал внимательнее относиться к составу трудового коллектива и от каждого требует раз в полгода справку об исповеди и причастии, а при приеме на работу использует детектор лжи.

Эфирный Алексей Викторович больше не дает о себе знать. О той святочной ночи никто не вспоминает, считается плохой приметой, а все передачи, сделанные Мариной, тщательно удалены из архива, а диски сожжены в контейнере на кладбище.

Послесловие автора:

Прототип главного героя этого рассказа — покойный Виктор Александрович Дунаев, первый директор радио «Воскресение». История о том, как он был с треском уволен с радиоканала, у истоков которого стоял, которому посвятил все свое время и силы, после того, как ударил тогда игумена, а ныне архимандрита Димитрия (Байбакова), известна всем старым сотрудникам медиахолдинга.

О радио «Воскресение» читайте: «Голос Америки» на православном радио. Записки радиоведущей

Виктор Александрович по образованию был искусствоведом, с 1996 года вел еженедельную православную передачу на местном радио. Называлась она «Воскресение», как позже и радиоканал. Человеком он был, по моим впечатлениям, безмерно наивным и добрым — из тех, что так легко становятся мишенью хамов и абьюзеров.

Про ссору Виктора Александровича и о. Димитрия мне рассказывали так. Байбаков вызвал нашего редактора к себе и в свойственной ему хамской манере стал за что-то отчитывать и оскорблять, типа в порошок сотру и ты никто. И тут Виктор Александрович ему сказал: «Замолчи, дура» (именно в женском роде). Игумена это взбесило еще больше, и он стал наступать на Дунаева, размахивая руками. И тут Дунаев отмахнулся от него и смазал ему по щеке. Если это было так, то Виктор Александрович пострадал ни за что, а хам-начальник остался безнаказанным, не получив даже настоящей пощечины, что делает действительность куда трагичней моего рассказа.

После конфликта с начальником и увольнения Виктор Александрович не умер, как в моем рассказе. Случилось это несколькими годами позднее. Я встречала его последний раз на православной ярмарке, он мечтал вслух о том, как найдет спонсора и сделает свое православное радио, на которое обещал позвать меня.

Его неправедное изгнание с радио было не единственной гадостью, которую сделали с ним чиновники РПЦ. В 2010 году все местные СМИ пестрели заголовками о возможном банкротстве епархии, которая задолжала бизнесменам много миллионов. Тогда же стало известно еще про одну некрасивую историю, СМИ цитировали Виктора Александровича:

«Три года назад помощник архиепископа Викентия Александр Алексеев сказал мне, что епархия хочет взять кредит в банке на развитие, и попросил меня заложить под этот кредит мою квартиру. Я согласился. Они взяли кредит, но денег оказалось мало. Тогда Алексеев попросил меня взять кредит уже на мое имя. Я взял 2 млн рублей в Промсвязьбанке. Мне их дали потому, что Алексеев без моего ведома в документах указал, что я в месяц получаю по 200 тысяч рублей. Обязательства выплачивать кредиты взял на себя архиепископ, но за все время епархия оплатила лишь мизерную сумму порядка пары сотен тысяч рублей, — рассказывает Виктор Дунаев. — Потом в 2009 году меня уволили с радиоканала „Воскресение“, который я же и создал. Трудовую книжку мне испортили, и теперь я даже не могу встать на учет по безработице. Летом 2011 года мне надо погасить кредиты. Но денег у меня нет, боюсь, что случится страшное».

Бывшая сотрудница медиахолдинга рассказывала мне, что встретила Виктора Александровича летом 2010 года, он был обросший, худой, в поношенном плаще, бывшую коллегу не узнал, и ей показалось, что он не в себе.

Оказалось, что за годы после увольнения наш бывший директор перенес инсульт. Работы он не нашел, на нем висели кредиты. На форуме портала Е1 доброхоты собирали для него деньги на продукты — он голодал. Знал ли кто-то на нашем радио о его отчаянном положении? Разговоров об этом не помню. Помню, что как-то собиралась ему позвонить, может, раз и звонила. А потом, как это обычно бывает, закрутилась и забыла. И это очень стыдно и горько…

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: