Эх, Гриня, Гриня…
26 ноября 2022 Григорий Мармур
Да чтоб вы пропали, подлюки! Фашисты долбаные… Кто вас звал сюда?!.
Да и наши тоже хороши! И гонят нас на немца… и гонят без передыху! Что ж вы с людьми нормальными делаете-то! Вся эта мясорубка с двух сторон уже в кишках сидит!
Нет никаких сил заставить себя вытащить свою задницу из окопа, когда лейтенант кричит охрипшим голосом: «За Родину! За Сталина!»
После каждой такой атаки чуть ли не весь батальон остается лежать мордами вниз к сырой земле!
Я их всех еще сегодня по именам знал! С одной кружки воду пил! Одних вшей кормил! А теперь где они?!. На небесах?!. Хрен вам, на небесах! Вон, на поле валяются как попало, кто без ноги, кто с разорванным пузом, а кто и вообще без башки!
Сейчас пригонят народу необстрелянного и вновь заставят деревушку эту долбаную брать! Мол, стратегического значения деревушка!..
Какое там, мать вашу, значение! Кому на хрен такая стратегия нужна, если она стоит сотни жизней моих друганов?!.
Почему просто нельзя подогнать артиллерию, которая разнесет к чертовой матери и доты немецкие, и деревушку эту, никому не нужную!
А артиллерию нельзя подогнать, потому что пушкари, мать вашу, где-то застряли по дороге, а ждать, видите ли, никак не можно, поэтому сотни трупов кладем!.. Сотни!..
Из всего батальона почитай только я и Гришка Пыреватый остались. Вот тебе и пять месяцев непрерывных боев!
Сколько еще таких атак я выдержу?!. Одну, две, три?!. Все-равно убьют!
Немцы там хорошо окопались. Пулеметы у них, крупнокалиберные!.. А еще минометы! И бить они, из этих минометов, большие мастера. Так мины кладут, что наши атаки захлебываются, не успев толком начаться.
Да и что за атаки-то, прости Господи! Вылезаешь из окопа и, прижав к животу винтовку, бежишь навстречу к своей смерти. Бежишь и орешь: «Урааааааааа…»
Какое «ура», когда сердце от страха вот-вот из-под гимнастерки выпрыгнет — каждую секунду ждешь свою пулю или мину…
Я уже столько раз мысленно прощался с мамой и с бабушкой тоже… А еще с Тоней, которая ждать с войны обещала.
Теперь и не прощаюсь вовсе…
Устал от всего. Особенно от страха. Он больше всего душит… душит… сил никаких не осталось…
Только что из штаба дивизии сообщение пришло, что Гришку Пыреватого к Ордену Красной Звезды представили. Храбрый, конечно, мужик. Уже и «За Отвагу» на груди носит, и «За боевые заслуги». Я слыхал, он еще с финской воюет.
Неужели ему нисколечко не страшно?.. Ну, если не за себя, то хотя бы за жену с детишками… Что если, не дай Бог, погибнет, они без кормильца останутся!.. Помню, он рассказывал, что семья у него то ли под Белгородом, то ли под Курском… Там сейчас немец хозяйничает. Тяжело, небось, Гришке думать о том…
…К вечеру, сказали, пополнение пришлют, а на следующее утро опять под пулеметы пойдем, будь они неладны!..
В этот раз, кажись, обещали, что сначала артподготовка будет, а затем уже нас поднимут…
Хорошо, если так… С пушками-то оно веселее — шансов башку уберечь поболе будет…
…Следующее утро началось с дурных новостей.
Никакой, нахрен, артподготовки опять не было. Обманули, суки!
Молоденький лейтенант, совсем еще пацан, видимо, только с училища, поднял нас в атаку.
Я так надеялся, что будет облачно или, может, утренняя дымка, которая хоть как-то смажет нас в этой бессмысленной беготне навстречу собственной смерти, но как назло небо было чистое и нас было отчетливо видно со всеми нашими потрохами засевшим за железобетонными стенами фрицам.
Новобранцы, громко крича «ура», достаточно резво рванули в сторону деревни. Я, чуток помедлив, тоже вылез из окопа и побежал за всеми, пытаясь все-таки оценивать ситуацию.
Чуда не случилось и в этот раз. Не успели мы пробежать и пятидесяти метров, как над нами завыли немецкие мины.
Ад начался!
Я не знаю, сколько у них там минометных установок, но снаряды ложились так часто и так плотно, что вскоре от батальона не осталось ровным счетом никого!
Мне удалось прыгнуть в неглубокую воронку. Мины уже не летали, но пулеметы все еще делали свою черную работу. Со всех сторон стонали и ревели раненые солдатики. Как упал лейтенант, я видел еще в самом начале этой чертовой атаки.
Долбаные командиры и завтра пошлют батальон в это пекло, а немец опять отутюжит поле и нас на нем минами, а после будет пить шнапс и жрать свою немецкую тушенку, празднуя очередную маленькую победу…
…Придется сидеть в этой воронке, пока не стемнеет, а потом нужно будет ползти к своим окопам.
Вот она, незавидная судьба пехотинца… Каждый день может оказаться последним…
Если бы у меня была хоть малая доля везения, я попал бы в артиллеристы. Они в такие атаки не ходят. Стоят себе где-то в стороне от линии фронта и в ус не дуют.
Нет… Я так долго не протяну… Нужно что-то делать… Хоть бы ранило меня, что ли, по-легкому! Тогда бы в лазарет на пару месяцев… А лучше на полгода!.. А потом краткосрочный отпуск домой, в Липецк…
Не потому что я воевать не хочу… Просто сил нет никаких… И этот извечный страх, что тебя убьют… Передышка нужна от всего этого…
А что если… Себе в ногу пальнуть!.. Или в руку!.. Но это же самострел! Если кто узнает, сразу к стенке!.. А кто узнает?!. Все же на этом поле лежат!.. Если не пальну, завтра точно убьют… Или послезавтра… А так лазарет! Отдых! А потом я вернуть в войска! Буду опять с немцем драться!.. Хотя… Я свою лямку оттянул в пехоте… Можно было бы и вправду в пушкари попроситься…
А!.. Была — не была!..
Приставил винтовку к ноге, чуть выше колена… Передернул затвор. Зажмурил глаза.
Ну!..
И вдруг:
— Ты что это удумал, вражина?!
Я от неожиданности аж вздрогнул!
Глаза открываю, у края воронки Гришка Пыреватый лежит и на меня смотрит.
— Это же самострел!.. Не знал, что ты такая сука!..
Я чуть не заплакал:
— Гриня, прости… Слабину дал… Устал я… Мозги уже от всего этого плавятся…
— А у меня не плавятся!?. Вон, у парней этих спроси, что вокруг лежат, у них не плавились?!.
Он скатился ко мне в воронку, наставил на меня свой ППШ:
— А ну клади оружие на землю!
— Гриня… Ну ты что?! — я и в самом деле заплакал.
Но Гришка был, что называется, кремень:
— Я бы тебя, сволочь, сам расстрелял, но руки пачкать не хочу. Пусть полевой суд решает…
Так мы с ним вдвоем и просидели в воронке, пока не стемнело.
Потом поползли к нашим окопам, я — первый, он за мной.
Я попытался еще раз его уговорить:
— Гринь, ну прости ты меня… Кровью в бою искуплю…
— Ползи, вражина… Там разберутся…
Доползли до окопов. Нырнули в них и пехом в командирский блиндаж.
Людей вокруг никого.
В блиндаже он приказал мне встать лицом к стене, а сам взялся за вертушку.
На удивление быстро удалось дозвониться до штаба дивизии.
Гришка доложил, что атака захлебнулась и батальон остался лежать в поле, а затем рассказал про меня.
На той стороне провода что-то говорили, мой конвоир все это выслушал, затем сказал: «Есть» и положил трубку.
А потом раздался мощный взрыв! Снаряд как будто знал, где еще есть живые люди, и прилетел точно к нам.
Меня спасло то, что я стоял у стены. Гришка находился по центру блиндажа, и поэтому шансов у него не было. Но меня все равно контузило…
…Когда я очнулся, то поначалу не понял, где я и что со мной. Голова гудела, что твой колокол.
Постепенно пришел в себя.
Увидел Гришку. Он лежал, заваленный бревнами.
Превозмогая боль, начал растаскивать бревна. Ясно, что шансов, будто он жив, ничтожно мало, но я все же решил убедиться. Я не изверг какой-нибудь. Я — советский солдат, что бы ни случилось.
С горем пополам, кое-как добрался до Гришки. Он был мертв. Лица не видно, кровью залито.
Я сел на пол возле него.
Нужно решить, что дальше делать. Обо мне он уже доложил. Значит, в любом случае мне хана.
Бежать?!. А куда?!. Все равно когда-нибудь поймают.
Остается только застрелиться…
Я посмотрел на Гришку. Хороший солдат был… Не чета мне…
И тут меня осенило! А что если я стану Гришкой Пыреватым!
Рост примерно тот же! Возраст?!. Мне двадцать… Ему… Я полез в карман его гимнастерки и достал красноармейскую книжку. А ему — двадцать шесть… Не далеко ушел…
В красноармейской книжке нашел фотокарточку. На ней женщина миловидная улыбается и двое ребятишек малых, мальчик и девочка. Семья, знать…
Долго рассматривал их.
«Вот и остались вы без папки, горемычные».
С трудом стащил с него гимнастерку и с еще большим трудом напялил на него свою.
Теперь я Григорий Пыреватый. И на моей груди красуются две медали.
Прости меня, Гриня.
Тебе уже все равно…. А я поживу еще.
Сейчас наши придут. Нужно тоже лечь на пол и закрыть глаза, в беспамятстве я… Контузия у меня…
Сначала в лазарет… Отдышаться, отдохнуть… А потом за жизнь будем думать… Хотя, чего там думать. С одной стороны, я заново родился… Новое имя у меня и новая судьба, а с другой — умер я!.. Совсем! Для мамы и для бабушки… И для Тони тоже…
Бабушка и так плоха, а как на меня похоронку принесут, так, наверное, вообще сляжет.
Простите, вы меня, дурака!.. Не хотел я себе такого… И вам не хотел. А все война эта проклятая… Теперь всю жизнь скрываться придется… Если выживу, конечно.
Нужно как-то внешность изменить, чтоб, не дай Бог, кто-то из знакомых при случайной встрече не узнал.
Усы, что ль, отрастить…
…В лазарете мне вручили орден Красной Звезды.
Поздравляли все вокруг, героем называли.
Все это очень непривычно… Но выхода нет… Нужно играть свою игру… И соответствовать образу.
Долго проваляться в госпитале не получилось — контузия оказалась не слишком серьезной и я не считался «тяжелым», поэтому койку нужно было освобождать — и на передовую. Хватит, мол, за медсестрами волочиться. Хотя, честно признаться, я и не волочился.
Настроение было такое, что не только улыбаться — разговаривать толком не хотелось! Грустно и противно.
К тому же Гриня часто во снах являлся. Ничего не говорил. Просто стоял и смотрел на меня с укоризной… Тяжко, в общем…
…На фронте я заметил за собой одну особенность. Ушло чувство страха. Страха смерти.
Не то что я вдруг перестал бояться, просто мне стало безразлично — буду я завтра жив или пополню и без того огромный список убитых в этой войне.
Я первый бросался в атаку. Несколько раз мне даже удавалось первому влететь в немецкие окопы. И уже поверьте, там я натешил свое желание резать немца, ведь это из-за него я потерял себя и родных!
С другой стороны, чем больше я убивал, тем больше становился противным сам себе. Вроде как Родину защищаю, а руки по локоть в крови! Зато Гриня во снах больше не приходил!.. Зачем являлся, я так и не понял…
А еще я курить стал помногу. Так помногу, что аж усы пожелтели и махорка окаянная быстро заканчивается!
Зато количество медалей на моей груди росло, как те лисички в июльском лесу после хорошего дождя. Бойцы и командиры меня уважали.
Однажды к нам на передовую приехал корреспондент фронтовой газеты. По мою душу. Специально меня снять и статью обо мне написать.
Политрук меня вызывает:
— Молодец, — говорит, — Григорий! Благодаря тебе про наш полк весь фронт узнает!
Вот где я страху-то натерпелся! Мое фото, да на весь фронт!.. Ну уж дудки!
Я ему:
— Товарищ майор. Нутро у меня крутит, мочи нет. Мне до ветру надо, — и убежал.
В лес, что по соседству с нами. Посидел в лесу какое-то время… Сиди — не сиди, а всю войну меж деревьями не просидишь! Принял решение.
Пошел к политруку. Постучался в дверь, как положено:
— Разрешите войти? Разрешите обратиться?
— Валяй, солдат.
— Товарищ майор, я вот что тут подумал. Негоже мне как-то в газете висеть.
— Отчего же это? — удивился майор.
— А сами посудите!.. Я, может, и достоин на весь фронт прогреметь, но есть у нас бойцы и почище моего!
— Это кто же?!
— Так телефонист наш, Иван Егорыч. Человеку — пятьдесят пять годков, а он не в обозе, он на переднем крае воюет!.. Сколько раз благодаря ему полк связь имел?.. Сколько раз Егорыч эту самую связь восстанавливал, не таясь ни пуль, ни снарядов?!. Да у него медалей — не меньше моего!.. Я что, я еще молодой, а Егорыч, он — ветеран! Посему передаю фронтовую славу ему!
Политрук походил, походил по блиндажу, покряхтел.
— Что ж, Григорий. Это делает честь тебе. Будь по-твоему! Зови Егорыча!..
Вот таким макаром я от ненужной мне славы увернулся.
…Война, по всему видать, к самому концу подходила. Все вокруг радостные, довольные. Планы на дальнейшую жизнь строят.
А у меня тоска на сердце. Куда я после войны-то?!. Кому нужен?!. Для мамы с бабушкой я давно убит. Для Пыреватых я вообще никто. Только и остается, что бродягой стать. В общем, перекати-поле!..
…После Победы я попросил, чтоб оставили меня в действующей армии. Куда там! Сказали: «Ты, Григорий, с первых дней войны на фронте. Таких, как ты, беречь нужно — редкий экземпляр. Езжай к жене, к детишкам, радуйся победе и мирной жизни».
К какой жене?!. Кабы вы знали, что нету у меня никакой жены! А та, что вроде как по паспорту моя, не моя вовсе!
Достал ее фотокарточку. Жена на ней моя и не моя знай себе улыбается… Может… Съездить к ним?.. Посмотреть, как живут… Сказать, что воевали вместе… Вдруг помощь какая нужна…
И так эта мысль в моей голове засела и не отпускает!
Днем сижу, курю и думаю. Ночью не спится — тоже мыслями там. Вдруг сойдемся по-доброму… А что?.. Всякое в жизни бывает! Глядишь, куда-то кривая и выведет!
…В общем, демобилизовался вчистую. И поехал по адресу, который в красноармейской книжке прописан.
Пока до их поселка, что под Курском, добирался, все сомнения меня одолевали, верно ли поступаю… Может, не стоит судьбу испытывать…
Но, тихо-тихо, все-таки доехал до места назначения, не вышел полустанком раньше. Значит, так тому и быть. Давай, солдат, не дрейфь, где наша не пропадала!
Не без помощи добрых людей нашел их домишко.
Так себе домишко… Сразу видать, хозяина ему нет. А это добрый знак, стало быть, хозяйка одна без мужика лямку женскую тянет.
Подошел к двери. Гимнастерку разгладил. Пилотку поправил. И постучал…
В ответ — тишина. Опять стукнул. Может, на работе?..
И вдруг голос глухой оттуда: «Входите, не заперто!»
Толкнул дверь — и взаправду открыто!
Сделал шаг.
Сени темные, не великие. За ними еще дверь, видать, уже в избу.
Что ж, солдат, коль уже в сенях стоишь, назад ходу нет!
Вздохнул поглубже, отворил дверь, да и зашел.
А внутри-то темнотища! Стою, глазами лупаю, силюсь хоть какие-то очертания узреть…
Непонятна мне эта ситуация! Чего ставни-то на окнах не отворить! Сидят тут, как в подвале!
Понемногу привык к темноте.
Гляжу, по центру комнаты стол стоит, а возле стола человек на стуле сидит.
Вроде в мою сторону смотрит, а все ж не на меня.
— Что ж ты, мил человек, в темноте-то сидишь, чай, не ночь нынче, — подошел я к окошку да и распахнул ставни.
Обернулся… Мать моя! Призрак в доме! Сам Гришка Пыреватый на стуле сидит!
Сердце у меня остановилось! Ноги не держат… Мне бы тоже присесть!
Стою, зыркаю на него…
Гришка нарушил молчание:
— Кто ты?!. Назовись!
Его голос!..
Хоть и звучит как-то по-иному, но его!
Что ж он спрашивает?!. Не видит, что ли?.. Я это!
Стало быть, вот он, конец мой… Пришло разоблачение, откуда и не ждал…
Медленно подошел к нему, сел тоже на стул в аккурат напротив него.
Гляжу со страхом.
Лицо шрамами сильно побито… И руки тоже. А взгляд пустой… И поверху…
Слепой?.. Точно слепой! Но живой ведь!.. Живой! Я же точно видел, что он мертв! Не мог я ошибиться, немало мертвяков видел!.. Как же я маху-то дал?!
— Водка есть? — спрашивает.
Я мешок с плеча снял. Достал бутылку.
— Тара в комоде, — рукой махнул.
Я пошел к комоду. Выудил оттуда два стакана.
Дунул в оба.
Опять сел напротив Гришки и разлил по полному.
Хотел ему его стакан подать, но он сам, без помощи нашел.
— За Победу! — сказал он и влил водку в себя.
И я влил… Как вода, что без вкуса и запаха, прошла…
— Кто ты? — опять спрашивает.
А я боюсь голос подать!.. Боюсь!.. А ну как прознает! Молчу…
Теперь лучше еще выпить. Налил.
Он снова без моей помощи стакан нашел:
— За павших товарищей!
Выпили.
Он опять:
— Ты с военкомата?.. Так приходили вроде уже…
Гриня, Гриня!.. Ну не могу я голоса подать! Не могу с тобой разговаривать! Что ты мне сердце рвешь: «Кто такой, да кто такой!» Я тоже теперь Гришка! Гришка Пыреватый! Всю жизнь теперь с тобой повенчаны! Господи, за что мне такое наказание!..
И тут захотелось мне дать ему в рожу! И не раз дать! А столько раз, чтоб упал! И сдох! Не дышал чтоб совсем! Это все из-за этой сволочи! Кто его просил в мою жизнь соваться?! Какое его собачье дело, что кто-то решил себе ногу прострелить!
Сволочь!.. Сволочь!..
Я схватил мешок и пошел прочь. Уже почти у самой двери вновь услышал: «Я знаю тебя?..»
Я обернулся:
— Уже нет.
Иллюстрация: картина Федора Савостьянова «За победу», 1985
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
ЮMoney: 410013762179717
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
