Ахилла

Весна 1997 года. Елена прочитала доставленное из рук в руки письмо со слезами на глазах и бросилась к красному углу, крестясь на Спас Нерукотворный.

— Благодарю Тебя, Господи, за утешение! — и только потом обернулась к Варваре: — Антонина из монастыря на побывку едет!

Варвара знала Антонину по рассказам. Дескать, была такая тбилисская девчонка, ходила вместе с Еленой в церковь Иоанна Богослова. В начале 90-х годов уехала в Москву поступать в институт, затем резко с первого курса ушла послушницей в Александровский монастырь. Провела там шесть или семь лет, и теперь она инокиня с каким-то мудрёным именем из Римской эпохи. В общем, живая легенда в Варварином представлении. Вот бы познакомиться поближе!

В один прекрасный солнечный день Антонина появилась у Елены на даче.

Высокая, голубоглазая, с типичным русским лицом, одетая в простое тёмное платье до пят и подпоясанная широким ремнем, она показалась Варваре неземной красавицей.

— Ты классно выглядишь! — бухнула Варвара с порога, увидев долгожданную «легенду» за столом.

Антонина несказанно удивилась. А Елена, знакомя их, объяснила любознайке:

— Это просто монастырская благодать на ней. Там все матушки такие. Сейчас сиди тихо и не мешай вопросами. Антонина через неделю уезжает.

И инокиня продолжила прерванный рассказ о том, как ездила на богомолье в Саров, на Валаам, в Мурманск, называла местночтимых святых, рассказывала о послушаниях и еще многое другое, что так жаждала Елена, а для Варвары было занятной диковинкой.

— Неужели домой, в тепло не тянет? — не утерпела-таки Варвара. — От одного снега там, у вас, одуреть можно.

— Тянет, как нет! — простодушно отозвалась Антонина, перебирая четки. — Родина есть родина. Очень тоскую по фруктам и солнцу. Но я борюсь с унынием.

— Когда снова приедешь? — поинтересовалась Елена.

— У-у, нескоро. Я и сейчас неожиданно приехала. Меня после пострига позвала игуменья и сказала: «Езжай, повидай родню!» Это впервые за все годы. А может, и вообще не вернусь.

Каникулы Бонифация пролетели у Антонины как один день.

Перед отъездом пошли Антонина с Варварой побродить по базару. Шли через толпу, и Варвара то и дело ловила удивлённо-уважительные взгляды прохожих, провожающих глазами статную фигуру Антонины.

— Странно, — удивлялась Варвара, зная специфику базара, — час уже ходим, а никто не пристал.

— А, — отмахнулась инокиня, занятая своими мыслями, — одежда на мне благословлённая, вот и не цепляются.

Варвара с интересом оглядела её простенькое платье, но так для себя ничего и не уяснила.
Не знали ни та, ни другая, что пройдёт всего несколько часов, и скромное платье в незаметную крапинку перевернёт жизнь молодой инокини ровно на 180 градусов…

В воскресенье Варвара с Элисо, гружённые, как два ишака, мешками с хлебом, поднялись на гору к Елене и застали такую картину.

Елена, бросив на столе неубранную посуду, коленопреклоненная, плакала у красного угла и шептала:

— Вразуми их, Господи, настави на путь истины…

Обернувшись к вошедшим, она сказала несусветное:

— Девочки! Антонину украли!

— Как? Кто?

— …В день отъезда к ней пришли попрощаться ее одноклассники, а среди них Тенгиз — её первая любовь. Поднялся шум, кутерьма. Подруги неверующие заладили: «Да сними ты это убожество! Что ты как бабка старая!» Антонина поддалась на уговоры, сняла платок, переоделась в мирское и… все. Подступил к ней лукавый. Тенгизу, видно, вступили в голову давно забытые чувства. Он тут же где-то достал машину, посадил в неё Антонину и увёз к себе. Потом ночью она позвонила своим домой сказать: «Сдавайте билет, я остаюсь!» Что же она наделала! — и Елена горько заплакала. — Ей же никак нельзя замуж выходить. Обеты даны.

Элисо так и осела на грубосколоченный табурет и захлопала глазами:

— Что ж теперь делать? Вот грех какой!

— Мне надо обязательно её увидеть! — занервничала Елена. — И уговорить вернуться. Ещё не поздно! Потом замолит. Игуменья уже знает, звонит в Тбилиси. Она в ужасе…

— Думает, небось, абрек на коне с кинжалом в зубах, — влезла Варвара не к месту, — увез её монахиню в горы, да в сванскую башню на цепь заковал. Позвоните человеку, успокойте, что дело тут полюбовное. Это не «украл», а «укралась» называется.

Елена не слушала раздражающую трескотню Варвары и продолжала своё:

— Побудьте с моей мамой, пока я в город спущусь и увижу Антонину. Её спасать надо! Я себе места не нахожу. Вон, за ночь как поседела!

И правда: с её лба свисала седая прядь, которой ещё на днях не было.

Кто бы тут отказался подменить человека около болящей.

Посеревшая Елена вернулась под вечер с невесёлыми новостями. Нецерковная семья жениха, хоть и не в восторге от русской невесты, тем не менее, уважая выбор Тенгиза, вручила ей официальные подарки, причитающееся количество золотых колец и спешно готовится к свадьбе.

В церкви, узнав последние новости, все выражали единодушное осуждение.

— Как она могла?

— Это все равно, что Христа предать!

— Как посмел этот негодяй взять то, что принадлежит Богу?!

Что именно произошло в ту ночь с Антониной, реально сказать никто не мог. Может, ударила в голову старая любовь. Ведь Тенго за ней ещё со школы ухаживал. Она столько лет была в монастыре, он знал это и почему-то не женился. И сама инокиня вовсе не была безответственным человеком, чтобы вот так вдруг разом перечеркнуть свои клятвы. Так и осталось это решение неразрешимой загадкой для наблюдателей со стороны. Но уж точно учудила она такое не из-за теплого климата или обилия фруктов. Это можно было сказать наверняка.

Зато Варвара протестовала, как могла. Вот уж полюшко для обличения и тренировки ораторских способностей, прямо-таки бескрайние просторы.

— Ну не смогла она больше в монастыре! Там тяжело! Полюбил человек! Что же она — робот железобетонный, чтоб постоянно себе гайки завинчивать? Господь ведь само Милосердие!

И так далее очень эмоционально и не менее громко.

Естественно, трещотку никто всерьёз не слушал. Все знают, какая из неё верующая. Так, соблазн ходячий и много шума из ничего. Варвара потому защищала беглую инокиню с пеной у горла, что хорошо представляла себя на её месте. Сама, не успев освоиться в церкви, подумывала: «А что, если мне рвануть в послушницы…» Но раз побывав в Ольгинском монастыре, поняла, что это место не для неё. Да, тихо, хорошо, воздух какой-то особенный, но она бы тут и неделю не продержалась. И хорошо, что идея усохла на корню, а то так бы и ёе все презирали.

И еще был настоящий шок у неуемной Варвары. Даже любвеобильный отец Филарет отказался разговаривать с Антониной на исповеди, когда та к нему подходила спустя месяц после своего замужества.

Ну, а Варваре, конечно, больше всех надо, она и полезла за объяснениями.

— Как это так, отец Филарет, почему вы Антонину не принимаете? Её же жалко. Что делать, ошибся человек. Типа того как неправильную специальность выбрал. С кем не бывает. У неё депрессия будет от такой дискриминации. Вы же сама Любовь. Вы даже убийц принимаете.

Тут надо отметить, что про убийц Варвара не с потолка взяла. Был такой факт. Впрочем, это к повествованию не относится.

— Ты пойми, — объяснял ей батюшка терпеливо, — ну не могу я ее принять. Я сам монах. Я её когда вижу, мне очень плохо. Ты все равно этого не поймёшь. Убийца — это совсем другое. Пусть идет к другому священнику, но только не ко мне. Не должна она была замуж выходить!

Долго отец Филарет этого мнения придерживался, потом все-таки оттаял. Допустил. Что причиной послужило, Варвара так и не выяснила, хотя и не очень-то копала.

Прошло два-три месяца.

Елена получила весточку от Антонины, где говорилось, что семейная жизнь не для неё, и она очень хочет вернуться в монастырь, несмотря на беременность.

Елена тут же развернула бурную деятельность: не жалея денег звонила в Россию, обговаривала, как лучше доставить обратно заблудшую овцу.

Варвара скептически наблюдала всю эту суету, обильно сдобренную молитвами, и посмеивалась:

— Давайте спорить, что Антонина здесь останется. Зря только энергию тратите!

Чем доводила Елену до белого каления.

Вскоре из Троице-Сергиевой Лавры с большими приключениями и пересадками приехал духовник Антонины отец Димитрий, чтобы забрать своё чадо в родные пенаты.

Перед отъездом собрались участники этой истории решить вопрос: быть или не быть.
Тенгиз, узнав причину приезда отца Димитрия, очень удивился, а потом сказал:

— Я не держу тебя, Антонина. Хочешь, вернись в монастырь. Любовь невозможно ни купить, ни удержать силой. Я и не знал, что ты не имела права выходить замуж.

Антонина долго думала и… решила остаться. Увидев красноречивые лица потерпевшей стороны, Тенгиз церемонно обратился к несостоявшемуся похитителю его жены:

— Отец Димитрий! Мы приглашаем вас к нам на обед! Не обижайте нас отказом!

И тут же, перейдя на грузинский, стал торопить Антонину домой — готовить для гостя сациви.
Антонина возразила, что монах не будет есть мясо.

Но Тенгиз, по-прежнему избегая говорить по-русски, поставил точку в обсуждении меню:

— Я не разбираюсь в обычаях монахов, но знаю законы гостеприимства. Нельзя человека, который проехал из-за тебя 2000 километров, отпустить на голом «до свиданья». Наше дело накрыть стол. Тем более что отец Димитрий в Грузии впервые…

Так что не вышло ничего с возвращением в монастырь.

Почему Антонина сама же намутила воду, а потом решила остаться, логически объяснить невозможно. Видно, была у неё какая-то особая причина оставаться с безработным мужем и знать наперед, что ничего хорошего не предвидится. Элементарно — деньги на хлеб будут или нет — и то под вопросом.

Жизнь продолжалась.

На Антонину было жалко смотреть, когда она с большим животом проходила по церкви, пряча глаза от давнишних знакомых. Варвара видела это и обличала в своей типичной манере Элисо, Елену и ещё близстоящих.

— Нет у вас никакой любви! Одни ваши косые взгляды чего стоят! Бедная девчонка так может и к иеговистам двинуть!

Но, как показало время, ни в какие иеговисты Антонина не двинула, а продолжала с завидным упорством по возможности ходить на службы и выстаивать в притворе.

У, какие страсти тогда кипели. Как такое забудешь…

На Пасху 1998 года у Антонины родился сын. Через год — второй.

Увидела ее как-то Варвара на автобусной остановке и не узнала. Вроде те же голубые глаза, нос и улыбка. Но что-то неуловимо прекрасное исчезло. Не было больше той небесной красавицы. Перед Варварой стояла обыкновенная молодая симпатичная женщина, которых тысячи.

— Поздравляю тебя! — бросилась к ней Варвара. — Как здорово! Уже два сына!

— Эх, — безразлично отмахнулась молодая мама, — ты просто не знаешь, как мне тошно. У меня постоянная депрессия. Монастырь по ночам вижу… Настоящая жизнь была там, а здесь что… — и отвернулась.

— Тенгиз у тебя хороший, интеллигентный парень, — лезла Варвара со своими успокоениями.

— А дети! Это же такое счастье!

— Тенгиз да, неплохой, — вяло согласилась Антонина, — любит меня и детей. С работой у него не ладится. Мы очень нуждаемся. Господь, видно, наказывает нас за мой грех. И от вторых родов всё никак очухаться не могу. Очень тяжело было. Это мне так и надо.

— Да ладно тебе! — пихала ее в бок Варвара. — С родами это просто совпало так. И финансы тоже у всех поют романсы. Вся Грузия без работы ходит. Время такое. Ничего. Прорвемся!

Антонина только вздыхала.

— Не поймешь ты меня. Мне ничто не в радость. Туда тянет, — потом слегка улыбнулась.

— Тенгиз из-за меня стал посты держать… Венчались мы с ним недавно в грузинской церкви. Эх, не то это все, не то…

— …Может, вы, ну, того… не подходите друг к другу, — высказалась Варвара, напичканная Вериным «СПИД-инфо».

Антонина только посмотрела на неё долгим тоскливым взглядом, каким обычно удостаивают непроходимых тупиц и выговорила, как точку поставила:

— Мне оно сто лет не нужно. Не до того. Э, все равно на разных языках говорим, тошно мне, очень тошно… Не могу описать.

Хотела Варвара ей для поднятия тонуса анекдот рассказать, да та и слушать не стала. По жизни, значит, человек без настроения. Но тут очередная блестящая идея пришла великой комбинаторше в светлую голову:

— Давай, я тебя с моей Верой познакомлю. Она прикольная типша. Посидим, поболтаем. Хоть немного развеселишься. А то тебе, наверное, и общаться не с кем. Верующие — тяжелые люди.

Антонина, поколебавшись, согласилась на предложенное культурное мероприятие.
Вера, маявшаяся от скуки у телевизора, обрадовалась Антонине с детьми, как новой развлекухе. Она уже была в курсе от Варвары про аутсайдера и, расставляя посуду на столе, стала метать искры справедливого гнева:

— …С этими фанатиками не то что в разведку, на дискотеку в ТАУ¹ нельзя сходить. Ты, Антонина, не бери в голову их фортели. Если чего надо, я тут. Меня знаешь как здесь, в убане² уважают, — Вера на секунду запнулась, но тут же нашла точное определение: — Ну, почти как вора в законе.

Антонина, ободренная неожиданным высоким покровительством, смущаясь, попросила:

— Мне б двадцать лар у кого-нибудь одолжить. За детский сад нечем платить в этом месяце.

Вера царственным жестом тут же выдала просимое, отмахиваясь от лишних благодарностей.

Короче говоря, хорошо посидели и расстались с приятным чувством открывающихся новых горизонтов дружбы и взаимопонимания.

Проводив Антонину с детьми, местный авторитет тут же перенёс внимание на Варвару:

— Во, человек не теряется в этой жизни! На сколько младше тебя, а уже двоих имеет. А ты сидишь тут, мух ловишь. Часики-то тикают!

— Отстань, мне нужен христианский брак, — отрезала Варвара, уже понимая, куда подул знакомый ветер.

— Щас нарисуют тебе два сразу! — Веру всегда злило такое противостояние. Человеку от души добра хочешь, а он носом крутит. И начала с удвоенной энергией: — Мозги имела, давно бы от Нодара-гвардейца родила. Или от Алеко, моего соседа. Ничего бы от их жен бы не убыло. А я тебе хоть сейчас тыщу долларов на роды и всё такое дам. И два года до сада содержать буду. Вон, экспериментируйте у меня, какие проблемы. Подруга я тебе или нет?

Но Варвара, продолжая крутить свою пластинку, уже возилась с собачкой замка. Надо было смываться.

— Ну и дура, — нёсся ей вслед давно поставленный диагноз. — Пожалеешь потом, да поздно будет.

Спор этот потомственные подруги вели давно, и всегда он оставлял тошнотворный осадок. Слова «участия» как ржавые гвозди застревали у Варвары в мозгах. Потому и заявилась горе-омбуцменша на другой день к Елене туча тучей, забыв сказать при входе «отрицаюсь от тебя, сатана».

Елена только глянула на неё, сразу за святой водой потянулась. Уточнила только:

— Опять в клоаку эту ходила?

— Я хотела Антонину развлечь, поддержку оказать, — неохотно пояснила Варвара, вытирая капли воды.

— «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». Чего вас обоих туда понесло, а?

 Елена постучала легонько пальцем по лбу генератора идей.

— Газеты эти развратные читать, грехи новые набирать. Поди, церковь всё осуждали, две трещотки! — потом пообещала: — Погодите, будут вам обеим за это шишки.

Варвара не стерпела подобного прогноза и разоралась, забыв о всяких возрастных приличиях.

— Это какой ещё шишкопад вы мне пророчите? Моя Вера со «СПИД-инфо», как вы говорите, Антонине уважение сделала, стол накрыла, деньги дала! А вы с понтом «сестры во Христе» даже и не знаете, как эта бедняга прожила этот год! Ах, жалость какая, вы не видели, как ее мальчишки пережаренные пирожки наворачивали! Что так смотрите? Не знаете, что они голодают?! Её муж в лучшем случае в день три лара делает — на базробе³ железяки какие-то продает.

— Я молюсь за нее, — Елена заговорила тихо, не реагируя на обидные слова. — Значит, такая у нее епитимья от Господа. Никто не гнал её из монастыря. Я предупреждала, что ничего хорошего её в этом замужестве не ждёт. Пусть терпит и кается. Не бойся, не умрут её дети голодной смертью…

Как уж там Антонина каялась и какие искушения очистительные претерпевала, Варвара сказать не могла. Покаяние — не картошка, на весы не положишь и пальцем не поковыряешь. Только со временем выводы можно делать.

Шишки, обещанные Еленой, посыпались довольно скоро, причем перекрыли путь в Верины апартаменты нерушимой стеной.

Через месяц Варваре пришлось отвечать на риторический вопрос.

— Где мои двадцать лар, что твоя верующая курица утянула?

— Ну, в ауте она сейчас, — засуетилась поручительница. — Отдаст, куда денется. Ну, хочешь, я тебе по кускам соберу и за неё отдам.

На Веру, видимо, в тот день темные силы психоатаку сделали, она и понесла на возрастающей ноте:

— Мне твои позорные копейки не нужны. Меня сам принцип бесит. За базар твоя монахиня не отвечает. А мужа зачем возле себя держит?

И пошла грязью поливать все, что было Варваре дорого и близко, от священников до икон.
В итоге так обе сцепились, расплевались, что надолго потом прервали все дипотношения.
Только через полгода Антонина с большим трудом вернула злосчастный долг. Но имидж был подпорчен навеки. А местная акула капитализма занесла её в свой мысленный черный список.

Через какое-то время позвонила Антонина Варваре и со слезами в голосе попросила:

— Очень прошу, скажи своему Бил Гейтсу, нам позарез пятьсот лар нужны. На факте газовики поймали, мы счетчик откручивали. Штраф выписали. Зима! Они же трубу отрежут! Мы потом понемногу отдадим.

Варвара всей душой сочувствовала такому аховому положению и ругала газовиков: вот, мол, моду взяли, с коррупцией таким образом бороться: в самый холод, не успеешь заплатить, трубу резать. И никому и дела нет, что у Антонины трое детей задубеют. Но звонить отказалась. Потому как бессмысленно.

Ещё время прошло. Распространилась новость: Антонина четвертого родила. Патриарх крестил, как и обещал, что будет крестить каждого третьего и последующего ребенка в венчанной семье.

Потом опять звонок и плач в трубку:

— Умоляю, скажи Вере, деньги на операцию ребенку нужны, каждый день на счету, — это как Антонину припёрло, что на свою гордость наступила, помня старый отказ. Вера для нее была чем-то вроде последней двери, куда ещё можно было постучаться. — Взять неоткуда. Ходили в аптеку Аверс­, они в рекламе трепятся, что многодетным помогают. Отказались: помощь, мол, только после пятого…

Звонить, просьбы передавать — пустое дело. Тут не то, что Вера, но и некоторое прихожанки высказывались нелестно: «Зачем рожала такую кучу, когда на хлеб денег нет? Сидела бы в своем монастыре на всём готовом и не было бы никаких проблем».

Всё-таки заикнулась Варвара вышеуказанному олигарху про Антонинино горе, ответ был парадоксальный:

— Я сама мать-одиночка. Сейчас каждый сам за себя. Отвалите от меня. Тебе понадобится — дам, а ей нет. Вот такой у меня хош. Мое дело.

Странно устроен человек. Тут с себя рубашку снимет, а за углом «не вижу» сделает. Никакой математической схеме не подчиняется. Хотя чему удивляться. Варвара точно такая же, комок противоречий.

Кое-как и дело с операцией уладилось. Бесплатный летописец не вникал, но по стилю тоже наверное, что-то чудесно-промыслительное. Тут надобно пояснить, что виделись они крайне редко, так как совершенно в разных концах города живут. Главное, выжил ребенок.

Встретились однажды в церкви. У Антонины опять тоска в глазах.

— Дом пришлось за долги продать. Сейчас у родителей Тенго живем. Что-то неописуемое. Уборщицей работаю, но это всё равно капля в море. Прости меня, если что, — и ходу от любопытной к аналою, приложиться к иконе.

Варвара по-своему расшифровала недосказанное. У китайцев есть такой иероглиф, в виде двух женщин под одной крышей. «Большая неприятность» называется. А тут, видно, круче будет, кроме свекрови там ещё две золовки незамужние в тесноте крутятся. Так это неприятность в энной степени вырисовывается, никак не меньше. Вопрос к читателю: где нервы купить.

Все искушения и страдания бывшей инокини как описать, Варвара лишь самую малость углядела. Но и то увиденное впечатляло.

Варвара смотрела вслед Антонине с выводком и думала.

Вот человек, живет, кается, как может, с мужем не разводится, четверых растит (в Грузии без льгот и пособий — это особый подвиг). «Спаси ее, Господи, и меня ее святыми молитвами!»

В 2013 году Варвара узнала хорошую новость. Елена записала на Антонину свою дачу на горе. А еще болтают, будто мэрия туда асфальтовую дорогу сделает и воду проведёт. Не придется Антонининым детям дождевую воду с крыши пить, как когда-то Елене с козами. Чем вам не свет в конце туннеля.

1. Тбилисское артиллерийское училище, которое закрыли после 90-х годов.

2. Район (гр.)

3. Базар (гр.)