Ахилла

Игорь Дьяконов (1915-1999) — доктор исторических наук, востоковед, лингвист. Работал в Эрмитаже с 1937 г. Во время войны был переводчиком в отделе пропаганды Карельского фронта, где писал и печатал листовки, участвовал в допросах пленных. В 1944 году участвовал в наступлении советских войск в Норвегии и был назначен заместителем коменданта города Киркенес. Впоследствии — почетный житель этого города.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги Дьяконова «Книга воспоминаний» (первая публикация — 1995 г.).

…Другая, основная и наиболее бесполезная часть нашей работы, это было издание для немцев газеты «Der Frontsoldat», которую потом с большим трудом нужно было забрасывать в немецкие окопы. Никаких возможностей выдать ее за что-либо, кроме советской газеты, не было. Не говоря уже о том, что передовые статьи переписывались из «Правды», готический шрифт XIX века никак не мог сойти за современный немецкий. Внешний вид газеты был очень убогим. Эта газета никого не могла убедить в том, что надо сдаваться и восставать против Гитлера.

Седьмой отдел Политуправления, т. е. «Отдел по пропаганде среди войск противника», подразделялся на собственно Отдел, который занимался распространением листовок и устной пропагандой через радио и полевые радиоустановки и рупоры, и две редакции — немецкой газеты «Der Frontsoldat» и параллельной финской газеты. Тс же редакции обеспечивали тексты для радиопередач (но не для полевых установок — те обслуживались армиями и дивизиями). Наша же радиостанция, расположенная в 1942 г. на Соловках, как я уже говорил, выдавала себя за подпольные станции — немецкую и финскую. Диктором туда перевели Севку Розанова, действительно идеально говорившего по-немецки. (С Соловков лишь совсем недавно был убран зловеще известный концлагерь, но в Беломорске и в других местах Карелии лагеря сохранялись и в войну.)

… Статьи в газете были разные: быт немецких солдат (тогда еще излагавшийся очень неточно), сообщения о победах союзников и наших; специальный раздел назывался «Вести с родины», там описывались ужасные судьбы немцев в тылу. На самом деле ничего особенного с ними не происходило, бомбежки еще не начались. Главный наш козырь был в том, что СС якобы устроили человеческие случные пункты, чтобы немецкие женщины могли от них, эсесовцев, производить чистых арийцев. Мы агитировали немецких солдат, уверяя их, что, пока они воюют, их жены путаются с эсесовцами. Это вызывало громкий хохот по ту сторону фронта, так как всем было известно, что ничего подобного не происходило. Года через полтора выяснилось, что это была утка швейцарской газеты на первое апреля. А наши раструбили ее всерьез в наших газетах — и нам в «седьмом отделе» это тоже было подано как блестящая идея для пропагандистской разработки.

Мы очень быстро поняли, что статьи писать надо по-немецки, а затем переводить на русский — только тогда язык получается более правильный. Я быстро и лихо усвоил идиомы и разные употребительные выражения, но путался в родах и падежах. Это выправлял Лоховиц. Затем мы переводили текст на русский язык для начальства: текст должен был быть утвержден начальником Политуправления, а по-немецки начальство, естественно, не знало.

… После проверок текст шел генералу Румянцеву, начальнику Политуправления, на утверждение. Он занимался пропагандой среди наших войск, и часто текст «Фронтзольдата» попадал ему после горячей речи, где он требовал смерти немецким оккупантам, и вдруг — «вести с родины»! Он этот заголовок вычеркивал и писал на полях: «У немца нет родины, у него есть логово». Мы, конечно, не писали «вести из логова», но как-то все же приноравливались к начальству. По счастью, в набор шел все-таки не перечирканный начальством русский текст, а немецкий, где можно было учесть начальственные требования довольно обтекаемо.

… Когда газета была готова и тираж ее был напечатан, шло ее распространение, которым занимались инструкторы Суомалайнена. … Для этого приходилось ездить на передний край.

Распространение — это был сложный вопрос. У немцев все это было проще. Имелся особый миномет, в который закладывалась так называемая Goebbelsgranate, т. е. «геббельсовская мина». Она была начинена листовками. Ее перебрасывали километра на полтора, и там листовки разлетались на большой площади. После того на столе у Суомалайнена появлялось донесение, что противник в таком-то квадрате пытался разбросать антисоветские листовки, но мобилизованные коммунисты и комсомольцы подобрали их все до единой, так что они не дошли до солдат. На самом деле солдаты читали эти листовки, да и сборщики рассказывали другим об их содержании.

У нас техники разбрасывания листовок не было. Сначала пытались сбрасывать их с самолета. Но в нашем распоряжении были только У-2 (или «ночной бомбардировщик По-2»), так называемые «Русфанер» — фанерный самолет с двумя открытыми сиденьями, одно для летчика, позади него другое — для человека, который бросал либо небольшие бомбы, либо, если нужно, листовки, перегибаясь через борт. Это можно было делать только ночью, иначе в два счета бы сбили. Листовки часто относило к нам же обратно или в болота, которых вокруг была тьма. Кроме того, У-2 нашим работникам предоставляли редко: это была ценность, и рисковать самолетом и летчиком ради каких-то листовок никто из командиров частей не хотел. Тем не менее, Клейнерман летал на У-2; хотя чаще разбрасывать приходилось поручать летчикам, но наше начальство предпочитало наших инструкторов, так как не было никакой уверенности, что летчик не сбросит все листовки одним тюком сразу.

Конечно, этого метода распространения газеты «Фронтзольдат» было недостаточно. Второй метод был прекрасен: надо было ждать восточного ветра. Тогда газеты и листовки бросали по ветру, и предполагалось, что они выпадут на немецкие позиции.

Наши листовки не имели в тот год никакого влияния на политико-моральное состояние немецкой армии. У них были специальные политзанятия, где командиры читали наши листовки вслух, подчеркивая ошибки в языке и комментируя. Стоял общий хохот.

Наконец у нас решили, что нужно завести свой агитминомет. Впервые его сделали на Кандалакшском направлении. Клейнерман обратился к командиру дивизии с просьбой, чтобы его люди изготовили миномет. Сделать это было легко, так как в каждой дивизии были мастера на все руки. Выделили двоих, одному поручили сделать миномет, другому мины. Откомандированный по этому делу водопроводчик и слесарь из рядовых приехал в полупустую после эвакуации Кандалакшу и там отрезал кусок подходящей для ствола фановой трубы, приделал днище со штырем, который спускает мину, и все готово. Для изготовления самой мины бралась американская банка из-под тушенки, из тех, что шли к нам из Штатов через Мурманск. Они были из тонкой желтой жести, легко вскрывающейся, в отличие от наших консервных банок, требующих впятеро больше металла и титанических усилий при открывании. В такие банки (размером со стеклянную литровую) набивалось довольно много листовок. Головка мины делалась из дерева на токарном станке. Мы шутили: переброска такой мины достигает двойной цели: во-первых, немцы читают наши листовки, во-вторых, они видят, что союзники нам помогают.

Наряду с нашей редакцией существовала такая же финская. Существование ее было гораздо более целесообразно. Во главе ее стоял … очень умный человек, полковник Лехен, старый работник Коминтерна, участник испанской войны. Он прекрасно говорил по-испански, по-немецки, по-фински и по-русски. Сотрудниками у него были исключительно финны. Это были политэмигранты-коммунисты, уцелевшие несмотря на 1937 год. Все они жили в России по 10-20 лет, но почти ни слова не говорили по-русски. Зато финский дух и психику они понимали великолепно и выпускали газету, полную народного юмора, интересную, которая, наверное, оказывала определенное влияние на финнов. Эта война была у них непопулярна. Если в финскую войну они дрались активно и даже отчаянно, потому что защищали свою родину, то в этой участвовать не хотели, считая, что их в это дело втравили немцы.