Грета

8 октября 2022 Григорий Мармур

Просмотры: 4 157

Грета боялась появления русских. Боялась и ждала.

Она знала, что на соседних хуторах уже жили русские солдаты. А значит и к ней тоже придут.

Придут и будут жить!

И ей нужно будет терпеть их.

Каждый день терпеть.

Терпеть их вонючий солдафонский запах, терпеть их варварский язык, терпеть их вечное пьянство, терпеть, сжав зубы и улыбаясь, когда они будут валяться на чистых простынях и одеялах, не снимая своих грязных сапожищ!

Вместе с тем она понимала, иного выхода нет — война вчистую проиграна, Гитлер, по слухам, отравился (чтоб ни дна ему ни покрышки, предатель чертов! Обещал победу, восточные плодородные земли, изобилие всем немцам! А когда все пошло крахом, он, видите ли, отравился! А нас оставил один на один с этими варварами!).

…Самым главным она считала уберечь Курта от смерти.

Да! Он воевал!

А кто не воевал!

В последние два года забирали всех! И за Куртом пришли!

Хотя какой из него солдат?!

Он — ветеринар, не солдат!..

Уж сколько слез она пролила! Сколько слез!

Но все больше на Деву Марию полагалась, на заступницу. Каждый день молилась, по два раза — утром и вечером.

И отмолила!..

…Уже на исходе войны, как-то ночью, в окно постучали. Странно, собаки не залаяли! Но карабин на всякий случай в руки взяла.

— Что нужно?! — как можно злее спросила.

— Я это, Грета! Открывай!

— Курт! Пресвятая Дева Мария! — карабин бросила, к дверям метнулась.

Отворила — он тенью шмыгнул.

— Огня не зажигай, — прошептал, в охапку ее сгреб, давай целовать лицо, руки… опять лицо, по которому слезы ручьем… и сам удержать слез не может… и все это беззвучно так… нельзя ведь шуметь!..

— Боже! Ты же голодный, наверное! — спохватилась. — Давай на кухню!

На кухне только окошко малое, занавесили его одеялом, чтоб никакого намека на свет!

Зажгла свечку и ужаснулась!

Худющий, грязный, заросший; очки треснутые и одной дужки не хватает.

Как увидела его, такого несчастного и побитого, как собака, так и не выдержала, опять в слезы!

Но самое главное, жив!.. Жив!

«Многие своих мужей не дождались, горемычные, а мой теперь со мной, — думала. — Никуда теперь не отпущу! Никому не отдам!..»

…Отмыла его, отскоблила от грязи; питаться стал по-человечески, лучший кусок ему; Слава Богу, есть что на стол поставить!

А тут слух прошел: русские солдаты в дома поселяются, вроде как на прокорм!

Надолго — не надолго, никто ничего не знает. Но деваться некуда — победители же!..

Они с Куртом на всякий случай в погребе лежанку собрали, отхожее место соорудили, запас свечей да книг натаскали.

Фотографии и портреты совместные со стен поснимали-попрятали.

И, видит Бог, не зря!

В воскресенье, когда поутру в храм собиралась, вдруг за окном машина заурчала. По звуку — грузовик.

Курт тотчас в подпол юркнул, Грета сверху половичок цветной бросила.

Вышла на порог — точно, грузовик с открытым кузовом.

В кабине двое: за рулем, по всему видать, солдат, потому как в пилотке; а рядом — офицер — он в фуражке.

Сзади, в кузове, еще два солдата сидят, с вещмешками и автоматами.

Грете показалось, что у нее сердце сию минуту из груди выпрыгнет! От страха! Ну вот стучит так громко, что, наверное, и русские тоже слышат! Дук-дук! Дук-дук!..

А может, и не слышно им, окаянным! Вон, как собаки лаем заходятся! Через них, может, и не слышно!..

Офицер вышел из кабины, поправил ремень, фуражку.

«Ишь ты! — подумала Грета. — Дверь-то ему никто не открыл, сам вышел, видать, чин не большой!

А мужик-то размеров внушительных! Русский медведь! Широкоплеч, грудь колесом, медальками сверкает!

Мой Курт ростом тоже удался, но перед этим русским уж больно худым выглядит!»

Офицер повернулся к солдатам, гаркнул что-то… они тут же в шеренгу построились.

У всех троих тоже награды. И не такие, как у нас, крестами, подумала, а все больше круглые.

Это за что же награждены? За то, что наших мужей стреляли?! Изверги! Ненавижу! — Но виду не подает. Спокойно стоит и смотрит на них.

Русский достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок, развернул его, что-то долго там пытался разобрать, затем на ужасном немецком прочитал:

— Фрау Грета Майер?

— Да, — просто ответила.

Он опять что-то долго там разбирал… водил пальцем по бумаге… видимо, был не в ладах с немецким… Наконец, с трудом выдал:

— Согласно приказа коменданта города Торгау, вам надлежит принять на постой четырех советских военнослужащих.

Снова сложил листок вчетверо, отправил его в тот же карман, приложил правую ладонь к фуражке и, весело глядя ей в глаза, сказал:

— Гутен таг, ведите в свои хоромы немецкие! Кстати, капитан Нечипоренко! Можно просто Алексей!

Пришлось улыбнуться и сделать реверанс. Но, Бог мой, какой у него ужасный немецкий!..

…Троих солдат она определила в гостевую спальню. Комната просторная, с тремя кроватями, как раз то, что надо!

А капитану выделила кабинет Курта. Там для него широкий кожаный диван и стол для работы. Откуда ей знать, может, ему работать нужно?! Пусть там и живет!..

Солдаты, когда в дом вошли, прямо онемели от увиденного, вон как немчура живет — полы деревянные, не земляные; мебель добротная, все салфеточками украшено, на окнах занавески да кадки с геранями; посуда в серванте голубой краской расписана, живи — не хочу! Чего не жилось так-то?! Зачем надо было войной на Москву идти?!

…Первым делом они свалили ей свои гимнастерки да галифе — будь добра, обстирай победителей! А сами хозяйство пошли осматривать, все им в диковинку: и хряки весом по центнеру, а то и больше; и корова до того чистая, что хоть сейчас на выставку; куры — и те крупные, белые-пребелые; индюки — красавцы, важно так по двору расхаживают.

Капитан из комнаты своей вышел, подчиненных своих работой озадачил — водитель под капот полез, что-то там менять — ремонтировать, а те двое сели автоматы чистить.

Перед Гретой вопрос встал нерешаемый: как Курту обеды незаметно в погреб спускать?! Русские туда-сюда ходят… из дома во двор, со двора в дом… Как кто к кухне приближается, где подпол находится, так у нее сердце и останавливается!..

Разве что ночью… К ужину шнапса побольше на стол выставлять! Глядишь, крепче спать будут!

Как об этом решила, так и на душе сразу полегчало!

На обед подала им бульона куриного с гренками да капусты кислой с колбасой домашней.

Солдаты в летней кухне сели обедать, а капитану сама в кабинет понесла.

Постучалась — он что-то там по-русски ответил. Зашла. Он за столом сидит, и, кажется, читает. Книга вроде на немецком языке. Наверное, учит…

Грета поднос с едой на стол поставила и на выход, но, все-таки, когда выходила, мельком на него взглянула. А он в это время на нее смотрит!

Она тут же глаза в пол и за дверь!..

Не понравился ей взгляд-то его!.. Ох, не понравился!

Так ведь кобель на сучку смотрит!..

Грета особенно красотой не отличалась, так себе… обычная… тридцати пяти лет отроду. Но ростом и статью удалась! Да и грудь высокая… а как не быть высокой, коль Бог еще детей не дал!..

…День прошел в заботах да трудах. У ней все из головы нейдет, как там муж ее любимый, мужчина единственный, Богом ей назначенный! Почитай, уже целый день там один и в темноте! Тяжко, ведь это целый день сидеть и бояться нос высунуть! На войне натерпелся вволю, а и еще страдания не закончились!..

Пришло время и повечерять.

Ужинать сели в столовой, за широким столом. Капитан тоже вышел.

Подала картофеля отварного, сала нарезала с луком, помидор соленых достала да хлеба ломтями.

Ну а украшением полуторалитровую бутыль с водкой в центре стола водрузила.

Русские одобрительно закивали бритыми головами, потянулись к водочке… Грета им улыбается, а в душе:

«Упейтесь, окаянные! Упейтесь так, чтоб не видно и не слышно вас было! Весь шнапс на вас изведу, не пожалею, только бы Курт воздухом свежим подышать выходил, а хоть бы и ночью!..»

Через пару-тройку часов стали по комнатам расходиться — дело ко сну идет. Она тоже к себе в спальню ушла; раздеваться не стала, так легла; дверь приоткрытой оставила, чтобы слушать, когда русские уснут.

Совсем стемнело. Вроде тишина в доме установилась, наверняка уснули все. Ну, после такой дозы алкоголя и не мудрено!

Решила еще минут десять полежать, послушать, а потом уже и к милому. Как он там, измаялся совсем, родимый?!

Вдруг… шорох какой-то… Дверь к ней чуть скрипнула… Кто?!. Неужели Курт сам вылез из подпола?!.

— Курт, это ты?! — шепотом спросила.

Этот кто-то в полной темноте приблизился, наощупь нашел кровать, потом Грету и… навалился всем своим грузным телом на нее, что ни пикнуть и ни вздохнуть!

Капитан! Русская свинья! Тварь! Тварь!

Своим пьяным, слюнявым ртом полез целоваться к ней.

Боже! Только не это! Только не это!

Зарыдала, забилась под ним, как рыба… да вот, толку-то нет… хоть и пьяный, а здоров бык!

Одним движением разорвал на ней одежду сверху донизу…

…Долго не елозил, сказалось долгое воздержание.

После голову свою ей на плечо положил и засопел…

Она лежала под ним и не чувствовала ничего: ни тяжести его, ни себя, ни темноты этой. Ничего!

Все самое страшное произошло за несколько минут, а на душе так тяжко, будто все ее тридцать пять лет черным покрывалом накрыли!

Нет сил кричать! Нет сил рыдать!..

И что она теперь Курту скажет… как в глаза его посмотрит?!.

Грета обхватила голову русского и что есть силы оттолкнула от своего плеча.

Он тут же проснулся… что-то промычал… тяжело встал с кровати и пошел вон.

У двери остановился, повернул к ней голову и медленно, по-русски сказал:

— Победителей не судят. Ваши еще хуже у нас творили.

И вышел…

Она еще лежала… В голове мысль появилась: его нужно убить!..

Убить изверга и все!

Ночью будет спать, подойти к нему и ножом убить!..

Потом вдруг: а как же Курт?!

Что с ним будет?!

Нет! Она должна жить и терпеть их ради Курта!

Они когда-нибудь уйдут, а мы с Куртом останемся!..

Она быстро поднялась и, стараясь не шуметь, пробралась на кухню.

Собрала в миску сала, яиц, хлеба, еще чего-то, и полезла в подпол.

Курт сидел на своей лежанке, подогнув под себя ноги, и смотрел на пламя свечи.

Как только он услышал, что она спускается к нему, тотчас вскочил и подбежал к лестнице.

Он увидел ее и оцепенел!

Пред ним стояла его Грета с взлохмаченными волосами, в разорванном платье, что даже было видно ее голое тело, и держала в руках миску с едой!..

Он чуть не свалился на пол от увиденного! К горлу подступил ком, который не давал дышать. Курт во все глаза смотрел на нее, как будто ждал, что она сейчас скажет ему, что он ошибся.

Но Грета молчала. Только сейчас до нее дошло, что она даже не переоделась!

Курт опустил голову, пошел и лег на постель, уткнулся лицом в подушку и заплакал.

Грета поставила миску на табурет, легла рядом с мужем, прижалась к нему и все гладила его по голове и гладила…

— Сколько их? — глухо спросил.

— Четверо. Один офицер и три солдата.

Немного помедлив:

— И все четверо сделали это с тобой?!

— Нет. Только офицер.

— Я его убью! Убью!

— Миленький мой! Нам нужно выжить! Они уйдут! — она не переставала гладить его. — Я люблю тебя. И ради тебя готова все вытерпеть! Ты мой… А я твоя…

…На следующую ночь капитан пришел к ней трезвый, уже в исподнем; лег рядом с ней.

— Спать буду здесь. С тобой, — сказал на ломаном немецком. — И завтра. И послезавтра. И вообще!

В этот раз рубашку рвать не стал, просто снял и все!..

Так прошел месяц… или больше.

По ночам ходить к Курту было опасно; капитан, любивший забросить свою руку ей на грудь во время сна, мог заподозрить, куда это она встает каждую ночь. Поэтому Грета вставала к четырем утра, когда у всех самый сон, а ей, мол, по хозяйству надо.

Она собирала еду и спускалась к своему любимому мужчине в погреб.

Курт, слышавший каждую ночь любовные прелюдии их скрипучей кровати, замкнулся в себе, с женой практически не разговаривал, только молчал и все.

У Греты разрывалось сердце. Она понимала, как он страдает, ей было до боли в сердце жалко его, но ради их любви, ради их будущего, она решила терпеть.

Где-то через неделю к ним приехал мотоциклист. Военный. Привез капитану пакет. Выпил молока и уехал.

Капитан прочел донесение, крикнул солдат, сказал, чтоб собирались.

Затем пошел к себе в комнату, надел форму и сапоги.

Грету нашел в кухне.

Подошел сзади, обнял.

— Спасибо, хозяюшка, за все, — повернул к себе и поцеловал в губы. — И не поминай лихом.

Развернулся и вышел. Солдаты уже ждали в машине…

Через минуту улеглась пыль от колес уехавшего грузовика.

Грета опустилась на табурет. Руки дрожали.

Все! Все закончилось…

Нужно нагреть воды и смыть с себя всю эту грязь. Грязь его губ и рук, его тела и мужского достоинства…

А потом отскоблить весь дом! Чтобы запаха их не осталось!

Тут она спохватилась:

— Курт!

Открыла подпол. Крикнула:

— Выходи, милый! Их больше нет!

Курт вышел не сразу. Как будто боялся оставить свою берлогу.

Когда вышел, она бросилась к нему, но он отстранился и вышел во двор. Там и просидел до вечера.

Она несколько раз звала его. И воды нагрела, чтоб помылся. И ужин собрала.

А он сидел во дворе и молчал.

Грета тоже боялась выйти к нему. Она видела его состояние. Ей было пронзительно грустно и пронзительно одиноко. Ей хотелось, чтоб он зашел в дом и обнял ее, и сказал какие-то утешительные слова… ведь она больше его страдала…

Она сидела одна на кухне, положив голову и руки на стол, и думала, что если бы вернуть время назад, то можно было бы просто спрятаться в лесу и переждать это тяжкое время…

Курт, наконец, встал и пошел в спальню.

Только он переступил порог спальной комнаты, как тотчас перед его глазами встала картина — Грета и русский. На их кровати. И русский лапает ее, мнет ей грудь и входит в нее!

Боже! Каждую ночь он слушал, как ходит ходуном их кровать, и представлял себе весь этот ужас! Это невыносимо! Как унять эту боль?!

Он стащил с себя ремень, проследовал в кухню и стал что есть силы хлестать ее по рукам, плечам, голове и спине, куда попадет! При этом он истерично кричал:

— Русская подстилка! Свинья! Свинья! Чтоб ты пропала! Русская подстилка!

Грета сначала пыталась уворачиваться, закрывала лицо, но ей мало это удавалось; и когда уже стало нестерпимо больно, она закричала:

— Не бей! Не бей!

Ты убьешь ребенка!

Я беременна!

Не бей!..

Курт, услышав это, выронил ремень.

Она беременна! И носит русского ребенка!..

Он развернулся и медленно пошел в спальню.

Мыслей в голове не было… все вокруг было, как в тумане…

Он достал из-за шкафа карабин, перезарядил его и вернулся на кухню.

Грета все так же сидела у стола, положив на него голову, и плакала.