Ахилла

«Сам ведь знаешь — не получается что-нибудь, или устал, намучился.

И, вдруг, с чьим-то взглядом в толпе встретишься, с человеческим.

И словно причастился. И все легче сразу.

Разве не так?»

x/ф «Андрей Рублев», 1966 г.

реж. Андрей Тарковский

Я иду по занесенной снегом деревенской улице. Наступил вечер, вокруг стало совсем темно. Фонарей вдоль дороги нет, и вряд ли их здесь когда-то поставят. Вокруг меня целая сеть улочек и дорожек с бревенчатыми домами. Хорошо идти по снегу, ногой чувствуется вытоптанная тропинка. Сырой осенью здесь идти одно мучение. Через дом сидят около будок собаки и по очереди лают на меня. Я шагаю по чужим следам и угадываю путь по темным силуэтам заборов. Я иду к моему другу.

Он живет в обычном доме в два окна. Вокруг дома незамысловатый забор. Снаружи участок моего приятеля выглядит ничем не лучше прочих. Такой же полузаросший, немного запущенный. У главного входа на крохотную веранду сидит косматый, шумный пес, похожий на маленького медвежонка. Чтобы не дразнить его, я обхожу дом по сугробам, под которыми летом была тропинка, и захожу через двор.

В доме меня встречает хозяин — крепкий, приветливый мужчина. Мы идем в маленькую комнату с кирпичной печкой. Мне всегда сначала предлагалось посидеть, отогреться, выпить чаю, даже если я приходил по какому-нибудь хозяйственному делу. Эта комната с печкой самая маленькая, еще в доме две побольше. В ней стоит стол со множеством жестяных и стеклянных баночек, наполненных гвоздями и винтиками, маленькая, твердая кровать и шкаф. Стульев и табуреток нет. Обычно мы сразу же заваривали чай, ждали, когда он настоится, и неторопливо пили его. Мужичок давал мне большую чашку, а сам пил из поллитровой банки. Потом мы шли что-то делать по хозяйству, ремонтировать технику или же просто отдыхали.

Дом был уже обветшалый, его надо было чинить. Но это дело как-то откладывалось, а дом все стоял. Поселок, в котором он находится, очень бедный и внешне какой-то «серый». Может, такое впечатление складывается из-за частых туманов и давно выцветшей краски большинства домов. Работы в поселке почти нет, люди ходят на заработки в ближайший городок. Окружает поселок дремучий и лес на холмах.

Когда я только подхожу к приятелю и захожу за забор, я ощущаю что-то очень родное, что-то «мое». Почему-то мне не бросаются в глаза лежащие на земле орудия труда, сбросанные в кучу дрова. Простая, почти квадратная собачья будка, в которой живет, наверное, уже третье или четвертое поколение барбосов. Опилки, оставшиеся лежать прямо посередине дорожки. В комнатке с печкой под потолком висит простая лампочка на проводе. Единственное окно этой каморки самое обычное, самодельное, годов семидесятых. На полу в комнате лежат щепки от дров и пыль с обуви.

В другом месте меня бы задела такая обстановка. А если такие условия наблюдались бы в моем доме, то я, рано или поздно, прибрался бы и навел порядок. Но здесь все это не отталкивает и не раздражает. Каким-то образом у моего приятеля неказистая обстановка растворяется в атмосфере дома. Я думаю, что в этом заслуга хозяина.

Иногда я приходил к моему другу, садился на кровать и, прислонясь к шкафу, незаметно для себя засыпал. Хозяин дома, видя, что гость спит, подкладывал в печку дров, садился на корточки и медленно курил, глядя на огонь. Мне ничего не мешало — ни неудобное положение тела во сне, ни плотный табачный дым, ни залезающий на меня кот. Когда я просыпался, вокруг меня была тишина. Почему-то она не звенела в ушах, а успокаивала, словно впитывалась в меня.

Удивительная атмосфера в этом доме. Дорога к нему создает откровенно неприятное настроение — вокруг бедность, безнадежность и брошенность. Время словно остановилось, ничего не движется и не происходит. Как будто лишь где-то очень далеко, за лесами и холмами идет жизнь. Улочки осенью и весной раскисшие, зимой — скользкие и неровные. Но когда я подхожу к дому моего знакомого, я словно чувствую свежий воздух. Как будто наступает какой-то праздник.

В детстве я жил, тесно прижавшись к подобной жизни, — среди деревянных домов, сараев, коров и тракторов с большими задними колесами. И люди там были соответствующие. Я не видел массово той поселковой «чернухи», о которой пела группа «Сектор газа», но не заметил и колхозной идиллии. В центре всего стояли негласные, не обсуждаемые привычки, правила взаимоотношений. Мало кто бездельничал, возможно, так было неинтересно жить. Кто-то чинил сапоги, кто-то ставил срубы, кто-то ремонтировал мотоциклы. Эти деревенские жители, по-своему сложные и по-своему понятные, стали первыми людьми в моей жизни. Я с первыми шагами впитал их характер, их добрые и незамысловатые поступки.

И потом все это развалилось за 10-15 лет. Сейчас нет и признака тех людей, той жизни. И тех отношений. Моя родная деревня превратилась в дачный поселок и частично ушла в небытие, поглощенная лесом. Теперь, когда я вижу свежеокрашенный, но старый дом, с покосившимся забором и зарастающей тропинкой, у меня появляется щемящая тоска. Как говорят местные: «накрашенная старушка». Выглядит так, словно одинокий парнишка все продал, купил на последние деньги мотоцикл, и теперь ему все равно — нет надежды, есть только мечта, которую он попытался воплотить. Я не понимаю этого — зачем красить дом, если важнее поменять нижние венцы сруба, починить крышу, переложить треснувшую трубу. Да и это все зачем делать, если поселок может скоро исчезнуть? Наверное, по такой же причине люди белили свои печи и мыли полы в домах перед тем, как их деревни уходили на дно водохранилища.

Я никогда не считал себя особенным, другим. Я чем-то отличался от окружающих, чем-то был похож. По-моему, все мы такие. И, несмотря на мои переезды и смены условий проживания, жизнь в плачевных условиях нашей страны никогда не казалась мне презренной. Эта жизнь ассоциировалась у меня не с бытовыми условиями и не с неуверенностью в завтрашнем дне — для меня она всегда была связана с людьми, которые не могут мне стать чужими. Теми людьми, которые в эпоху социальных сетей, мерседесов и гламура живут, как крепостные крестьяне — без надежды на перемены, без прав, с удобствами во дворе и неизменными советскими телогрейками. И самое удивительное заключается в том, что некоторых такая жизнь не сломала. Я даже боюсь вспоминать о том, что есть города, где в один момент закрывали градообразующее предприятие. Что в некоторых районах закрывают больницы, объединяют школы, на оставшихся рабочих местах сокращают зарплаты. Как выживать в таких условиях, создавать семьи, растить детей — я не знаю. Но там люди где-то находят в себе силы. Выход есть всегда — иногда в окно, на дно стакана, пальцем ноги на курок ружья. Кто-то уходит так. Кто-то хороший, светлый, живой. У меня не поворачивается язык сказать что-то в укор этим людям. Но некоторые все же берутся за продолжение жизни.

Я никак не могу понять одного — что является опорой у таких людей? Как они тянут на себе такую жизнь — и, несмотря на это, излучают столько тепла? Некоторые люди живут в хороших условиях, и, если посмотреть на них пристально, у них есть все возможности спокойно жить и развиваться. Но они зачастую откровенно несчастны. Раздраженные, озлобленные, неудовлетворенные. Напротив, люди, подобные моему другу, часто сами не могут объяснить, в чем их сила. Но демонстрируют удивительную выдержку, терпение и человечность.

Мы часто слышим слова о высоких духовных ценностях, о надежде человека на Бога. Что надо верить «вопреки», нелогично, и тогда мы получим благодать. Нам рассказывают истории о том, как люди переносили невообразимые страдания благодаря вере в Иисуса Христа. Однако, я не слышал подобных мнений ни от женщин, ни от мужчин, которые живут в условиях настоящей бедности. Люди, подобные моему приятелю, относятся к Богу примерно, как к усопшему дедушке. Они уважают Его, признают за Ним авторитет, но не более того. Что ни говори, а Бог не засеет огород, не наколет дров и не принесет воды. Да и окружающая действительность говорит таким людям, что не все так однозначно со «всемогуществом» Бога. И Библия воспринимается такими людьми как великая, но несколько романтическая книга. Там по ней не получается жить.

Мой друг может поступить неправильно, внезапно оступиться. Он может уйти в запой и нарушить договоренности. Он может не суметь организоваться в какой-то жизненной ситуации и совершить ошибку. Конечно, такие жизненные моменты неприятны, но они никогда не были для меня главными. Несмотря на свои недостатки, мой друг никогда не нарушал своих главных жизненных принципов. К нему всегда можно повернуться «спиной», своей слабой стороной и знать, что он туда не толкнет и не ударит. С ним можно пойти в неизвестность, зная, что он не оставит тебя одного, но и не превратится в обузу.

Однажды зимой, мы вдвоем возвращались в поселок по лесу. Дул сильный ветер, даже среди деревьев сквозили холодные струи воздуха. Я сильно замерз, в валенках уже почти не таял снег. Мы решили остановиться. Снега в тот год было много, поэтому мы раскопали сугроб и соорудили подобие окопа. На дне его, укрытые от стужи, мы развели костерок. У меня сильно ломило пальцы рук, я сидел, разминая ладони, и нервно молчал. Мой спутник, укрываясь от ветра, с хитрой улыбкой подбрасывал ветки в огонь. У него был такой вид, словно он сейчас расскажет вспомнившийся ему анекдот и засмеется, а вокруг всего лишь ранняя осень и немного зябко. От одного его вида становилось спокойнее и радостнее. Заметив, что мне тяжело, он взял на себя заботу о костре, хотя сам тоже устал. Через какое-то время он действительно рассказал что-то веселое, и мы громко хохотали.

Повезло тем людям, у кого есть такой сосед, товарищ по работе, старый друг. У меня нет больших денег, нет влиятельных связей. Я, как наивный ребенок, часто поступал против расчетов разума ради соблюдения тех принципов, которые давно вложили в меня люди. Те люди, для которых я был когда-то очень дорог. Возможно, именно благодаря этому у меня есть друзья, которых нельзя было бы получить ни деньгами, ни связями, ни властью. Которые проверены годами и десятилетиями. Благодаря которым я улыбаюсь в трудные минуты.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: