Ахилла

Примечание автора:

Первоначальный текст, написанный несколько лет назад, был мною переработан преимущественно в стилистическом отношении, и, несмотря на изменения в моих собственных взглядах, посыл его остается неизменным.

На следующие размышления меня натолкнуло, как это ни банально, видео с YouTube, увиденное, что называется, в «самый подходящий момент». Тогда мировоззренческий кризис переходил в свою «горячую» стадию, происходила неумолимая ломка старых взглядов. Но, как это часто бывает, прежде чем переубедиться, мы оказываем чуждым аргументам, собственным сомнениям и разочарованиям последний, самый жесткий отпор, доходя до радикализма в своих суждениях, а то и просто руководствуемся одними эмоциями, ведь к нарождающемуся мировоззрению еще не испытываем собственнических чувств, отмирающее же уже стало «нашим», «родным».

Собственно, видео демонстрировало разрушение красивого старинного храма. Уже позднее я уточнил для себя, что здание было выполнено в романском стиле, принадлежало римско-католическому приходу и находилось в одном германском провинциальном городке. Было построено в конце XIX столетия и разрушено в связи с расширением местного рудника, наряду с другими соседними строениями. Но всю эту информацию я добывал тогда, когда природное любопытство взяло верх над эмоциями и толкнуло к изысканию дополнительных сведений. А сперва была резкая и пылкая реакция.

Хотя в то время я уже «ударился в ересь», с некоторыми «бывшими» единоверцами (использую здесь кавычки потому, что не считаю ни себя еретиком, ни «бывших» единоверцев — бывшими, и слова эти употребляю не иначе как с доброй долей иронии, радуясь, что и многие ее разделяют) я общался и, зная их неравнодушие, поспешил ознакомить с шокирующими кадрами. Не вандалы, не очередные большевики-богоборцы с «маузерами» в деревянных кобурах, а простые немецкие рабочие в оранжевых касках приехали с техникой и без лозунгов, без какого-либо ожесточения разнесли по кирпичику красивый храм! Мои приятели пожалели католическую общину, некогда этот храм занимавшую, вместе со мной осудив действия безбожных европейцев, давно уже продавших веру отцов за этот свой западный стандарт жизни и царство комфорта, в котором, конечно же, Богу никогда места не было и не будет. Осудив и бойко порассуждав о причинах оскудения веры на Западе, целиком и полностью узрев их в росте уровня жизни и «материалистическом образовании», мы успокоились. Выпустили пар, иначе не скажешь.

Эта история забылась, пока несколько месяцев спустя я к ней не вернулся уже в разгар кризиса. И вернулся не потому, что было готово некое обратное мнение. Мне хотелось исследовать, вскрыть то самое возмущение, которое я испытал, увидев исходный видеоролик. В самом деле, думал я, не может же приличный человек с философским образованием вот так беспочвенно, не отдавая самому себе никакого отчета в причинах, предаваться негодованию! Да ведь и изучение собственного негодования — тоже важная часть самопознания, которым в период мировоззренческого кризиса и следует заниматься. Хотелось проверить его справедливость, искренность, то, насколько оно в действительности мне принадлежит; смогу ли, вслед за поэтом, гордо о нем сказать:

Негодование! Огонь животворящий!

Зародыш лучшего, что я в себе храню,

Встревоженный тобой, от сна встаю

И, благородною отвагою кипящий,

В волненье бодром познаю

Могущество души и цену бытию.

Я принялся размышлять, реконструируя события в памяти. Что так возмутило меня в том видео? Первая мысль: «поругание Дома Божьего». Справедливо этим возмущаться, если ты верующий. Но тут же должен был признать, что это негодование во мне не вполне справедливо. Задолго до того как «удариться в ересь», будучи вполне верным и даже несколько фанатичным православным, я искренне восхищался и проникался победным пафосом сцен служения Литургии заключенными советских лагерей. Обреченные на страдания, унижение и гибель, не имея тех условий, которые требуют многовековые установления, они продолжали, пока могли, служение и совершали Таинства без расписанных храмовых стен, без алтаря, без антиминса, без облачений, колоколов… Таинства были не там, где архитекторы построили «культовые сооружения», не там, где в гардеробе строго утвержденного покроя подрясники и фелони, не там, где стабильно колеблющийся в численности приход, а там, где в них нуждаются люди. Были ли эти лагерные службы недействительными? С этим я не мог согласиться тогда, не соглашусь и сейчас. Это факт: храмы — здания, они строятся и разрушаются; их возводят из камня и дерева, бетона и арматуры, с куполами и шатрами, в византийском стиле и рококо, на пожертвования прихожан и по приказу монархов. Их разрушают и сносят, и не только варвары, воинственные иноверцы и безбожники — мало ли было разрушено храмов, в том числе и для того, чтобы на их месте возвести новые? Достойно ли «святого негодования» каждое подобное разрушение, будь то снос из практических соображений, как в случае с этой германской шахтой, или по воле какого-нибудь светлейшего князя екатерининских времен, решившего шикануть и на месте старой церкви отгрохать собор со столичным размахом? Для себя я ответил — нет, это не то, что достойно моего негодования. Мне это ведомо и не ново.

Почему же тогда так неприятно смотреть это видео? Промежуточный вывод таков: я негодовал оттого, что само здание мне понравилось. Я люблю архитектуру. Практически все стили, кроме тех (за исключениями), которые появились в XX веке, и современных. Впрочем, и это слишком громко сказано: т. н. «современная архитектура» тоже очень разная, и просто обобщать я не смею, рискуя глупо разворчаться. Поэтому я воздержусь от теории и на простых примерах обозначу свои пристрастия: я приду в ужас, если над парижским Нотр-Дам возведут тот проектный стеклянно-металлический шпиль, вместо восстановления сгоревшего в 2019-м. «Футуристичная» архитектура — не мое, я просто ее не люблю, как не люблю блюда из моллюсков или клетчатые обои. А еще я сентиментален, и глядя на методично разрушаемый храм, даже если ему 100, а не 1000 лет, с грустью представляю себе зодчих прошлого и всех, кто был причастен к строительству: их чаяния, мысли, труды и ту любовь, которую они могли вкладывать в создание храма, где они будут возносить свои молитвы, как и их дети, внуки, правнуки… Но тут можно просто вернуться к предыдущему выводу — а что, «никогда такого не было, и вот опять»? Не достойны ли сожалений зодчие, строившие десятки, сотни храмов, не то что перестроенных или снесенных для новых проектов, но просто не переживших и столетия, например, деревянных, сгоревших от случайного пожара? Что поделать, если in cultura, как и in natura, действует тот же закон круговорота разрушения и создания. Все не оплакать, на каждый дом, статую, книгу просто не хватит негодования!

Но теперь перейдем к последнему, и самому главному источнику моего негодования. Это… как бы охарактеризовать? Уязвленное корпоративное чувство? Определение громоздкое, но оно неплохо отражает сущность: глядя на разрушение величественного (пусть и не столь уж оригинального в сравнении с другими шедеврами церковной архитектуры) храма, я уязвлен ослаблением церкви как культурной, политической и исторической силы.

Когда-то в лекции об одном русском мыслителе мой преподаватель сказал: «Как и многие его современники, он прошел путь от наивной, детской религиозности, через юношеское неверие, к сознательной, глубокой вере». Хотел бы, чтобы обо мне сказали то же. Но я свой путь, к счастью, еще не кончил, да и пунктов маршрута несколько больше: от наивной, детской веры к нерелигиозности (не сознательному атеизму, а именно безразличию к религии вообще) в ранней юности и фанатизму в поздней (о последующих этапах здесь умолчу). Я «вернулся» в Церковь в пору чисто подросткового увлечения политикой, заведшего меня в крайне-правый стан, и моя новая вера неизбежно сочеталась или, скорее, подстраивалась под те политические идеи, которые меня пленяли. Юность вообще пленяют в политике образы силы, мощи, могущества, победоносного насилия, «справа» оно или «слева». А так уж исторически сложилось, что Церковь (будь то западная или восточная) по большей части своей истории была «державной» силой, с ее оправданием сильной власти, благословлением «христолюбивых воинств», «благочестивейших государей», «священных войн» и «богоугодных царств». Со времени Медиоланского эдикта христианская Церковь становится частью государственной жизни, и частью его образа величия и мощи. И храм, не менее чем монументы и дворцы, служит этому образу.

Но всех этих «священных римских империй» и «апостолических королей» больше не осталось. Крестовые походы больше не в моде. Духовная миссия больше не служит средством расширения владений державы. И порфироносные владыки не приказывают в ознаменование очередной победы или радостного события возводить гигантские храмы, в которых, как в Юстиниановой Святой Софии, от масштабов кружится голова, и воистину не знаешь, «на небе ты или на земле». Те, что остались, постепенно переходят из рук прежних владетелей в чужие, переделываются или сносятся. Говорят о снижении религиозности на Западе — тающим общинам больше ни к чему исполинские соборы со шпилями, которые в Средние века могли бы строить поколениями, да и не смогут они, без государственной опеки, их содержать. И вот уже храмы превращаются в скейт-парки, кафе, жилые дома… Как все это напоминает историю русских храмов в советское время: что не снесли, то переоборудовали в склад, в кинотеатр, библиотеку, а то и в коммунальное жилье. Было уже, было. Ушло величие вместе с империей.

Ушла ли Церковь вместе с большими и роскошными храмами, пышными церемониями, драгоценным убранством? Нет!

Тогда, в момент возмущения, во мне говорил юноша, некогда обратившийся к Церкви как к мирской силе. Символ этой Церкви — величественный храм, а его разрушение — символ ее ослабления. Сильному государству слабая Церковь не нужна — как политический инструмент она уже не годится. С точки зрения политики христианство не столь уж уникально, история знает и другие примеры употребления государством монотеистических культов, и не имей христианство тех позиций в обществе, которые удалось занять ко временам Константина Великого, оно могло бы и не получить в империи своего «места под солнцем». Но за века, которые Церковь в его лучах грелась, многие ее члены привыкли к блеску и величию этого привилегированного положения. К XX веку мы его утратили, необходимо это признать — христианство больше «не в фаворе» политики, по крайней мере, не так, как прежде. «У царя своих бояр хватает». Но если привычка и не свыше нам дана, то уж во всяком случае не истирается мгновенно, а за нею многие, и я в их числе, не спешат осознавать, какую реальную цену платила Церковь за сотни лет своего «государственного служения». Или, вернее, за сколь ничтожную перед лицом Вечности цену она продавалась… Величественные соборы, готические и романские, византийские и классические — великолепные строения. Но в то же время они — векселя, напоминание о кредиторах, которые их выдали, и о тех услугах, которые за величие и власть Церковь оказывала кесарю, забыв, что весь омытый кровью Богочеловека мир — уже один большой храм, не знающий ни стен, ни сводов. Жаль красивых зданий, но все же больше жаль Церковь Христа, загнанную в стены и к ним прикованную. Не была ли Церковь, рожденная в хлеву, росшая в катакомбах, в этих убогих обиталищах свободнее?

Что же касается положения христианства в современном мире, то пора бы уже перестать надеяться на возвращение «старых-добрых времен», «священных римских империй» и «сорока сороков золотых куполов». Истина Христова их пережила, потому что всегда была неизмеримо больше — считать иначе было бы равнозначно неверию. Эта истина никогда не была всеобщей, всеми принятой, как никогда не были «апостолическими», «христианнейшими», «благочестивейшими» государи, «христолюбивыми» воинства и «богозданными» державы. Мирское величие и мощь ушли, и христианам в современном мире остается только одно — быть христианами.

P.S. Конечно, российский читатель меня может упрекнуть: где это «возвращение в катакомбы»? Может, на загнивающем Западе, но у нас-то, в стане русского православия, и супер-соборы строят, и «государственное служение» продолжается, и вновь, после десятилетий официального безбожия, власть ласкает Церковь, видя в ней одну из пресловутых «скреп», чему многие верующие вполне искренне радуются. Да, признаюсь, отпав от «русской веры», автор несколько отвлекся от российских реалий. История повторяется, и даже чаще, чем в старом афоризме про трагедию и фарс. Но человек потому и учится на своих ошибках, что они имеют свойство повторяться.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: