Ахилла

Из книги воспоминаний Анатолия Краснова-Левитина «Рук Твоих жар». Рассказ о попытке автора поступить в 1945 году в Богословский институт.

***

…Вхожу. Навстречу — улыбающийся Митрополит [Николай Ярушевич]:

«Здравствуйте, Анатолий Эммануилович!»

В последний раз видел его перед войной: бледного, усталого, нервного, в штатском. Теперь он довольный, сияющий, в черной добротной, прекрасно сшитой рясе.

На лице торжество. Видно, что ему приятно видеть человека, который знал его и не в столь торжественные моменты.

Расспрашивает, откуда, куда еду. Говорит: «Слышал мельком, вы были диаконом у Введенского». Говорит о Введенском:

«Да, да, как же. Я думаю, дело с ним наладится. Мы ведем переговоры. Сначала он хотел быть принятым обязательно епископом, — теперь как будто стал уступчив. В общем, большой человек».

Мне на прощанье было сказано:

«Если будут какие-нибудь затруднения в гражданском плане или тем более в духовной среде, можете рассчитывать на нашу дружбу».

От Митрополита еду в Новодевичий, где помещался Богословский институт. Он функционировал еще в прошлом году, но только на бумаге. Не было ни преподавателей, ни студентов. В этом году, кажется, дело поставлено серьезно. Есть и администрация, и преподаватели, и студенты.

Институт ютится в надвратном помещении — бывшие игуменские покои. (..) Впоследствии здесь — резиденция Митрополита Крутицкого. А тогда, в 1946 году, — новорожденный Богословский институт, эмбрион нынешней Московской Духовной Академии.

Знакомлюсь с руководством: отец Тихон Попов. Один из немногих оставшихся дореволюционных магистров богословия. Бодрый старик. Черная с проседью борода, типичное поповское лицо. Впоследствии рассказывал мне свою биографию:

«Служил в Воронеже, преподавал Закон Божий, сорок часов в неделю, кроме того, служил на приходе. Работал над диссертацией о Тихоне Задонском. Работать было трудно. Изучил все, что только возможно». (Это могу подтвердить: диссертация, изданная в 1915 году в Воронеже, хорошая.) «Представляю ее в Академию. Трудности с бумагой. Надо издавать. (Это уже 1914 год.) Наконец издал, защитил. В 17-м году получил кафедру апологетического богословия в Сельскохозяйственной Академии, в Петровском-Разумовском. Прекрасно. Оклад. Казенная квартира. Из окон чудесный вид. А через несколько месяцев революция сметает все кафедры».

К этому надо нечто добавить. Отец Тихон Попов был депутатом Государственной Думы второго и третьего созывов, от Воронежской губернии, причем занимал место на правых (хотя и не самых крайних правых) скамьях. Он примыкал к партии (партия Столыпина). После февраля ему пришлось в этом оправдываться. В статье, напечатанной в «Воронежских Епархиальных Ведомостях», в 1917 году, отец Тихон писал: «А что мы могли сделать, если никто, кроме правых, не хотел с нами, духовенством, иметь какое-либо дело».

После раскола о. Тихон примыкает к обновленцам (видимо, не без желания замазать старые грехи). Участник обоих обновленческих соборов. Возводится в сан Митрополита Воронежского. А в 1934 году он арестован, осужден на десять лет.

Грех шутить такими вещами, но все-таки можно вспомнить слова Тараса Бульбы, обращенные к его сыну Андрею: «А что, сынку, не помогли тебе твои ляхи». (Эти слова можно, конечно, обратить и к пишущему эти строки.)

Во время войны отец Тихон освобождается, а в 1945 году он был принят, после покаяния, в сане протоиерея, как женатый, в патриаршую церковь и назначен ректором вновь основанного Богословского института.

Разговариваем дружески. Я называю его старым титулом: «Владыко». Он не возражает.

Затем иду к инспектору, который подписал присланный мне вызов. Сергей Васильевич Саввинский. Милый старичок, просто одетый, с дрожащими руками. Тоже из старых магистров. Был преподавателем в обновленческой Академии.

Принимает очень мило, но тут же разочаровывает. Экзамены начнутся 17 сентября, а занятия только 1 ноября. До этого помещение предоставлено быть не может.

В коридоре встречаю опять отца Тихона, к которому подлетает третий член администрации — субинспектор. Моложавый, быстрый, улыбчивый, с университетским значком на пиджаке, — ныне здравствующий Анатолий Васильевич Ведерников, с которым впоследствии мне много раз приходилось иметь дело. С деловым видом рассказывает ректору о том, что удалось договориться с организацией «Главплодовощ» — доставят картошку для столовой.

…Итак, опять Москва. Экзамены в Академии. Познакомился с академической публикой. Об администрации Академии уже говорил.

Преподаватели. Чудесный старичок отец Димитрий Боголюбов. Это живая история русской церкви XX века. Родом самарец. Окончил Академию. Был долгое время епархиальным миссионером Петербургской епархии. Прославился как отчаянный либерал, сторонник мягкого, гуманного петербургского Митрополита Антония Вадковского. После революции переезжает в Москву, служит настоятелем популярного московского храма Девяти Мучеников, в Девятинском переулке около Зубовской площади. После начала раскола обновленцы стремятся заполучить его к себе ввиду его старой репутации либерала. Тщетные усилия. На все уговоры твердое «нет». И он становится одним из главных советников и помощников Патриарха Тихона (после его освобождения летом 1923 года). В 1930 году арестован. (О его пребывании на Лубянке совместно с Колчицким и о сделанном ему ГПУ предложении говорилось выше.) Десять лет лагерей. Во время войны влачит свое существование где-то в далекой провинции. В 1945 году ему разрешают жить в Москве. Преподает в Академии историю старообрядческого раскола. Мягкий, безупречно порядочный, глубоко религиозный. Это самое светлое, что есть во вновь открытом учебном заведении.

Далее Александр Андреевич Ветелев — преподаватель гомилетики, недавно скончавшийся в 1976 году, — когда-то окончивший Казанскую Духовную Академию и работавший в советское время преподавателем русского языка в школе. Умница, вдумчивый религиозный человек, вскоре принявший сан священника, но очень боязливый, смирный, опасавшийся всякой смелой мысли.

Другой преподаватель этого же типа — Вертоградов. Преподаватель истории церкви Муравьев. Все они дети священников, когда-то окончившие семинарии и Академии и 28 лет сидевшие в завхозах и бухгалтерах, а теперь вернувшиеся в родную среду.

Поступающие. Резко отличаются от теперешних семинаристов и академиков. Прежде всего возраст. «Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний».

Здесь можно видеть старика священника, явившегося завершать когда-то прерванную революцией учебу; и парнишку лет восемнадцати, приехавшего сюда из провинции; и простоватого инспектора роно из какой-нибудь Чухломы; и тонкого интеллектуала Гнедича, — людей, которых привели сюда слухи о гомерических заработках священнослужителей, и религиозных фанатиков, которые только и говорят, что о чудесах. Сорокалетнего энергичного человека с манерами бурша, инженера-топографа Николая Павловича Иванова, вдумчивого, колкого, резковатого, который пришел сюда после многих лет исканий, — и деревенского парнишку в сельском пиджачке, в застиранной чистенькой рубашке, хорошего, скромного, смешливого, любознательного Митю Дудко (будущего знаменитого проповедника). И наряду с этим — делового надменного, чисто одетого Талызина (будущего секретаря Митрополита Николая), циника и карьериста.

Все это собралось в коридорах бывших игуменских покоев. Переговариваются, штудируют, шумят. В аудитории идет экзамен. Темы обычные для духовных учебных заведений, примерно полуторасотлетней давности.

Сочинение на тему: «Главные святыни храма». Вопросы: «Каких вы знаете пророков израильских и иудейских?» «Праздник Вознесения Господня» — надо прочесть тропарь и сказать, в каких евангелиях рассказывается об этом событии.

Вопросы по истории церкви: вселенские соборы, святые отцы и так далее.

Между тем волнение. На автомобиле приехал протопресвитер Николай Федорович Колчицкий. Он тоже считается преподавателем института. Будет преподавать литургику. Все преподаватели и студенты тянутся к нему гуськом под благословение.

С самодовольным видом князя, обозревающего свои владения, он обходит институт, входит в одну из аудиторий. А я сижу в коридоре на скамейке, стремясь не попадаться своему старому другу на глаза. Вооруженный бумажкой и карандашиком, я занят важным делом: сочиняю эпиграмму на Колчицкого, а заодно и на себя:

«В нем, как в твердом адаманте,

Ни малейшего сомненья.

Обвинен был раз в таланте,

Но рассеял подозренья.

Отступился сам старик,

Сам наш Федорыч двуликий:

Как ни бился обер-шпик

Ни малейшей нет улики».

Эпиграмма оказалась преждевременной. Не знаю, как насчет таланта, но, как выяснилось через две недели, Федорыч не забыл меня и от меня не отступился.

Дальнейшие события развивались так.

(..) Две недели после экзаменов — инкубационный период. Нас проверяло МГБ. Наконец 10 октября Сергей Васильевич Саввинский официально поздравил меня с поступлением в Богословский институт.

Однако мне (по моему беспокойному характеру) все мало. Подал заявление отцу Тихону Попову о том, что я хочу держать экзамен на второй курс. Тем временем зашел в Патриархию насчет возможности получить приходскую работу.

Встретил Колчицкого. Спросил:

«Узнали?»

«Еще бы. Вы Левитин. Ну, что, побывали у Александра Ивановича?»

«Да, я у него был с частным визитом».

«Еще бы. И будете в Академии — каждый день будете у Введенского бывать. Откровенно говоря, я пришел в ужас, когда узнал, что вы в Академии».

«Ну, надеюсь, вы в дальнейшем перемените мнение».

«Будущее покажет».

17 октября 1945 года был назначен экзамен. Экзамен отличался от предыдущих. Собрался весь преподавательский синклит во главе с ректором. Допекали меня вопросами в течение двух часов. Видно было желание провалить. Только одному отцу Димитрию Боголюбову, видимо, было неудобно. Морщась, он говорил: «Ну, довольно уже».

Срезать меня все-таки не удалось: на все вопросы ответил.

30 октября пришел накануне занятий узнать, в котором часу 1 ноября будет молебен перед началом. Вдруг симпатичнейший Анатолий Васильевич (ему за его ласковость и приветливость студенты уже успели дать прозвище: «Кот-мурлыка») мне говорит:

«Левитин, пожалуйте к отцу ректору».

Сразу я подумал: «Дело плохо». Так и оказалось. Отец Тихон начал беседу так:

«Мы люди подневольные… Мы вынуждены рекомендовать вам заниматься дома».

Я попробовал возражать. Отец Тихон сказал:

«Дернуло вас сдавать на второй курс».

Потом узнал: когда это дошло до Колчицкого, он тут же позвонил ректору: «Это нежелательный элемент. Поддерживает связь с Введенским. Это будет агент Введенского. И потом он из евреев. Совершенно чуждый нам элемент».

Соответствующие установки он дал и другим преподавателям. Этим объясняется и соответствующая обстановка на экзаменах, и неожиданный отказ в поступлении уже после того, как Патриарх утвердил меня в списке студентов.

Иллюстрация: студенты МДА (Богословский институт в 1946 году был преобразован в Московскую Духовную академию)

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: