Ахилла

Сегодня на «Ахилле» первое интервью нашего постоянного автора, бывшей монахини, Ольги Прядкиной с бывшей послушницей женского монастыря Зоей Р. По просьбе героини все имена и топонимы изменены.

Ольга Прядкина:

— Расскажите, когда и как вы пришли в монастырь.

Зоя Р.:

— Мне было 38 лет, у меня был уже большой опыт церковной жизни. О монастыре я давно думала. Я всю жизнь жила и работала в W. Когда мне было лет 29, Господь мне этот путь показал, монастырский. Был сон — я увидела, как меня постригают. До этого я ни постригов не видела, ни в монастыре никогда не была. Рассказала про это батюшке и решила никогда замуж не выходить. Да у меня и не получалось: молодые люди отношения разрывали, и мама тоже мешала. Батюшка меня еще с семинаристом знакомил — тоже не сложилось.

Я работала, в деньгах не нуждалась. Я логопед по образованию. Потом у меня возникли проблемы на работе. Батюшка в S. мне нашел работу в садике логопедом, и я переехала туда. Работала не в самом S., а в поселке. Мои родные купили мне квартиру в S., она у меня и сейчас есть. Через год я сдала на права, бабушка купила мне машину, и я ездила на работу на машине. То есть у меня все было. Я была очень рада, что у меня началась самостоятельная жизнь, потому что я всю жизнь жила с мамой, устала от ее опеки, может быть, даже личная жизнь не сложилась из-за этого. Потом случилась еще одна история неудачных личных отношений с алтарником-семинаристом на приходе в S.

После этого я решила — буду жить так, дала обет замуж не выходить. Говорила с батюшкой про монастырь, раз сон такой про постриг. Он сказал — нет, пока твои родные живы, ты одна у них — я тебя в монастырь не благословляю. У меня никто из родных церковную жизнь не вел. Потребность в храме у меня со школьных лет была, а исповедоваться и причащаться с 19 лет стала.

В 2015 году в Сенцах открыли архиерейское подворье, там в прошлом был монастырь. Сначала был просто приход, потом его сделали монастырем, назначили туда настоятельницу. Как-то подруга предложила сходить на службу на это подворье, помочь, матушка там одна, ей тяжело. Мы пришли, матушка ко всем старалась показать свою любовь и расположение, она и сейчас ко внешним так себя преподносит. Мне она сразу благословила читать часы, хотя раньше я не читала. Потом я стала туда приезжать на службы, исповедоваться, причащаться, познакомилась с батюшкой. Матушка меня учила читать правильно, ошибки исправляла.

Потом она дала мне послушание по субботам дежурить в храме вместе с батюшкой, за ящиком, помогать читать на требах и кормить его. Это продолжалось месяца три. Потом она стала заводить разговор: может, в монастыре останешься, может, не сейчас, через год. Потом более конкретно стала говорить, что скоро Великий пост, ей нужны сестры на службы, надо много читать.

На Рождество мы приехали, на собранные деньги купили и привезли водосвятную чашу, этим подруга больше занималась. Матушка сказала мне: решайся и оставайся в монастыре. Я молилась и поняла, что да, воля Божья мне идти в монастырь…

— Вы сама это решили, к старцам никаким не обращались?

— Нет, сама, я видела сны. Со старцами я никаких контактов не имела.

— Не было желания?

— Желание, может, и было, но найти трудно. Я и до сих пор себе по душе не нашла батюшку.

На работе стала подготавливать всех, что я ухожу. Дома тоже было сложно, мама кричала сначала, не пускала. А потом Господь так все устроил, что она сама меня проводила.

Я приехала на машине. Конечно, матушке была нужна моя машина. Она меня и раньше иногда просила ее возить куда-то. До этого у нее были нанятые водители, ей это было очень дорого. А тут сама приехала, да на машине, да две квартиры… У нее были виды на мое имущество.

Мы стали жить втроем в одной квартире: матушка, я и инокиня из Иркутска. Она приехала сюда ухаживать за матерью, осталась в миру с родственниками, но хотела все же в какой-нибудь монастырь. Мы с ней вместе оформлялись.

— Вы говорили, что вы постоянно находились при матушке, ухаживали за ней и лечили ее. В чем это выражалось?

— Мы жили с ней вместе. Инокиня скоро переехала в храм, там была келья, а она любила свободу и попросилась жить там одной. Потом к нам приехала еще одна, девочка после регентской школы, она не знала, останется в монастыре или нет, ей надо было отработать год. Мы с ней жили в одной комнате, а матушка в другой. Я была водителем с первого дня, возила матушку по делам и по магазинам, по благодетелям, куда мы только ни ездили. Она любила ездить по благодетелям, по праздникам, чтоб ей стол устраивали, угощали. Была неравнодушна к выпивке.

— А часто это происходило?

— Довольно часто. Мне было непривычно, у нас дома такого не было. Даже пьяной ее видела. И у нас бывали застолья, когда приезжали гости, монахини ее знакомые, с которыми она раньше жила.

— А что вы делали как келейница?

— Она сначала обучила меня гладить облачения: подрясники, рясу, апостольники, всё это научила делать профессионально и быстро. Потом сказала: кто-то должен за мной ухаживать — ты будешь это выполнять, ты исполняющая обязанности келейницы. Я за обувью ее ухаживала…

— То есть еще не было монастыря, было всего три сестры, и из этих троих одна должна быть келейницей. Вам это не показалось странным?

— У меня опыта монастырского не было, сравнивать мне было не с чем, поэтому я все воспринимала как должное. Она мне говорила: я тебя буду учить, слушай меня, тебе это полезно, это полезно…

— А что именно?

— Она сразу начала меня ругать. Сказала: тебе полезно, когда тебя ругают. В машине она постоянно делала мне замечания, даже посторонние люди говорили, как ты это терпишь. Указывала, как мне ехать, вплоть до каких-то маневров, ты не по той полосе едешь, не с той скоростью едешь. Она доводила меня, терпение заканчивалось, я набирала скорость — она орать начинала. Сама она не водитель, но говорила: я много ездила с другими водителями, я все понимаю, все знаю. Заставляла меня и на красный свет проезжать, и правила нарушать, у меня аварии были из-за нее. Заставила меня ехать на левый поворот, а встречному еще был зеленый, я не видела — рядом стояла машина. Я встала, жду, когда проедут, она говорит: езжай. Я: не могу, я боюсь, пока нельзя. Она: езжай! Я поехала, в результате там встречка, боковое столкновение — в ее сторону. Она не пристегивалась до этого момента, получила сотрясение мозга. То есть до этого она считала, что может ездить как угодно. После этого уже стала пристегиваться. Мне вообще ничего, ни царапинки. Это просто чудо, как Господь меня берег.

Потом у меня еще была авария. Привезла ее в клинику и оставила там. Она любила ездить в клиники, подолгу там разговаривать с медиками, вообще была зациклена на своем здоровье. Я должна была ехать одна по другому делу, и она настояла, как мне ехать, где поворачивать. А там вообще поворот был запрещен. Я стала, мне сзади сигналят, что делать? Стала поворачивать — сразу удар, я летела в дом метров 15-20, по двери мне процарапало светофорным столбом. Машину потом восстанавливали очень долго, много повреждений. Мне опять ни царапинки, только испуг.

Потом садиться за руль было тяжело, травма психологическая была. Причем разница между двумя авариями три недели. Машину только сделали — и опять, вторая авария. Но она заставляла все равно: садись, езжай! Говорю, мне тяжело, я боюсь. — Все равно, езжай!

А машину нам благодетель восстанавливал, и первый, и второй раз, мы ни копейки не заплатили. Но она особо его не благодарила, считала, что ей все должны. Она приближала тех, от кого могла какую-то пользу извлечь, а кто ей не нужен, с теми она не общалась.

До этого у меня была еще авария. На скользкой дороге перед светофором не удержалась и въехала в переднюю машину. Разбила сильно свою. У меня тогда еще были свои деньги, а в монастыре тогда не было средств совсем. Я сама ей предложила, она не знала, что у меня есть деньги, хотя намекала, что в свое проживание мы должны деньги вкладывать. Когда я только пришла в монастырь, она забрала у меня тридцать тысяч, которые были, а про книжку она не знала. Потом, когда уходила, у меня вообще ничего не было, хорошо еще, что было куда уйти. И вот я за свои деньги запчасти покупала и ремонтом занималась сама.

Я гладила ее белье, стирала на руках. Стригла ее, да, периодически подрезала сантиметров пять.

Я тогда еще не была послушницей даже. Она меня через девять месяцев одела, на Введение. Я была первой сестрой, первой послушницей этого монастыря. Этот день, конечно, я никогда не забуду, в этом году уже три года будет. Сейчас уже потихонечку эта боль уходит. Может, даже и прощу.

До рясофора я не дожила, но генеральную исповедь она успела провести. Что она планировала, я не поняла, батюшка говорил, наверно, постриг должен был быть. Я написала целую тетрадку, за всю жизнь, недели две писала, и отдала ей. Сначала она читала, потом дала нашему духовнику игумену К., это духовник всех женских монастырей.

Я ждала, когда он меня вызовет на исповедь, но так и не получилось. Когда я уже ушла, поехала к нему, чтоб он рекомендации мне дал о духовной жизни. Поняла, что она какую-то клевету ему про меня говорила, он даже не хотел меня на исповедь брать. Я тогда не знала, как мне жить дальше — к монастырскому образу жизни уже успела привыкнуть, и опять возвращаться в мир было тяжело. У меня было желание вернуться, остаться, но она сказала — нет.

— Вы говорили, что за ней ухаживали, а она в ответ издевалась — что она делала?

— Сначала она хорошо относилась, только в машине были инциденты. Я ей полностью доверяла, считала ее духовной матерью. Она была старше, ей было 52 года, у нее был большой опыт, она с 27 лет в монастыре. Потом она стала намекать, что продай квартиру в S., купи мне в С. Потому что у нас с жильем были проблемы, жилье съемное, а ей уже хотелось иметь что-то свое личное.

— А дом она не строила для сестер?

— Там дом был старый монастырский, мы его восстанавливали. В нем была полная разруха, а к моему уходу внизу уже полностью восстановили и наверху делали кельи. И я там прожила последние четыре месяца, после того, как она меня выгнала из квартиры.

Как все началось. Я не могла свою квартиру просто взять и продать, потому что покупала ее не я, а родные, хотя оформлена она была на меня. Я сказала ей: нет, без родных не могу ничего продавать. Мы туда ездили, ей очень понравилась мебель, там вся новая была куплена. Она сказала: вот это, это и это заберем. Мама моя воспротивилась, мол, никакой мебели не отдадим, сама кое-что оттуда вывезла, боялась, что мы приедем и заберем.

Когда матушка поняла, что с квартирой ничего не получится, у нее началась злоба. Она рассчитывала приобрести за счет меня, а я не даю ей.

Я уже полгода была послушницей. Сестра после регентской школы отработала год и решала, останется она в монастыре или нет. И матушка отпустила ее в отпуск на месяц. Она была у нас келарем и чтецом, и пели они вдвоем с матушкой.

Когда она уехала, я осталась на месяц с матушкой вдвоем. Мне пришлось делать все: водить машину, готовить и все-все делать, я очень уставала. В отпуск за все время она меня не отпускала ни разу. Отдохнуть я могла только, когда она ездила в Москву. Она сама из Москвы и навещает там родственников, без благословения владыки, ее никто особо не контролирует. И тогда я могла к родным съездить. А так чтоб недели на две — не отпускала, хоть я просилась, ей водитель нужен.

И вот за месяц я очень устала. В то время в собственность архиерейского подворья передали дом с участком, надо было землю разрабатывать, там глина, очень тяжело было, нам много помогали мирские. Один раз я рыхлила землю, у меня плохо получалось, она подошла и руку мне сжала очень сильно, и говорит: вот, ты не так делаешь. При мирских женщинах. У меня даже слезы выступили, такого никогда не было. Они стали говорить: не обращайте внимания. Прихожане уже стали замечать, что отношение не христианское, до любви далеко.

Когда вернулась сестра из отпуска, она ее официально оформила как послушницу, и я поняла, что я ей уже не так нужна.

Сенцы относятся к Китежградскому району. Мы часто ездили в Китежград, в администрацию и другие места. Очень много дел было по восстановлению, по ремонтным работам, и средства нужны были, мои родные тоже несколько раз крупные суммы вкладывали. Мама из своей пенсии дважды по пятьдесят тысяч вкладывала, потом очень жалела, что ей дала. Вначале в корпусе была полная разруха, там вода стояла, и после зимы лед мы руками откалывали.

— Что матушка еще с вами делала, кроме того, что хотела вашу квартиру?

— Она начала меня бить. Когда появилась эта вторая сестра, ко мне матушка начала относиться хуже. Первый раз вообще ни за что. Мы вставали утром в шесть, в полседьмого шли к ней в келью читать правило. В тот день я очень плохо себя чувствовала, голова болела, слабость. Я еле-еле отстояла, даже пыталась присесть. Потом за завтраком ей, видимо, не понравилось такое мое понурое настроение, она молча подошла и без слов дала подзатыльник и ударила по спине. Меня дома никогда не били, это что-то из ряда вон выходящее. У меня следы были на спине, она била со всей силы. Не извинилась, сказала: плохо себя чувствуешь — терпи, что ты сидишь с таким видом. Я тогда промолчала. В другой день высказала ей все, что накопилось, сказала: я пойду к владыке. Как потом оказалось, она очень злопамятная, подозрительная, ей казалось, что я что-то замышляю за ее спиной. Обвиняла меня, что я лгу, лицемерю. Внушала, что я ненормальная, больная, что меня надо лечить. Просто додавила меня уже до такой степени, что я считала, что я никому не нужна, зачем меня Господь, такую грешную, здесь терпит.

Когда я сказала, что пойду к владыке, она меня из квартиры выселила. Еще я сказала, что уйду, что такое отношение мне не подходит.

Я стала жить в корпусе. Он был еще не готов, там нигде не было ни дверей, ни мебели, было не освящено, и владыка не благословлял жить в одиночку. Только через месяц по моей просьбе батюшка освятил корпус, стало не так страшно.

В отпуск она меня так и не отпустила.

Из корпуса она меня вызывала, я к ней приезжала и везла ее, куда ей нужно. Еще я делала ей массаж. У нее спина и ноги болели, она постоянно жаловалась, что такая больная. Покупали разные мази. Я раньше такого никогда не делала, но у меня родные медики. Ей очень нравилось, говорила: так, как ты, никто не сделает. Спину ей растирала, ноги, коленки. Это вечером, во время правила. То есть она ложилась, я растирала, а другая сестра читала правило. Вот так даже, да. А потом я уже специально приходила. Я хотела общения, одной было очень тяжело.

Инокиня, которая жила в храме, общаться особо не желала. У нее там было свое общение с мирянами, с батюшкой. Она тоже на меня нападала, однажды чуть граблями меня не побила. Мы периодически ездили за питьевой водой на ключ. В тот день я взяла, по ее мнению, мало бутылок, боялась перегруза в машине. Она стала угрожать мне граблями, замахивалась. Я спряталась от нее в корпусе, закрылась. Она ломилась в дверь с полчаса, а когда ушла, я убежала к матушке и рассказала об этом. Но она не защищала меня. Зависть была со стороны инокини, мол, ты все время с матушкой, ты ничего не рассказываешь. Я многое не могла рассказывать, куда мы ездим, мне матушка не благословляла. Инокиня наговаривала матушке на меня. Потом, когда я ушла, они, вроде, осознали, что были неправы, ну, дай Бог. Любви там никакой не было, просто кто как выживет. Кто кого выживет, кто сильнее. А я старалась прощать, делать добро, помогать. Многому я там научилась. Я вообще была очень эгоистичной, избалованной…

— Почему вы так считаете? То, что матушка вам говорила, чтобы смирять вас, — вы этому верили? Что вы на самом деле такая плохая?

— Да, сначала верила. Сейчас нет. Постепенно глаза у меня стали открываться, когда уже я жила на горе. Я там натерпелась, жила совершенно одна в пустом корпусе. До меня никому не было дела, как я там живу, чем питаюсь.

— И чем вы питались?

— Инокиня готовила для батюшки, иногда давала готовую еду, иногда давала мне часть продуктов, чтоб я сама готовила. Но я часто уезжала на целый день, и некогда было готовить, даже пообедать некогда, питания нормального не было. Пока не было поста, можно было еще прожить на молочном, а когда начался пост, стало очень тяжело. Меня еще заставили расчищать от снега всю территорию возле храма, она огромная. Я просила помощи, один раз вызвала на помощь мирскую знакомую. Была сильная ругань, что я должна все сама делать. Потом у меня уже сил не было и от недоедания.

Когда я вернулась домой, была, как скелет, три месяца наесться не могла. Когда видела, например, кашу, так радовалась, что вижу нормальную еду.

Матушка продолжала меня периодически бить, в машине, прямо за рулем. Била по плечу, а оно у меня и так было травмированное, я ей говорила. Один раз она так его отбила, что у меня рука не поднималась, синяк месяц был. Конечно, я никуда не ходила свидетельствоваться, лечилась своими средствами. Своим я ничего не говорила, терпела.

Отношение становилось все хуже. Однажды она меня с трапезы перед всеми прихожанами выгнала. Был праздник, после службы. Она меня послала отвезти ее подругу, поэтому с начала трапезы меня не было. А когда я пришла, она не позволила мне войти и сесть, несколько раз я возвращалась, а она выгоняла меня. После этого даже некоторые прихожане перестали туда ездить.

У меня было такое отчаяние, я хотела уйти куда глаза глядят, ушла на кладбище. На обратном пути встретила прихожан. Во многих глазах увидела сочувствие. Вообще, прихожане много помогали и много сочувствовали. От них я научилась понимать, что такое любовь, милосердие, сострадание. До этого успела привыкнуть к скотскому отношению, уже считала его нормальным. А человеческое отношение мне казалось дикостью. Я после монастыря долго к этому привыкала. Поняла, что есть любовь, много людей хороших.

— Вы говорили, что пока были ее водителем, то поездили много где и повидали, и многое поняли о современном монашестве. Можете об этом рассказать?

— Мы с ней много ездили по монастырям. Часто в Китежград, в три монастыря. Там жил благодетель, она к нему домой в гости ездила, а меня на это время отправляла по музею гулять. В Зябликово часто ездили. Везде не все просто, проблемы каждого монастыря обсуждались, матушка о них говорила с сестрой-регентшей, они были из одного монастыря и раньше знакомы. Меня в это не посвящали, я просто эти разговоры слышала. В их прежнем монастыре N было много проблем. У матушки были проблемы с тогдашней N-ской игуменьей Зинаидой. От Зинаиды очень много сестер ушло, потому что она образовала свой круг приближенных к ней сестер, а старых и несогласных с ней выживала. И при мне уходили сестры, даже убегали. А у матушки там были любимцы, с которыми она близко общалась, подолгу по телефону разговаривала.

Еще она очень много времени проводила в интернете — в смартфоне. Подолгу общалась в вотсапе и в вайбере. У нее был ноутбук, она иногда приглашала что-то интересное показать, что она нашла. Показывала православные мультфильмы и разные фильмы, которые она находила методом тыка. Велела никому об этом не говорить. Уж не знаю, благословлялось это или нет.

В первый год, еще на квартире, матушка начинала проводить «Школу инока», по воскресеньям после вечерней службы. Включала нам лекции Осипова, сама рассказывала кое-что про всенощное бдение. Но это было не системно, отрывками, часто пропускали. Потом она совсем это прекратила, хотя это было очень нужно, чтоб нам вместе собираться. Мы были разъединены, кто где, а очень важно было вместе собираться.

Мы очень часто ездили в Боженово — на архиерейские и простые службы, на именины игуменьи, к портнихе — там ей шили новые облачения. Во всех монастырях, куда мы ездили, я бывала и на трапезе.

В результате этих поездок я поняла, что в современных монастырях любви нет, отношения строятся так: кто может — тот выживает, кто послабее — тех выживают, кто сильнее — те командуют. Я слышала историю, что в Зябликово игуменью сестры довели до смерти, и нынешней тоже очень тяжело. Там много сестер из Боженово, а боженовские сестры очень тяжелые — агрессивные, властные. И наша очень боялась, чтобы ей тоже боженовских не прислали. Когда в Боженово игуменью поменяли, их расформировывали, сестер по разным монастырям раскидали, они там маленькие общинки стали создавать. Это случилось после истории с приютом, которая прогремела на всю страну — когда девочка из приюта написала письмо патриарху, как ее насильно удерживали в приюте, наказывали, избивали, как она убегала. Тогда игуменью сменили. И сестер расформировали по разным монастырям, чтобы не было такого скопления, — самых агрессивных и властных. У Боженовского монастыря есть несколько подворий, туда их отправили, в Зябликово тоже, и нам предлагали сестру. Наша отказывалась.

Вообще много сестер ей предлагали, многие сами приходили, просились из других монастырей — она никого не брала, искала тех, кто ей нужен, кто ей выгоден. А больных и с проблемами ей не надо было, нужно было здоровых, молодых, которые бы работали. Молодая сестра у нас за троих работала, она была очень ловкая, быстрая, у нее все быстро получалось. Я не такая, довольно медлительная — и то научилась намного быстрее все делать.

— Я слышала, что боженовские сестры сильно пахали, сами бетон месили, сами строили и др. И такую сильную и умелую сестру она не хотела взять? Или боялась моральных проблем?

— Скорее, моральных — непослушания, неподчинения.

— Чего можно было от них ожидать?

— Она сама по себе человек слабый, говорила, что руководить ей сложно, организовать монастырь ей тоже сложно, поэтому она старалась подавить волю, чтобы человек полностью ей подчинялся, а того, кто посильнее, кто не будет слушаться, ей не нужно было. Меня вот она забила до такой степени, что своей воли у меня уже не было.

У нее бывали истерики периодически, она орала дурным голосом, из машины выпрыгивала на ходу, во время движения — «останови, я выхожу, езжай, куда хочешь».

Я хотела уйти. Терпела, она не раз меня уже била. Последний раз это было в ноябре 2018-го, за месяц до ухода. Мы поехали с ней по делам в администрацию. Я поняла, что у нее проблемы, или настроение плохое — начала придираться, что дворники грязные, ты не следишь, доводила меня. Приехали, я уже в слезах, вышла, протерла дворники и стекло. На обратном пути она стала громко орать, прямо в ухо, по плечу опять бить. Кричала: убирайся вон со своей проклятой машиной (то есть машина уже была ей не нужна) — ты не сестра, а наемник! Для меня это вообще было шоком. Я ее считала духовной матерью — она сказала, что она мне уже не мать, никто. Заставила меня остановить машину, вышла, пошла назад, истерика, она, видимо, уже не справлялась. Сейчас бы я уехала, а тогда осталась, дождалась ее, она вернулась. Она мне сказала: не проси благословения уйти, а то я тебя благословлю.

Когда мы вернулись, я сказала: благословите, я ухожу, не вижу, как я могу больше здесь находиться, раз я не сестра. Она ушла и не стала со мной говорить, на стук и звонки не отвечала. Я заехала в корпус, забрала сумки и поехала в W. к маме. Мама была в шоке, хотя уже давно подозревала неладное. Говорила: она к тебе плохо относится, а я не верила. Матушка психологически меня так давила, у меня не было ни своих мыслей, ни желаний, я делала только то, что она скажет.

— И вас устраивало такое положение вещей?

— Сначала да. Опыта у меня никакого не было. Я вообще была о монастырях другого мнения, книг начиталась, как должно быть, и прозрение происходило постепенно.

Я думала, что не вернусь. Позвонила нашему батюшке из подворья, он дал телефон духовника. Я рассказала тому, что ушла из монастыря, меня бьют, я и готова бы вернуться, но не знаю, возьмут ли меня, и весь разговор. Он пообещал подумать и найти мне место, может, в другом монастыре. Видимо, он вышел на владыку, а тот позвонил матушке, вызвал для объяснений. Мне владыка благословил так: если родные меня отпустят, то вернуться опять на подворье. Родные меня не отпускали. Матушка стала говорить со мной очень хорошо. Я тайком уехала в монастырь, меня все равно туда тянуло, я еще не была готова полностью домой уйти. Тогда родные силой отобрали у меня ключи от машины, мне пришлось ее потом перегонять дяде и переписывать машину на дядю, а квартиру на маму. И после этого они меня выгнали, мол, теперь иди в свой монастырь.

Матушка сначала меня приняла, когда еще не знала, что у меня теперь ничего нет. А когда узнала, что машина у дяди, стала очень возмущаться, почему не в семье останется. Она надеялась, что родные мне машину все-таки отдадут. Говорила по телефону с мамой и бабушкой, бабушка ей высказала все. Она краснела, извинялась, говорила, что больше не будет.

Я осталась без всего, готова была все оставить ради Господа. Но поняла, что без всего я там уже не нужна. Возить я ее больше не могла. Они остались без машины, либо вызывали такси, либо кого-то просили. Это было очень неудобно. Добирались они на службу пешком в любую погоду, конечно, для нее это был дискомфорт.

Периодически я ходила к ней на послушание. Если у нее был банный день, я после нее убирала в ванной, когда накапливалось белье, приходила гладить, ухаживала за обувью. И процедуры делала ей каждый день: массаж и своим лечебным аппаратом коленки ей лечила. Инокиня ей уколы ставила, так что здоровьем своим она постоянно занималась.

— А здоровьем сестер?

— Сначала она очень заботилась, пыталась и нас лечить, покупала мне таблетки, даже уколы сама делала. А под конец ей стало все равно, что с нашим здоровьем, заставляла на послушание выходить при любом самочувствии.

Однажды я случайно подслушала ее телефонный разговор с ее близкой подругой, обо мне. Она говорила, что по какому-то духовному закону я должна быть в ее монастыре, потому что без меня у сестер страсти усилились. А вообще она хочет от меня избавиться, толку от меня никакого. Потом я ей сказала, что слышала это. Был жуткий скандал, она заставила меня каяться, я на коленях просила прощения. Но сказала, что после такого я должна уйти, это уже не любовь, а ненависть. Но тогда она меня еще удержала.

Владыка был в курсе истории со мной, она потом все старалась загладить, что я вернулась, и все хорошо. Он вообще много благословлял по монастырю — и правило удлинить, и службы увеличить — но она его не слушала, делала по-своему. Он приезжал к нам, делал свои замечания, но ничего, к сожалению, не менялось.

Он проводил монашеские совещания, читались лекции о том, как относиться к послушникам. Как я поняла, это было связано с нашим монастырем. Выступала матушка Анна из Колосово, говорила, что игуменья должна быть матерью, не требовать много, должно быть полное доверие, послушница не должна чувствовать себя ненужной. А я как раз чувствовала себя ненужной, доверия никакого уже не было, любви тоже. У меня открылись глаза, что должно быть не так, как у нас, а наоборот. Ее это тоже очень задело, потому что она не права, и она это поняла, и стала злиться.

На праздник святителя Николая после трапезы она с нашим прорабом поехала к нему в коттедж. У него свой коттедж в W., он человек небедный. Мы периодически к нему ездили отдыхать, он пикник устраивал, шашлык из рыбы, стол, вино. Она уехала с ним, на его машине. А вечером я должна была, как обычно, к ней прийти массаж делать. Днем я позвонила, когда приходить. Для меня это была возможность просто выйти и пообщаться, одной было очень тяжело оставаться в пустом корпусе. Отчаяние находило, хотелось общения, а общаться было не с кем. Она мне все не звонила вечером, я случайно дозвонилась той сестре, что с ней жила. Ответила, что приходить не нужно и говорить она со мной не будет, принципиально. Я думаю, что она просто была выпившая. А мне очень нужно было хотя бы поговорить, пообщаться. Я сгоряча написала ей много смсок, она их игнорировала. Через других людей пыталась ей дозвониться, тоже безуспешно. Решила поговорить лично, пошла к ней на квартиру — мне не открыли, забаррикадировались.

Ночью я приняла решение уходить совсем. Утром собрала все вещи. Матушке дозвониться не могла, она через инокиню благословила, да, уезжай. Отобрала у меня всю монашескую одежду. Вещи мне помог перевезти батюшка. Домой приехала как в рай, приняли меня очень хорошо. Я была очень рада, что наконец дома, но при этом в панике и растерянности — как мне дальше жить, что делать.

Я не знаю, мирская я теперь или нет. По ощущению — нет, Господь меня на мирскую работу не допускает, не получается устроиться. Или обстоятельства так складываются, или не берут, или душа не лежит. Пыталась. Слава Богу, попала в сестричество сестер милосердия.

Три месяца я вообще не могла определиться, сидела дома, каждый день это все рассказывала, мне нужно было выговориться, я спать не могла, пила успокоительные. Ела тоже — я никогда столько не ела. Ожила.

Матушка меня окончательно отказалась брать, наговорила и духовнику, и нашему батюшке про меня, что я такая-сякая, ненормальная, чуть не сумасшедшая. Ей очень не нравилось, что я устроилась в жизни, что меня взяли в сестричество. Когда она первый раз меня увидела в соборе в белом платке сестры милосердия, то взяла за руку и стала говорить ласковым голосом: вот ты ушла, значит, тебе не место было в монастыре, но ты и из другого места можешь уйти, и тут не останешься. Когда батюшка ей рассказывал, что меня видел, и какая я красивая в этом платке, говорит, ее прямо передернуло от этих слов. Она ожидала, что я пропаду, что у меня все будет плохо. Мне подруга помогла устроиться в сестричество, сейчас это для меня важная моральная поддержка. Я работаю в часовнях свечницей.

В сестричестве тоже не все просто, там поменялось руководство. У прошлой начальницы был свой частный магазин, она меня туда привлекла, хотя я не хотела. Но она заставила, говорила, что я должна. В магазине было очень тяжело, сильный контроль, деспотизм, она как к рабам к нам относилась. Там еще финансовые махинации были, налоги не платились, она как предприниматель на этом много наживалась. В итоге владыка ее снял. Сейчас у нас очень хорошая старшая сестра, она мне как духовная мать.

По специальности я уже не могла работать, у меня пропала категория. Я 15 лет проработала логопедом, у меня была высшая категория. Я очень любила свою работу, а матушка мне внушала, что ты логопед никакой, ты ничего не можешь, ничего не умеешь, у тебя друзей быть не может, ты ни с кем общаться не умеешь. Она такой ужас мне внушала, просто одно давление.

Новая старшая сестра очень близка мне по духу, если бы она была в монастыре, она была бы идеальной игуменьей. Она помогла мне устроиться на работу в собор. Я сейчас работаю церковницей в соборе, кроме сестричества.

— Ваша матушка распространяла про вас клевету, как по-вашему, зачем?

— Она человек очень мстительный, подозрительный и она почему-то считала, что я ее предала, что я бы сделала ей что-то ужасное. Первое мое «предательство» было, когда я сказала, что пойду к владыке, а второе — когда я подслушала ее разговор. И то, что я маме рассказала, это тоже «предательство», я должна была терпеть, молчать, никому не говорить. Я думаю, тут было много накручено, у меня и мысли не было что-то плохое ей делать. Я хотела ей добра, помочь, я к ней всей душой. А с ее стороны неприязнь, потом даже агрессия.

После моего ухода матушку перевели настоятельницей в N, а игуменью Зинаиду вместо нее в Сенцы, их поменяли. От Зинаиды ушло очень много сестер, там мало оставалось. И матушка попросила всех мирских, кого можно, приходить читать Псалтирь, потому что сестры неусыпаемую Псалтирь читать не справляются.

Матушка пыталась со мной наладить контакт. Один раз прислала мне сообщение в вотсапе, я не стала его читать, удалила ее и заблокировала. Потом несколько раз встречала ее в соборе, потому что N-ский монастырь находится рядом с собором. Первый раз она на вид очень приветливо меня встретила, стала обниматься, говорить, как она рада меня видеть. Я уже ей не верила, знала, что за этим стоит. Пыталась мне «подарить» деньги три тысячи. Как я поняла, она просто боялась, что я буду про нее рассказывать в соборе, что может дойти до владыки — естественно, ее бы сразу сняли. Ее уже назначили тогда, но в игумении еще не возвели.

Когда она еще была в Сенцах, завела во Вконтакте страничку подворья. И я там написала все, что о ней думаю. Многие люди это прочитали и перестали туда ходить. Она пыталась на меня повлиять через других людей, чтоб я это все удалила, говорила: тебе это может повредить, тебе хуже будет. На другой день я все удалила.

— Она угрожала?

— Нет, она имела в виду, что если на моей новой работе, в соборе, узнают об этом, то подумают, что я против церкви иду, репутация моя испортится. Когда я узнала, что она распространяет против меня клевету, то, чтобы противостоять, я все написала о ней. Это увидело много людей, 800 человек прочитало, видимо, слухи пошли. Она испугалась — владыка новый, она перед ним представлялась почти святой, а за спиной совсем другое было.

— Как вы сейчас относитесь к монашеской жизни и какие планы?

— Стараюсь жить по-монашески, только правило свое послушническое не читаю, бросила. Теперь я сама вольна решать, что мне читать, поэтому какое-то правило себе поставила, но прежнее обязательное — нет. Работаю в церкви, послушание и так большое.

В монастырь больше не собираюсь. Были мысли, но когда я ушла, то стала в интернете много читать про монастыри, пыталась понять, что есть что. Нашла столько информации правдивой, с анализом, что происходит. Прочитала «Исповедь бывшей послушницы» (книгу Марии Кикоть можно скачать в библиотеке «Ахиллы» — прим. ред.), которую матушка боялась, что мы прочитаем. Я знала, что такая существует, и прочла. Стала искать и нашла еще много историй, и вашу историю тоже. Читала много и поняла, что это общая беда, что идти сейчас некуда, духовников нет, либо спасаться по святым отцам, либо найти батюшку, который как-то может тебя контролировать, подсказать… Вот сейчас сестры подсказывают… В соборе у нас каких-то духовных батюшек не вижу. Полностью душу уже не открываю, боюсь довериться, только грехи называю. Когда ушла оттуда, было так тяжело, чуть веру не потеряла.

— Вам не приходила мысль обратиться за психологической помощью?

— Нет, у меня мама была как психолог. Она меня еще раньше водила к психотерапевту, были проблемы — депрессии, потому что меня всю жизнь с детства обижали, подруг не было, очень много было предательств, и она меня от депрессии лечила. Скорей всего, вот эти разговоры с ней и с бабушкой помогли. Мы вечером садились, и я начинала выговаривать все, что у меня наболело. Она понимала, что мне это надо, выговориться. Я отдыхала, три месяца вообще ни о чем не думала, только отдыхала, гуляла, ела, сидела в интернете.

До поступления на работу, еще из монастыря, я была оформлена по уходу за старушкой (которым больше 80 лет). Это оформляла прихожанка монастыря, которая работала в пенсионном фонде. Все сестры были оформлены по уходу за бабушками, мы денег не требовали, нам просто шел стаж, а деньги от государства шли бабушкам, и, может, какая-то выгода была этой прихожанке. Когда уже я устроилась на работу, обнаружилось, что меня еще три года назад поддельно, без моего участия оформили к еще одной неизвестной бабушке. Написали заявление от моего имени, подделали мою подпись. Не знаю, кому шли деньги за эту бабушку, сейчас я надеюсь объясниться по этому делу, что это все поддельно, я ни при чем.

— Как вы оцениваете свой монастырский опыт в целом: жалеете ли? Это был травматичный или полезный опыт, который сделал вас сильнее?

— Раз Господь провел через испытания, значит, это было нужно. Приобрела большую пользу для души, многое в себе поняла, изменила, увидела себя со стороны. Раньше у меня смирения не было, теперь я понимаю, что это такое. Травма психологическая, конечно, была, но духовно — считаю, что я выросла. Все, кто меня близко знал, говорят, что я стала другим человеком. Стараюсь относиться к людям с любовью, вижу, когда кому-то нужна помощь. Раньше я была избалованной, не обращала на такие вещи внимания. В сестричестве у нас взаимопомощь, мы горой друг за друга. В монастыре такого не было, там о любви никакой и речи не было. Когда я заговорила однажды, а где любовь, мне сказали, какой ты любви хочешь, даже не мечтай. Представления у людей нет, как должно быть. Тебя либо используют для чего-то, либо начинают гнать. Помочь, поговорить — нет. Такого одиночества я раньше не видела, даже когда одна жила. В миру можно с кем-то пообщаться, а там полное отчуждение.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: